– Вы еще кого-то хоронили?
– Ага, под гаражом.
Гараж. Общий гараж Джона Доусона и Имона Лоу.
– А вы знаете, кто там был?
– И не хотел знать, сынок. Это вредно для здоровья. В брезенте. Негашеная известь и все такое.
– Вы бы согласились дать показания под присягой обо всем этом? Для «Гарды»?
– У тебя есть еще виски?
Я налил ему еще мензурку. Допивал он уже с закрытыми глазами, но когда я снова спросил, даст ли он показания, старик с неожиданной силой ухватился за мою руку:
– Если я еще буду жив, сынок, я расскажу все даже полисмену. Мне нужны кровь и костный мозг. Но слишком поздно, уже ничто не поможет.
Глаза его на миг блеснули последней вспышкой злобы, потом он что-то быстро и бессвязно забормотал. Когда я выходил из комнаты, он уже спал.
Я позвонил Дэйву Доннли из дома для престарелых и все в подробностях описал. Потом разыскал сестру Урсулу и сказал, чтобы ждала детектива из «Гарды». Она быстро прочитала молитву и коснулась рукой распятия.
– Как вы думаете, он согласится теперь на исповедь? – спросила она.
Я знал, что ее интересует только исповедь, и ответил:
– Если он поговорил со мной и поговорит с полицией, не вижу причины, чтобы ему отказываться побеседовать со священником.
Сестра Урсула приняла оскорбленный вид, и выставила меня за дверь, прикрывая рукой улыбку. Ее глаза при этом сверкали. Она сказала, что будет молиться за меня. Я поблагодарил, причем вполне искренне.
Гараж, которым управлял мой отец, стоял наискось от объездного шоссе, среди лабиринта участков с домами постройки шестидесятых-семидесятых годов, между Каслхиллом и Сифилдом, километра на полтора вверх от побережья. Объездное шоссе было еще там, но вместо гаража теперь располагалось нечто под названием «Парк восстановления прекрасных домов» – об этом сообщала небольшая медная табличка на гранитной глыбе у входа: там были супермаркет «Сделай сам», салон ковров, садовый центр, павильоны, в которых торговали мебелью, склад сантехники и электротоваров.
Двор заполоняли толпы решительно настроенных покупателей, загружавших в свои машины картонные ящики и коробки. Люди с интересом толпились на складах, рассматривая ковры, глазея на кафель и благоговея перед холодильниками и стиральными машинами. Здесь царила атмосфера сосредоточенности. Каждый хотел наилучшим образом устроить свой дом. Я пытался вызвать в душе какие- то чувства, зная, что тело моего отца покоится под всем этим залитым светом великолепием. Я ведь годами мечтал найти его, живого или мертвого, представлял тот момент, когда открою истину. Теперь я знал, что он был здесь, но у меня в душе ничего не всколыхнулось; даже хуже – я испытывал только то, что и суетящиеся вокруг меня люди: страстное желание что-то приобрести.
Купил коробку белых свечей. Вытащил одну и установил ее на гранитной глыбе у ворот, зажег. К тому моменту, как я добрался до своей машины, свечу уже задуло ветром.
Глава 24
Джемма, дочь Кеннета Кортни, жила в Чарнвуде, рядом с Большим каналом, в трех километрах к юго-западу от центра. Я поехал по шоссе Н11 на север. У меня болела челюсть – там, где были выбиты зубы, левое ухо пульсировало от боли, левый глаз подергивался, и я никак не мог унять этот тик. Я старался сосредоточить внимание на собственной боли; лучше так, чем думать о Линде. Проехал через Доннибрук, свернул на Гранд-Парад у моста на Лисон-стрит и потащился вслед за медленно ползущим транспортом вдоль канала, пока не доехал до кабака «Фогарти». Нашел, где припарковаться, и забросил несколько монет в автомат. За кабаком «Фогарти» находились контора букмекера, магазин «Все за два евро», газетный киоск, магазин напитков навынос и еще один кабак, Майкла Дэвита. Пешеходная тропа между газетными киосками и лавчонками вела вниз к воротам, за которыми раскинулся небольшой парк. Дождь прекратился, в воздухе повис довольно густой туман, небо стало грязно-белым, как молоко, припорошенное угольной пылью; в воздухе чувствовалась прохлада, первый вечерний холодок, который я ощутил со времени приезда сюда. Парк был выстроен беспорядочно, как будто его закладывали поздним вечером в пятницу; тут и там петляли дорожки из разбитых каменных плит; территорию окружал высокий забор из мелкой сетки. В парке была небольшая игровая площадка для детей – с качелями, горками и лесенками, песочницей, парой разбитых деревянных скамеек, засохшей лужайкой и колючими кустиками.
