пропасть и огонь, а не глаза! Так что иди смелей, пока он зовет, – тебе понравится! Только не обессудь – я за это тебя убью! Как Бог свят, убью!!!
Она выхватила откуда—то из бесчисленных цветастых складок маленький кинжал. Окружающие примолкли и в напряжении ждали развязки. Но тут гитарист отбросил в сторону свой инструмент и перехватил запястье своей неистовой любовницы:
– Я не потерплю, красотка, чтобы кто-то здесь обращался со мной, как с несмысленным мулом! Кто это позволил тебе распоряжаться мною? Что до монашки или кто она там, пусть идет, откуда пришла. Мне нет до нее никакого дела, хотя девчонка недурна! Но у меня нет охоты связываться со Святой палатой. Твоя ревность, Зарема, сводит меня с ума, и я, пожалуй, покончу с тобой где-нибудь подальше от Севильи, чтобы ты своими воплями больше никогда не беспокоила ни меня, ни городскую полицию!
И он отвесил ей хорошую звонкую оплеуху. Толпа покатилась со смеху, а Зарема так взвыла, что Вероника подумала, не ударит ли та кинжалом любовника? Но Зарема, не смея обратить на него свой гнев, обернулась к Веронике:
– Это все из-за тебя! Из-за тебя меня бьют! Постой же, я тебе отомщу! Ты даже не представляешь, до чего мне хочется тебя ударить!
Во всем облике Заремы было столько беспощадной решимости и угрозы, что оставаться на месте было бессмысленно и опасно, и Вероника со всех ног бросилась бежать в сторону моста. Догоняла ли ее Зарема или нет, она не знала. Только сердце отчаянно колотилось в груди, и – проносились мимо дома, дома, дома… Не помня себя Вероника выбежала на берег, но моста нигде не было видно: наверное, она спутала направление! Вероника растерялась: «Куда теперь?» Чуть не плача, она брела вдоль берега, пока на нее не наткнулась полиция – альгвасил и два солдата с алебардами и небольшими щитами. Разумеется, им не понравилось, что она бродит одна без видимого смысла и цели в опасном районе и не сознается, как ее зовут и откуда она. И ситуация могла принять дурной оборот, если бы не вмешательство одного молодого сеньора (по виду – высокородного кабальеро) с приятным спокойным лицом и быстрыми карими глазами. Он разобрал, в чем дело, и взял на себя все разузнать и отвести девушку в обитель. Полиция удалилась.
От усталости и переживаний Вероника уже довольно плохо соображала и едва могла вспомнить название своего монастыря. На счастье, сеньор знал его местонахождение и сразу предложил туда отправиться, с чем Вероника с облегчением согласилась.
По пути они разговорились; она назвалась, он тоже сообщил свое имя – дон Цезаре. Сеньор оказался приятным собеседником, образованным и тонко чувствующим. Он с нескрываемым удовольствием слушал Веронику, отвечал на ее вопросы и задавал свои. Когда они уже подходили к монастырской ограде, он вдруг произнес, мягко беря ее за локоть:
– В тебе есть нечто, Вероника, к чему быстро привыкаешь. И без чего уже, кажется, я не смогу обойтись!
Она удивленно взглянула на него – сеньор смотрел пристально и вызывающе. И у нее слегка кольнуло сердце.
– Мне пора, сеньор. Благодарю за помощь и за уделенное мне время.
– Твоим провожатым быть приятно и нескучно. Но, вижу, ты направляешься не к воротам?
– Нет, сеньор. Мне не хотелось бы никого тревожить. – Она хотела обойти вопрос своего побега, но он сам догадался:
– Ты удрала через эту вот щель?! Храбрая девочка! Ты чудесная и нравишься мне все больше. Уже уходишь? Жаль! Ну, прощай. Думаю, не скоро я тебя забуду.
– Прощайте, дон Цезаре. Вы слишком добры ко мне.
Перескочив по холмику и камням через стену, она постояла немного, прислушиваясь: сеньор удалялся – его шаги быстро затихали вдали.
