Его руки вдруг порывисто скользнули по ее спине, но она мгновенно уперлась в его грудь сжатыми кулаками. Уперлась безотчетным движением, упрямо и твердо!
– Все-таки сопротивляется. Подумать только – она сопротивляется! Мне?!
В его голосе совсем не было ни угрозы, ни раздражения, а только какое-то веселое и азартное изумление. Будто ему даже нравилось это затянувшееся противостояние.
– Попробуй не сопротивляться, птичка, – тебе будет хорошо со мной!
Мигнул и погас один из светильников. Шакира вдруг почувствовала, насколько она устала – и физически, и душевно. Она опустила руки вдоль тела и покорно затихла. Но господину это не понравилось.
– Твоя пассивность оскорбительнее твоего сопротивления! Я не хочу этого!
И он велел ей удалиться.
Шакира уже совершенно свободно пела перед гостями, непринужденно обходя зал и приветливо улыбаясь каждому, как и положено.
Подходила и к господину Фархаду, исполняя несколько куплетов будто специально для него: она видела, что ему это нравилось. Особенно если это были нежные песни о любви. Хозяину нравились и сами эти песни, и то, что его гости щелкают языком, когда Шакира с чувством склоняется перед своим господином. И она старательно доставляла ему это небольшое удовольствие: чуть позади, но так, чтобы он видел ее боковым зрением, Шакира покорно-нежно склонялась к его уху…
Однажды он взял ее за руку и положил себе на шею так, что было похоже, будто это она сама его обнимает! Шакира попыталась осторожно высвободить руку, но он тут же схватил ее своими железными пальцами так, что она мгновенно поняла: если посмеет еще раз дернуться, он, пожалуй, убьет ее! И скорее всего – прямо здесь, перед гостями. Именно перед гостями: чтобы она не позорила его! Шакира испуганно приблизилась к господину и почти прижалась к нему бедром, показывая, что она не перечит ему! Нет-нет, ни в коем случае! И со страху даже положила и вторую руку ему на грудь, теперь уже открыто показывая, что обнимает его! Полуоборот головы, неспешно-одобрительный кивок – хозяин принял ее «извинение». Шакира попробовала заглянуть ему в лицо – точно ли миновал его гнев? Глаза в глаза, они смотрели друг на друга довольно долго, словно пытаясь понять нечто особенное один в другом. Быть может, это:
«Ты подчинишься мне?!»
«Наверное… Не знаю…»
«Посмотрим, упрямое создание!»
«Посмотрим, мой господин…»
Гости захлопали в ладоши. Оказывается, ее песня только-только закончилась! О, Аллах! А ей показалось, что прошла вечность…
Настороженность и постоянное ожидание несчастья в душе словно начали таять – постепенно, нерешительно. И Шакира радовалась этому, так как унылая тоска по прошлой жизни грозила со временем разрушить ее душу. Или разум. Новые обстоятельства жизни необходимо было принять как неотвратимость, как судьбу. И она приняла. И привыкла…
Что же еще? А еще – огонь в глазах хозяина.
Этот огонь и манил, и пугал, а поведение господина Фархада обескураживало: она сопротивлялась – он не сердился, она обреченно и покорно подчинялась – он недовольно отталкивал. Постепенно Шакире стало казаться, что она начинает понимать его: похоже (неужели это так?!), он хочет не подчинять, не ломать ее, а вызвать к себе ее чувства! Но не наскучит ли ему это раньше, чем он добьется желаемого? Ведь для него это было, наверное, как игра или охота. А вот для нее…
Часто хозяин оставлял ее просто играть на лютне. Играть, скромно сидя в уголке, пока сам неспешно вел беседы с гостями. И всегда – допоздна, пока все гости не разойдутся.
Однажды единственным гостем оказался назойливый господин средних лет с непрерывно двигающимися суетливыми руками и беспокойным, будто скрывающим фальшь, взглядом. Господин Фархад беседовал с гостем долго, и она поневоле прислушивалась. То, что доносилось до ее слуха, ей очень не нравилось: «Сменить… Только ты, уважаемый Фархад… Вопрос решимости… Доверие… Оружие…»
Чувство неясной тревоги затопило душу, и тянущие вопросы сами собой запросились на язык: зачем этот гость здесь? Почему один? Отчего так бесцеремонно ведет себя, а его присутствие наполняет ее сердце предчувствием беды? Ей хотелось удалиться, спрятаться. Но что было делать? Мужские дела, мужские разговоры… «Это не твое дело, Шакира!» – она заставила себя успокоиться, отвлечься.
