судьба…
Не договорив, он вздохнул и развел руками.
В истории Юки не было ничего необычного: обедневшие родители заключили на девушку контракт с пронырливым владельцем одного из увеселительных домов столичного квартала Ёсивара, «квартала любви», или, как его называли чаще, «веселого квартала». Юки должна была вернуться по истечении пятилетнего контракта к родителям. Могла, правда, и остаться в Ёсивара, буде на то ее желание и успех у клиентов. И – могла быть досрочно выкуплена. Кем угодно.
О последнем варианте и подумывал Тэдзуми. И уж конечно не потому, что девушки из Ёсивара считались в деревнях хорошими невестами, приобретшими столичный лоск и поэтическое образование. Об этом мечтают только деревенщины-простолюдины! Просто Тэдзуми питал к Юки с самого детства особые чувства: странную смесь нежности и романтического (быть может, даже слишком!) преклонения перед ее хрупкостью.
Они выросли вместе. Бегали по окрестным холмам, швыряли в речку камешки, болтали ногами в ручье, пробуя воду перед купанием. Но что поделаешь, если в ее семье последние годы случалась беда за бедой, и теперь этот ужасный контракт с Ёсивара стал единственной возможностью избавить их род от бесчестья долгов. У Тэдзуми больно стучало сердце, когда он представлял бедняжку Юки, исполняющей обязанности своего нового ремесла гейши.
Как ни верил Тэдзуми отцу, мысль, что его подружка детства – хрупкое соцветие, нежный весенний росток – изменилась в худшую сторону, была невыносима. И требовала от Тэдзуми проверки, личной проверки. Гд е она теперь живет, Тэдзуми не знал, ведь переписку ей дозволялось вести только через хозяина. Так они и делали. Его же адрес мог оказаться подставным. Так что разыскивать, может так статься, придется сначала ее хозяина.
Он не думал о том, что будет, когда удастся (если удастся!) выкупить Юки. Может быть, он даже женится на ней. Отец, уважающий чужую свободу, не станет возражать. Хотя, как Тэдзуми подозревал, и одобрения от отца он также не получит. Что ж, там будет видно. Пока надо было бы добраться до Юки. Они не виделись около полугода.
Проведя несколько месяцев в тиши провинции – в уединенных тренировках и медитациях, – Тэдзуми несколько поотвык от столичного шума и суеты, но он любил Эдо. За несколько последних лет Тэдзуми повидал разные города, ему было с чем сравнить столицу сёгуна.
Он побывал и в Киото, резиденции императора, городе рафинированно-аристократическом и изысканно-галантном, жители которого, казалось, навсегда погружены в мягкую буддийскую меланхолию и грусть из-за хрупкости и эфемерности всего сущего. Мужчины одеты элегантно и со вкусом, в общении терпимы, движения их полны достоинства. Женщины Киото очаровательно хрупки, утонченно красивы, во взглядах – мягкость и покой. И во всем – отблеск нерушимо соблюдаемых традиций, аромат и престиж аристократической древности.
И в Сакаи, пропахшем насквозь морем и рыбой, пронизанном ветрами полузапрещенных, но непреодолимо манящих варварских далей.
А по делам отца – и в Осаке, большом торговом центре страны. И если Эдо, город самураев, был шумным, крикливым, а его жители хоть и мужественны, но заносчивы, а подчас и весьма грубы, да к тому же склонны к ссорам из-за обостренной чувствительности в вопросах чести, то богатая Осака, «кухня государства», как ее называли, поражала иным – размеренностью и степенностью. А ее жители, роскошно- нарядные, веселые нравом, покладистые, словно никуда никогда не торопились, знали толк в жизненных удовольствиях, ценили приятное времяпровождение и никогда не рисковали, вполне владея собой и своими страстями.
И все же Эдо Тэдзуми любил больше. Эдо, где в мужчинах превыше всего ценилась отвага, бодрость духа, достоинство чести, а в женщинах – преданность, жертвенность и стойкость в лишениях.
Здесь у их семьи, как и у многих вассалов сёгуна, был свой дом, где постоянно жила мать с младшей сестрой, а периодически по регламенту – глава рода. И здесь, по убеждению Тэдзуми, было все необходимое для жизни: множество школ боевых искусств с изучением фехтования на мечах, стрельбы из лука, верховой езды и разных видов борьбы, буддийские храмы, театр, общественные бани и квартал развлечений.
