не закалывала и не убирала в прическу, а уж тем более – не стриглась коротко, как римские модницы), а тонкие и подвижные руки были, как и у Марка, энергичны и выразительны. Жаль, что у нее такие больные ноги, Марк нашел бы ей в Риме самого лучшего жениха и не позволил бы Луцию насильно решать ее судьбу! Хотя, похоже, саму Медею больше привлекал путь религиозного служения: если сестры не было дома, искать ее Марк отправлялся в храм Весты.
С Медеей надо было поговорить непременно. «Если она не готова будет со мной расстаться хотя бы на полгода, – решил Марк, – я, конечно, не смогу ее оставить!»
В вестибуле и атриуме было прохладно и, как всегда, тихо. В их доме вообще не шумели: за это хозяин мог строго наказать, и, чтобы не попадаться лишний раз ему на глаза, домашние словно растворялись где- то в сумраке помещений.
Марк быстро (давняя привычка – тоже из-за Луция) прошел в свою комнату. Скинул изрядно помятую на ночном берегу и запачканную травой тогу, сбросил кальцеи и с удовольствием прошелся по комнате в одной короткой тунике и босиком. «Чем-то необычно вкусным пахнет в комнате», – неожиданно обратил он внимание. На низком столике, у постели, стояла маленькая корзинка – от нее-то и пахло так выразительно: хлебом и корицей. Марк озадаченно приподнял салфетку, прикрывающую верх корзины. Так и есть – булочки! Что за странность? Не Луций же позаботился таким образом о его завтраке? Марк только усмехнулся этой нелепой мысли. Взяв одну булочку и с удовольствием надкусив, он разлегся на постели.
Постучали, и тут же дверь приоткрылась – неловко и слабо ступая, вошла мать.
– Мама! – Марк вскочил и бросился к ней. – Ты встала? Как ты себя чувствуешь? Что говорит врач?
– Ой, Марк, какой ты шумный, – недовольно проговорила она тихим голосом. – Мне уже лучше. Захотелось пройтись. А врач говорит… ну, словом, все не так плохо. Позволь, я присяду у окна, вот сюда, здесь воздуха больше. Мне сейчас бывает душновато.
Мать медленно, будто неуверенно, прошла к окну. «Она поправилась?» – озадачился Марк, рассматривая ее фигуру, явно пополневшую за тот месяц, что они не виделись. Она поймала его пристальный взгляд и отвела глаза.
– Марк, мне нужно кое-что сообщить тебе…
– Ты знаешь, мне тебе тоже, – выпалил Марк.
Мать досадливо поморщилась. И Марк, осекшись, тут же догадался, в чем дело, что за изменения произошли с ней: она носит еще одного ребенка, на этот раз, несомненно, ребенка Луция Гаэлия.
– Я могу поздравить вас? – осторожно начал он негромким голосом, чтобы не вызывать беспокойства матери. – Ты рада?
Она все смотрела в сторону, смутившись, как подросток.
– Да, можешь, – неторопливо и почти беззвучно прошелестели ее слова. – И я рада. Я буду заботиться об этом ребенке. Отвлекусь. И знаешь, – доверительно, как близкому другу, проговорила она, – Луций, кажется, даже смягчился: присылает мне подарки, фрукты, водит доктора. – Она сделала паузу и добавила выразительным тоном: – Разговаривает со мной! Марк, ты меня слушаешь?
– Разговаривает с тобой… Я слушаю, мама. И рад за тебя: больше десяти лет скорби по отцу – ты заслужила счастья. Или хотя бы покоя. Я, правда, рад!
Он не знал, как сообщить матери о своем вероятном отъезде из Рима. Впрочем, возможно, ее положение теперь будет занимать ее более всего остального.
– А в чем твоя новость? – Она мягко коснулась его лба теплой ладонью.
– Так. Пустяки, по сравнению с твоей. Не думаю, что сейчас подходящий момент говорить обо мне.