Никто не заметил ее отсутствия. Но пережитые днем приключения к ночи сказались – начался жар, и на вечерне проныра-Франческа заметила, что Вероника шатается и вся горит. Сестра Лусия хотела было тут же отправить ее в лазарет, но Вероника умолила чуть не со слезами мать настоятельницу просто остаться в келье:
– Я не больна, виной дневная жара – я слишком долго пробыла на солнце!
Анхелика проводила и уложила ее в постель, принесла воды, оставив кружку возле кровати. Вероника задремала. И сразу навалился кошмар: ей виделось, будто Зарема уже стоит за дверью ее кельи и ломится, чтобы войти, то стуча кулаками, то ударяя кинжалом, грозя сломать невесть откуда взявшийся в двери замок. В безумном страхе Вероника ждала, что вот-вот дверь поддастся. Потом Зарема под щелканье невидимых кастаньет как-то не сразу, не целиком, а неприятно по частям обратилась в… Лусию! Будто одна каким-то образом составляла часть другой! Она больше не ломилась в дверь, а мерзко ухмыляясь, спокойно ждала: Вероника теперь была обязана ей открыть. И к страху примешалась брезгливость: теперь Зарема- Лусия была не просто опасна, а омерзительно страшна тем, что хотела не только убить. Не только! Вероника попыталась звать на помощь, но лишь бессильно шевелились губы: «Ольвин… О-о…»
– …Очнись, Вероника, да очнись же! Как она жалобно стонет, падре! – тревожно произнес голос Анхелики.
Вероника открыла глаза. Над нею склонился падре Бальтазар и Анхелика.
– Я специально позвала вас, падре. Боюсь, что придется все же перевести ее в лазарет: она вся горит!
– Нет нужды, – прохладная сухая ладонь легла на разгоряченный лоб, – она сильная, скоро выздоровеет. Ступай, Анхелика, ты правильно сделала, что позвала меня. Я дам ей лекарство.
Когда Анхелика ушла, падре Бальтазар сам напоил Веронику каким-то лекарством и, глядя на нее отечески ласково, спросил:
– Ты кого-то звала, дитя мое?
– Ольвина… – пересохшими губами пролепетала она.
– Так-так. Кто же это?
Она посмотрела с укором: «Я же рассказывала тебе!» Мучительно выдавила:
– Мой друг и… – хотела сказать «муж», но передумала. – …хороший друг.
– Ах, да. Ты говорила мне. Как бы то ни было, думаю, тебе лучше забыть о нем: ты теперь в монастыре. И скоро твоя судьба окончательно изменится. Я имею в виду твой постриг.
Что она могла сказать? Возможно, раз так считает сам Учитель, это наилучшая для нее доля. Возможно. Кажется, до сих пор ей не удалось убедить его даже в существовании Ольвина. Падре лишь без устали объяснял, что она когда-то («В прошлой жизни» – так он сказал) знала человека с этим или похожим норманнским именем, но теперь-де его нет! «Его нет сейчас! Ты понимаешь ли это, Вероника?» Так что ж говорить об их браке. И она опять промолчала. И закрыла глаза, чтобы не расплакаться от вдруг подступившего к горлу невесть откуда взявшегося одиночества. А падре еще раз ласково погладил ее по голове и ушел.
Она и вправду быстро поправилась. Но дни стояли по-прежнему знойные, ночи оставались душными, и Вероника после общей вечерней молитвы снова стала выбираться в сад. На еще дрожащих от слабости ногах она доплеталась до своего «убежища» и без сил валилась в траву. Здесь, на относительно более свежем воздухе, ее, по крайней мере, не мучили кошмары и не болела голова.
В одну из непроглядных ночей новолуния со стороны ограды, где была осыпь, послышались тихие шаги. Она испуганно окликнула:
– Кто здесь?
– О, неужели мне так повезло, что я сразу нашел тебя, Вероника?! – ответил спокойный мужской голос и обрадованно добавил: – Это судьба!
Она замерла и, не смея до конца поверить, слабо спросила:
– Это ты, Ольвин?
После едва заметной паузы мужчина подтвердил:
– Это я, моя маленькая Вероника.
– Ты искал и сам нашел меня?!
– Видит Бог, что я действительно искал тебя! Это чистая правда. Забыть тебя оказалось выше моих сил!
Он приблизился и опустился рядом в траву. Он был будто бы немного не таким, каким она его помнила.