Думая о последнем, Тэдзуми поморщился. Конечно, он не святой и, бывало, хаживал в Ёсивара, чего уж греха таить. Но теперь, когда там Юки… Нет, он непременно разыщет ее, не так уж велика Ёсивара.
Прежде чем идти домой, Тэдзуми отправился в одну из многих известных ему чайных, чтобы освоиться немного с городской суетой и прикинуть, что он скажет матери, чтобы как можно раньше, отложив подробный рассказ об отце и о себе, пойти на поиски Юки.
Хозяин, знакомый с Тэдзуми много лет, обрадовался ему и, едва завидев, с готовностью растянул в улыбке лягушачий рот:
– О, о! Господин Тэдзуми! Вы вернулись в столицу, как я вижу. Немного саке с дороги? Да-да, я помню ваш любимый чай, не беспокойтесь, отдыхайте, сейчас я все принесу. Вы уже знаете новости?
Хозяин кивнул в сторону двери, где на щелястом косяке была прибита газета-«каварабан», листок с городскими сообщениями.
– Что-то новенькое? – без интереса предположил Тэдзуми.
– Много нового! Стихийные бедствия, подвиги… – затараторил было хозяин.
– Сплетни из «веселого квартала», – продолжил Тэдзуми, – из жизни актеров и гейш. Так?
– И это, и это, – угодливо закивал хозяин.
– Потом прочту, позже.
Потягивая саке и разглядывая остальных посетителей чайной, а через окно – прохожих на улице, Тэдзуми отметил, что за месяцы его отсутствия жители, кажется, несколько изменились: чуть более озабочены лица самураев, чуть проще и беднее их одежды, чуть напряженнее движения и позы. Зато стало больше на улице горожан, и держат они себя свободнее, и одежды их, прямо сказать, совсем не бедны. Еще год назад горожане поостереглись бы так открыто демонстрировать свой достаток!
Тэдзуми вздохнул: вот и их семейные дела постепенно приходят в упадок. Уже и Тэдзуми пришлось отказаться от конных переходов, и отцу – от положенного ему по рангу чуть ли не обязательного пышного эскорта (который тот, правды ради надо заметить, не так уж и любил), и у матери осталось лишь две служанки.
И вот еще что: уже несколько раз господин Кицуно посылал своего сына в дом одного богатого ростовщика, господина Хирохито. И дело касалось не только займов! Поручения отца были столь незначительны, что Тэдзуми быстро сообразил, какова истинная их цель: у ростовщика была дочь-невеста, а сам он только и мечтал породниться с таким высокородным семейством, как Накаёри.
Действия отца нисколько не смущали Тэдзуми, тем более что господин Кицуно никогда бы не поступился волей сына. И Тэдзуми вел себя в доме господина Хирохито вежливо – очень вежливо! – и беседовал самым приятным тоном на самые располагающие темы. А когда господин Хирохито просил его задержаться сверх того, что допустимо правилами хорошего тона для подобных визитов, оставался. Но только до того момента, когда хозяин богатого дома, словно невзначай, пытался устроить ему встречу со своей дочерью – Тэдзуми тут же раскланивался и удалялся. Под самым благовидным предлогом! Он был предельно учтив, но непреклонен в своем намерении уклониться от встречи с Рёцимико.
Когда гость, распрощавшись, отправлялся восвояси, господин Хирохито, искренне огорченный, просил передавать привет и наилучшие пожелания господину Кицуно Накаёри, приглашая Тэдзуми бывать у них в доме почаще. «Даже без поручений! Просто так, по-дружески!» – сердечно восклицал господин Хирохито, обводя при этом щедрым жестом свой дом, как бы приглашая Тэдзуми оценить и полюбить все, что тот перед собой видит. Но Тэдзуми предпочитал, во избежание недоразумений, бывать у ростовщика только по поручению отца, осторожничая и пока не сокращая (на всякий случай) дистанции.
Отец же не пропускал случая. Вот и на этот раз он, хотя и знал (наверняка!), что Тэдзуми отправится- таки искать несчастную Юки (а может быть, именно поэтому), озаботил сына новым поручением к господину Хирохито. И опять пустяк – передать лакированную шкатулку старинной тонкой работы в знак благодарности за очередную ссуду.
Обычные финансовые отношения между прямым вассалом сёгуна и его кредитором вовсе не предполагали такой щепетильной вежливости. Но тут иное дело! Тэдзуми улыбнулся, когда отец вручал ему поблескивающую черным лаком шкатулку с изображением бледно-лилового ириса на крышке. Отец не отвел