– Все же скажи. И не волнуйся: я хорошо себя чувствую. Тогда Марк сказал без обиняков:
– Я хотел бы отправиться в путешествие.
– Это значит, ты уедешь из Рима? – Ее голос остался медлителен и апатичен и не выказал удивления.
– Да, мама.
– Ладно, – ответила она совершенно спокойно и вдруг улыбнулась, но не ему, а чему-то в себе, по- детски безмятежно.
«Вот и хорошо! – с облегчением, хотя и не без некоторого внутреннего сыновнего упрека за эту неожиданную безучастность, решил Марк. – По крайней мере, она не станет хлопотать обо мне! Скажет ли она Луцию? Раньше бы не сказала, предоставила бы мне, теперь – скажет. А надо бы мне самому. Но… Как выйдет – так выйдет!»
– А что это за булочки? – спросил он, когда мать уже встала, чтобы уйти.
– А, эти? – Она равнодушно обернулась. – Кажется, какая-то женщина принесла. Не помню, как назвалась: то ли Элия, то ли Юния…
– Юлия? – воскликнул Марк.
– Кажется… Да, может быть.
Эта новость отчего-то обрадовала Марка, и он сразу решил проведать Юлию. «В конце концов, я должен заплатить за это угощение!» – оправдывал он себя, хотя точно знал, что деньги она не возьмет и пойдет он к ней не за этим.
Теперь надо было навестить Медею.
Сестра, поджав ноги на постели, занималась рукоделием – разбирала пряжу.
– Марк! – Она протянула ему навстречу обе руки, как в детстве.
Он уселся рядом с постелью на полу, ткнувшись головой в ее коленку, теплую даже через суровую шерстяную ткань столы (Медея давно уже не носила детской туники, в один прекрасный день решительно и никого не спрашивая сменив ее на столу – взрослое платье).
– Ма-а-арк, – ласково протянула она и тут же требовательно спросила: – Ты принес мне новое стихотворение?
– Нет. Я решил больше не писать.
Ее совершенно не удивило это известие, будто она ждала его.
– Пусть так. Но последнее должно быть для меня – сейчас же сочини!
– Мне не… ну хорошо, хорошо. М-м… Быть может это:
Медея спит, во сне вздыхая тихо, чуть обиженно, А за окном уже проснулся бор, И ветер час назад буянил, а теперь пристыженно Ведет с листвою тихий разговор.
– Славно! Славно! – Она захлопала в ладоши. – Необычно и славно! – И, наклонившись, потерлась щекой о его макушку – привычный жест детства.
– Ты слишком любишь меня, чтобы критиковать, – с нежностью заметил он, вздохнул и снова начал несмело: – Медея…
– Да?
– Я должен сказать тебе кое-что важное.
– Сначала я расскажу тебе свой сон!
Своими снами они делились в семье только друг с другом.
– Может, сначала – моя новость?
– Нет, сначала – мой сон, это важно! – Медея смотрела строгим взрослым взглядом, в самой глубине которого таилось нечто очень серьезное.
Марк послушно кивнул.
– Так вот.
Она принялась рассказывать: что-то о море, о большом летучем корабле, о чайках и дельфинах – удивительно красиво и необыкновенно поэтично. Но Марк все не понимал, что там, в этом ее сне? «Она сама могла бы писать стихи, – подумал он, – надо сказать ей об этом».
– Что ты думаешь о моем сне? – строго спросила Медея, закончив.
– Не знаю. Но это было невероятно красиво! Настоящая поэзия!
– Это вовсе не поэзия, – еще строже проговорила она. – И это все – о тебе!
Спрашивать: «Откуда ты знаешь?» или «С чего ты это взяла?» – не имело никакого смысла. Медея часто видела вещие сны. Как и Марк. Он был уверен: «У нас с ней один отец!»
– Что тебе сказал этот сон? – только и спросил он.
– Тебе предстоит большое путешествие! – Глаза Медеи смотрели будто из потусторонности. – Очень большое. И очень для тебя важное.