Мужчины наконец договорили и переключились на угощение, кальян, а ее подозвали ближе и попросили что-нибудь спеть. Хозяин все оставался серьезен, какие-то мысли не давали ему расслабиться даже тогда, когда гость уже шутил и угощался. В конце концов, ей все же удалось немного отвлечь господина Фархада от его тяжких раздумий песней о любви, и он хоть и слабо, но все же улыбнулся. А гость заметил это и проговорил:
– Твой гарем, Фархад, не зря называют «Жемчужиной Багдада»! Да что – Багдада, может, и во всем халифате второго такого не сыскать!
Господин кивнул немного рассеянно, а гость стал шутить, пытаясь растормошить их обоих:
– Какая серьезная девушка, Фархад! Хотя хороша! Она и в покоях твоих так же серьезна? – И, обращаясь к Шакире: – Ты любишь бывать в покоях господина?
Господин ничего не сказал, но взгляд его ненадолго ожил и стал лукавым: «Что скажешь, птичка?»
– Да, господин, – ответила та смиренней смиренного, радуясь в душе его оживлению.
Бровь господина Фархада удивленно-выжидательно изогнулась, требовательный взгляд ждал пояснений, а в его глубине пробудился-заплясал зовущий огонь.
– Очень люблю… – вздохнув, продолжила Шакира, – в его покоях так хорошо пахнет! Как в садах Аллаха!
Гость расхохотался. А хозяин покачал головой. И сверкнув, исчез, угас в глубине его прекрасных глаз мгновенно укрощенный огонь. Будто его и не было.
– И все же, Фархад, – отсмеявшись, переспросил гость, – хороша ли она..?
– Не знаю, – вдруг признался господин. Мельком взглянув на Шакиру, он откровенно зевнул и стал рассеянно крутить на пальце свой любимый перстень: – Не знаю: я еще не брал ее на свое ложе…
– Вот как? – словно даже обрадовался гость. – А ведь она, наверное, строптива! Продай ее мне – я с нею справлюсь!
Господин Фархад посмотрел на Шакиру задумчиво и произнес:
– Надо подумать, уважаемый. Надо подумать…
Было в его тоне что-то такое, что Шакира не поверила этому диалогу. Будто господин просто пытался отвлечься, но безуспешно, от неприятных мыслей. «Ну что ж, попробую-ка я развлечь тебя: не нравится мне сегодня твое настроение!» – грустно решила Шакира. И она спела еще одну песню – трогательную песню о том, как девушка мечтает о любви, а ее выдают замуж за старика. Но развлечь господина, кажется, не получилось.
– Что же мне с ней делать? – вздохнул он. – А может и правда продать тебя, Шакира?
Она сжала кулаки и медленно и внятно произнесла:
– Я буду счастлива, мой господин…
Щелкнул пальцами гость. Не скрывая неприятного удивления, поднял на нее взгляд хозяин. А Шакира быстро подошла, склонилась к его ногам и закончила с покорностью в голосе:
– …если это доставит удовольствие тебе!
– Если это доставит удовольствие мне?
– Только в этом единственном случае, мой господин.
…Когда гость ушел, господин подозвал ее и усадил к себе на колени. Он молчал, а она не решалась даже обнять его! Наверное, теперь это было даже глупо, но Шакира и в этот момент ничего не могла поделать с собственной неловкостью или, что было вернее, глубоко укоренившемся намерением не обнаруживать своих чувств. Тогда, усмехнувшись, господин пересадил ее на скамеечку и велел петь – еще и еще. А сам все сидел с отсутствующим видом. О, вот сейчас она подошла бы к нему (сама!) близко-близко, провела бы рукою по щеке, положила бы голову ему на колени… Если, конечно, решилась бы!
Много дней прошло, прежде чем Хафиз снова отвел ее к господину. Отвел средь бела дня – не так, как всегда.
