торгуешь наркотиками. Но тут никто и слова против него не скажет. Мы все тут куплены и оплачены. Или боимся до чертиков, какая разница? Теперь подойдите сюда, посмотрите.
Я вернулся вместе с ней на диван, где она показала мне большой бумажный коричневый пакет с веревочными ручками, полный фотографий:
– Письмо где-то тут.
У нее тряслись руки. Я взял пакет, подержал ее за руку, осторожно, но твердо. Джемма противилась. Ее запястье было в красных ссадинах. Я поднял рукав розового топика. Предплечье было сплошной раной, некоторые царапины свежие, еще кровоточили.
– Все еще употребляешь?
– Нет.
– Мне это все равно, – я попытался сказать это убедительно.
– Я резала вены, чтобы хоть что-то почувствовать. И ничего. Я не даю им зажить.
Она откинулась на спинку дивана и подтянула к себе на колени фотографии маленького мальчика.
– Умер? – спросил я.
– Нет, – покачала она головой, – но иногда думаю: лучше бы умер. Но это неправильно. Он жив, но он не тут. Ему там лучше, без меня.
– Ты так считаешь?
Она закурила сигарету, выдохнула облако дыма, как будто пробежала километр, соревнуясь с кем-то на скорость.
– Я не смогла. Все время забывала о нем. Я не уследила, и он выбежал на шоссе. Его нашли и забрали у меня в приют. Если бы я пришла в себя вовремя, то смогла бы забрать его назад. Но я не хотела. Знаешь, что самое плохое? Я не хотела его брать назад. Была в жутком стрессе, и моя первая реакция: хорошо, по крайней мере, малыш не будет все время болтаться у меня под ногами. А к тому времени, как я поняла, что наделала, было слишком поздно. Так что я действительно считаю, что ему лучше без меня. Наверное, за такие мысли мне нечего делать в клубе матерей, точно?
– Я сказал бы, что это не твои мысли, а героина.
– Откуда тебе знать? Может, я и без героина была бы такой. Нельзя все списывать на наркоту.
– Ты его получала у Ларри Найта?
Она пожала плечами:
– Ну, не он, так был бы кто-то другой.
– Это не обязательно. Если ты не можешь достать героин, ты не пойдешь его разыскивать. Все знают, какое это зло – особенно те сволочи, которые его изготавливают. Поэтому сначала наркотик дают бесплатно. Немного покуришь, заведешься на первый укол, потому что с ним намного лучше себя чувствуешь. А потом все на свете кажется отвратительным – кроме еще одного укола. А потом тебя заставят платить.
Она кивнула, посмотрела на фотографию своего трехлетнего мальчика и заплакала. Я ее не винил. Ей было о чем поплакать. Я был готов плакать вместе с ней – чувствовал в ней близкого человека, в этой Джемме Кортни, хотя мы только что познакомились; общее прошлое сделало нас братом и сестрой. Я просмотрел пакет с фотографиями в поисках письма. И нашел, оно было нацарапано на линованной бумаге из детской тетради:
«Дорогая,
прости за боль, которую я причинил тебе. Но мне пришлось уехать. Пойми, так бывает, если вдруг получаешь шанс вернуться в то время, когда стоял на перепутье, когда у тебя был выбор, а ты выбрал не ту дорогу. Как раз это со мной и случилось. Это произошло до встречи с тобой, но после этого все пошло плохо.
Теперь я получил второй шанс и решил: я не должен снова все запутать. Я знаю, как тебе будет трудно, но тебе без меня лучше и малышке Джемме тоже. Присматривай за ней за меня. Ты не была счастлива без своей работы, ну, теперь можешь вернуться на службу, а твоя мама пусть смотрит за дитем. Когда-нибудь мы вспомним прошлое и удивимся, из-за чего был весь сыр-бор.
Благослови тебя Бог,
– Твоя мама работала на государственной службе?
– В Департаменте образования, – кивнула Джемма. – Но после ухода отца ее на работу не взяли. Места не было. И вообще ее мать восприняла уход папы так, как будто моя мама – падшая женщина, знаешь, как считается, а иначе почему бы муж ушел от жены, виновата, должно быть, она сама. И не захотела помочь. Я думаю, в итоге она помогла бы, но мама сразу отказалась от ее услуг. Так что некому было меня подкинуть. Не было никакой системы поддержки, не было работы, ничего. И мы с ней скатились на дно, обе.
– Как это произошло?
– Выпивка, таблетки, дурная смесь. Несколько раз ее госпитализировали. Потом она сообразила, сколько таблеток ей надо, чтобы все закончилось. Накопила их и одним махом приняла. Она была моложе папы, ей было где-то около сорока. Но выглядела мама старше.
Джемма поднялась и ушла в кухню, я услышал металлическое дребезжанье чайника. Вдруг раздались немыслимый шум, музыка, и голос диктора объявил: «Последние новости». Звук был таким громким, как будто его источник находился тут, в комнате. Джемма засунула в дверь голову и объяснила:
– Это бабулька из тридцать седьмого, почти глухая. Но все лучше, чем толпа из дома напротив, там молодой парнишка готовится в ди-джеи. К счастью, сейчас он в отпуске.
Новости гремели. Я вспомнил о миссис Бёрк, последней из наших жителей в Фэйган-Виллас, о ее телевизоре, из которого несутся вопли об эксгумированных трупах, об откровениях из могилы. Она называла моего отца и его друзей тремя мушкетерами, и вот теперь я сижу тут и рассматриваю их фотографии. Я увидел ее, ту фотографию, клочок которой носил в кармане. На моем обрывке не было Кенни Кортни. И винить в этом надо Джона Доусона. Странно смотреть на них двоих, стоящих рядом: убийцу и обе его жертвы. У Доусона челюсть покрепче, более мясистое лицо, холодный взгляд, больше выражена физическая сила; у Кортни глубже посажены глаза, более полные губы; но сходство между ними сразу же бросается в глаза: не близнецы, но явно братья. И рядом мой отец: очки снял, темные глаза блестят. Четыре сияющие улыбками девушки, стоявшие сзади, казались неуместными, как джаз-бэнд на похоронах.
Джемма принесла еще чаю, посмотрела на часы:
– Ко мне придут в десять, тебе лучше уйти.
– Вот мой папа, Имон Лоу, а это человек по имени Джон Доусон.
Она посмотрела на Джона Доусона:
– Боже, копия папы, точно? И ты считаешь, что он убил их обоих?
– Я так считаю. Джемма, твоя мама говорила когда-нибудь о моем папе или о Джоне Доусоне?
– Мама не знала никого из папиных старых друзей. Он был в Англии, работал там на стройках, копил деньги. Когда вернулся, они познакомились на каких-то танцульках и вскоре поженились.
– Кто был на свадьбе?
– Мамины сотрудники. С его стороны никого, я так думаю.
– А эти фотографии…
– Я даже не знала, что они у нас есть, пока не позвонил твой человек, Питер Доусон, – его так, что ли, звали? Сын Джона Доусона?
– Да. И что он сказал?
– Почти то же, что и ты. Наши отцы дружили, есть ли у меня фотографии того времени? И все в этом роде. Я сказала, что вряд ли, но он оставил свой номер телефона. Я поискала в доме и нашла эти снимки под матрацем. Это все папины бумаги. Я догадываюсь, что мама не хотела их видеть, но и избавиться от них не могла.
– Что он еще говорил?
