происходило: мягкий ход лошади по песку и траве… Учитель идет рядом и ведет лошадь… Свесившись поперек крупа, она, не в силах как следует удержаться, все сползает вниз… Или это качает корабль, и он опускается вниз на волне?.. Она сваливается с лошади, и Учитель подхватывает ее и возвращает обратно… Она проваливается в забытье и… снова сползает на землю… надо взмахнуть крыльями и подняться вверх… Что-то поднимает ее – облака? Нет, это снова руки Учителя… Наконец он сам садится на лошадь и теперь держит ее крепко – можно совсем-совсем расслабиться. Становится легко. Чувство защищенности и покоя позволяют глубоко уснуть…
Она пришла в себя уже у дома, когда Ольвин на руках внес ее и бережно опустил на постель. Подошла Рангула, осмотрела Луури и с упреком сообщила Горвинду:
– Да у нее горячка! Ты уморишь ее!
– Крепкая девочка. Будет жить. Выходи ее.
Ольвин дал Луури воды, ее подбородок дрожал, и вода стекла по щеке на шею.
– Позаботься о ней, – сказал Учитель Ольвину, – мне надо идти.
Ольвин вытер капли и кивнул.
– Куда ты пойдешь? – забеспокоилась Рангула. – Темно, непогода!
– Я договорился, меня будут ждать.
Луури вдруг испугалась:
– Не бросай меня!
Учитель подошел и присел на край ее постели:
– Я не бросаю тебя, девочка. Меня не будет несколько дней, потом я вернусь, и ты поможешь мне подготовиться к зиме. Обещай мне поправиться!
Он говорил что-то еще, положив руку на ее горячий лоб, но она уже не слышала: его убаюкивающие слова и голос успокоили, и Луури глубоко уснула или впала в забытье, а когда очнулась, Учителя уже не было. В очаге ровно горел огонь, Рангула что-то варила, помешивая в горшочке, Ольвин чинил сеть. Жар и боль в голове мешали Луури пошевелиться, она с трудом могла открыть глаза, но ясно слышала, как Рангула переговаривается с братом:
– Она сильно изменилась за это лето: выросла и повзрослела. Что ты думаешь об этом?
Ольвин ничего не ответил, и она продолжила:
– Ей не следовало бы так подолгу находиться с мужчинами. Скажи свое слово!
– Горвинд – ее Учитель, – как бы нехотя проговорил он.
Луури поняла, что речь идет о ней.
– А ты? – упорно подступала Рангула.
– Я – не учитель, – вздохнул Ольвин.
– Хватит шутить!
– К тому же я ей в отцы гожусь, – тихо продолжил он, обращаясь больше к самому себе.
Рангула вдруг вспылила:
– Ты сам знаешь, что не годишься! Никак не годишься! И я ведь догадываюсь, что у тебя на уме!
Ольвин не ответил, и повисла долгая тишина. Прозвучавшие затем слова Рангулы были непонятны:
– Я полюбила эту девочку, нет слов, но если ты… Нам даже не с кем породниться! – В ее голосе слышались упрек и досада.
– Ну, считай, что ты породнишься с Горвиндом, – со смехом объявил ее брат.
– Я не понимаю тебя, – помолчав, вздохнула Рангула.
Ольвин встал и направился к постели Луури, и она закрыла глаза, чтобы он не догадался, что она все слышала. Он сел на край и задумчиво произнес:
– Я и сам, Рангула, не понимаю себя: я – викинг, видел мир, знал много женщин, а эта девочка, которую я же и вырастил, сам поил молоком, согревал ее в постели, наказывал и делал ей игрушки… вот она просто проводит ладонью мне по лицу, и я теряю разум…
Луури выздоравливала. Она чувствовала бы себя совсем хорошо, если бы не появившееся чувство вины перед Ольвином. Она никак не могла понять, что она сделала не так. Ей показалось, что он в том разговоре попрекнул ее за что-то. За что? Может быть, она чересчур много шутила над ним или была слишком дерзкой? Подозрения перерастали в уверенность, когда она видела, что теперь Ольвин держится с ней отстраненно.