Земля по всей территории парка была усыпана пакетами из-под чипсов, смятыми сигаретными пачками, фантиками от конфет, использованными презервативами, окурками, собачьими экскрементами, банками из-под пива, пластиковыми бутылками и осколками стекла. Через ворота в противоположном конце парка я вышел в узкий переулок, а затем на широкий пешеходный проход в поместье Чарнвуд. Тропинки с обеих сторон вели к площади, вокруг которой стояли небольшие дома из песчаника с крошащейся, некогда белой облицовкой верхних этажей. Между двумя тропинками высились восемь колонн из красного кирпича, за ними находился неухоженный овальный газон, где трава перемешалась с грязью. Этот кошмар занимал треть расстояния до площади. Колонны возвышались на метр, около них несколько подростков в спортивных сине-белых костюмах курили, пили из длинных горлышек «Роллинг Рок» и бросали пустые бутылки в грязь. Когда я проходил мимо них, они что-то забормотали в мой адрес и захохотали вслед.
С Чарнвуд-сквер по тропе, ведущей вниз, я добрался до Чарнвуд-драйв. Стены домов украшали граффити: «ИРА», «Наркотики», и «Ниггеры, убирайтесь домой». Некоторые из домов, мимо которых я проходил, были чистыми и ухоженными, с цветами или новыми машинами в палисадниках; другие были обветшалыми, рассыпающимися и неухоженными. Вообще грязь была повсюду: бумага, пластик, битое стекло, покореженные коляски и детские велосипеды, остовы кроватей и поломанные электроприборы, свернутый ковер и деревянный чайный поднос – все просто выброшено за ненадобностью. Толпой бегали детишки, они сновали по лужам и брызгались, что-то кричали. Очень толстая женщина в халате винного цвета и прожилками того же оттенка на жирном лице стояла перед входной дверью дома, курила и пила из банки сидр; за ее спиной стереосистема играла «Нация опять».
В конце Чарнвуд-драйв была еще одна тропинка; мне показалось, что там промелькнул Десси Делани, но это оказался кто-то другой, немного похожий, в сине-белом тренировочном костюме. С ним было двое: один, в черной кожаной куртке, джинсах и ботинках на толстой подошве. С собакой-боксером на поводке он сам напоминал боксера, отошедшего от дел. Другой, лет пятидесяти, с зачесанными назад серебристыми волосами, в черных тренировочных брюках и белоснежной куртке с капюшоном, весь увешанный золотом, смахивал на босса.
– Все в порядке, брат? Чего-то ищешь? – спросил первый, в тренировочном костюме.
– Ищу Чарнвуд-авеню, – ответил я.
– Иди прямо до конца, сверни за угол и поверни назад, и ты пришел. Тут у нас вроде лабиринта, верно?
– Спасибо. – Я попытался пойти дальше.
Боксер начал теснить меня, а Тренировочный Костюм загородил дорогу. Я взглянул на Босса, тот пожал плечами. Тренировочный Костюм быстро обшарил меня сверху донизу, а я стоял и ждал, выбора у меня не было. Он наклонился ко мне и прошептал:
– Ты точно не полисмен. Знаешь, как я догадался?
– Как?
Он двумя пальцами щупал мою куртку:
– Те не потратятся, чтобы купить приличную тряпку, парень.
Взглянул на Босса, тот кивнул, потом взглянул на меня и улыбнулся:
– Дома пятьдесят два и пятьдесят три. Коричневый налево, белый направо. Тебе, похоже, нужен