Когда наконец вернулся Горвинд, стало легче: теперь все обращались больше к нему, чем друг к другу.
Однажды вечером, когда шел холодный дождь и все грелись у очага, занимаясь каждый своей работой, Учитель неожиданно и, как показалось Луури, совсем без причины спросил у Ольвина строго и требовательно:
– Что с тобой, Ольвин?
Тот не ответил, но Луури вдруг поняла, что ей лучше выйти. Быть может, Ольвин хочет пожаловаться на нее? И она тихонько устроилась в сенях под дверью и стала ждать.
Сначала голоса мужчин были совсем тихими, и она подумала, что можно и подремать. Но неожиданно голос Ольвина стал все больше выделяться, так что она уже различала некоторые слова:
– …нужна мне… отдай…
Что-то твердо, не торопясь, отвечал Горвинд. Со скрипом открылась дверь, и вышла Рангула. Она почему-то с упреком взглянула на Луури и шикнула:
– Ты что здесь? Уйди! Хоть бы уж скорей…
Больше Луури не расслышала, но встала и очень расстроенная поплелась в хлев. Там она забилась в угол, где лежало сено, закопалась в него и стала размышлять. Но и здесь побыть одной не удалось: распахнулась дверь, и вошел Ольвин. Вид у него был подавленный. Он стал беспокойно расхаживать взад и вперед, видимо пытаясь унять волнение. Нечего было и думать потихоньку улизнуть. Несколько раз Ольвин ударял кулаком по балке, невольно пугая козу, и тряс головой. Луури все же надеялась, что он скоро уйдет. Но, к ее полному ужасу, следом за Ольвином вошел Учитель.
– Вижу, я не убедил тебя, Ольвин?
– Ты не понимаешь меня!
– Напрасно ты так думаешь. Тут дело не во мне: здесь не человек решает. У нее другая судьба. Ты сам это поймешь, только подожди.
– Подожди?! – Лицо Ольвина перекосил гнев. – Ты, верно, уже забыл, что это такое?!
Он схватил Горвинда за руку повыше локтя, как будто стараясь привлечь его внимание к чему-то крайне важному. Горвинд, не отвечая, вопросительно посмотрел на его руку, и Ольвин, смутившись, отпустил:
– Прости, кровь ударяет мне в голову.
– Кровь – плохой советчик, Ольвин. Если ты доверяешь мне (Ольвин кивнул) – подожди. Подожди хотя бы до весны; дождись меня, и мы еще поговорим об этом.
Ольвин помолчал и уже другим голосом, негромко, но твердо, ответил:
– Я обещаю ждать до весны, Горвинд. Это мое слово.
Учитель положил руку ему на плечо, постоял немного и вышел. Ольвин, к огромному облегчению Луури, тоже ушел. Она еще немного подождала, переводя дух, и выскользнула во двор. Когда вернулась в дом – все сидели у очага, будто ничего и не произошло. Учитель взглянул на нее задумчиво, а Луури, сама не понимая, зачем она это делает, села к его ногам и, обхватив его колени руками, прижалась к ним щекой.
Зима была холодной, очень холодной. Луури даже не могла подолгу бродить по лесу. В доме тоже было тяжко: Рангула, раз высказав свою мысль («И ты обещал? Глупец»), смотрела на Ольвина снисходительно. Луури старалась пореже попадаться ей на глаза.
С Ольвином тоже было непросто. Хотя он стал с ней гораздо мягче и внимательнее, в нем не ощущалось былой легкости. Луури не смела больше ни подразнить его, ни подшутить над ним. Он часто подолгу где-то отсутствовал. И они больше не спали вместе: Ольвин устроился на скамье, дальше от очага, и спал как воин, не раздеваясь, положив руку под голову. Приходилось все это молча переносить. Что ей было делать? Хорошо, что этот человек ее не продал и вырастил. Но кто знает, что будет дальше? Она теперь просто ждала весны.
Ближе к весне произошло еще одно озадачившее Луури событие.
