бесшумно откинул его и выключил фонарик — по ту сторону двери может быть охранник, и свет он наверняка заметит.
Это было большое помещение, уж никак но каморка. Может, ему наконец повезло? Вот только жуткий запах. Какой-то едкий. Омерзительный. Тома даже затошнило, он задышал ртом, втягивая воздух маленькими порциями. Явственно слышался и какой-то звук — первый с той минуты, как Том проник в музей через наружную дверь. Звук исходил не от человека, тут сомневаться не приходилось. Но не был он и механическим. Что-то едва слышно шуршало, скребло, ползало и пощелкивало.
Он уже хотел шагнуть назад, не включая фонаря, закрыть дверь. Но, вспомнив молитвы прадедушки во время танца призраков, прошептал: «Помогите мне, предки» — и, предчувствуя, что сейчас наткнется на какую-то жуткую гадость, зажег фонарь. Секунд десять он стоял и смотрел, пригвожденный к месту, не в силах осознать, что перед ним. Потом волоски у него на шее зашевелились, он испустил полный ужаса вопль, выскочил из комнаты и захлопнул за собой дверь.
Этот звук эхом разнесся по комнате. Фонарик выпал из его внезапно вспотевшей руки и, включенный, укатился под скамью. Он пырнул за ним так стремительно, будто от этого зависела его жизнь. Слава богу, ничего не сломалось, и фонарик продолжал светить. Трясущимися руками он закрыл дверь па крючок, будто то, что осталось за ней, могло пуститься за ним в погоню.
— Ой, ну что же это… прадедушка, не могу я… — застонал он и вдруг задрожал всем телом: тыльной стороной ладони он прикоснулся к невесть откуда взявшемуся куску мешковины.
Том начал яростно отряхиваться, светить во все стороны фонариком, искать неизвестно что. Потом вздохнул, вытер вспотевшее лицо. Закрыл глаза руками, словно пытаясь физически выгнать из памяти только что виденное. Что такое это было? Он сошел с ума или ему это померещилось? А может, ночные странники похитили его разум, и все должно быть именно так? И прадедушкины сказки о мире духов все-таки правда?
Несколько минут Тома колотил озноб, но он сумел взять себя в руки.
— Я в городе, сейчас вторая половина двадцатого века, — твердо сказал он себе. — Это всего лишь музей. Тому, что я видел, должно быть разумное научное объяснение.
Но что же он все-таки видел? Он глотнул и, сделав усилие, заставил себя вспомнить. Кажется, это был огромный стеклянный ящик, эдакий гигантский аквариум, занимал он почти всю комнату. Внутри лежала выпотрошенная туша крупного животного — вапити, или американского лося. Неожиданно, отвратительно, но не более того.
Но не это главное. Он поежился. Туша была живой — нет, не в прямом смысле, хотя поначалу он подумал именно так. Он снова содрогнулся и попробовал рассуждать по-научному, именно так поступил бы Пит. Туша была покрыта, да-да, покрыта тысячами и тысячами маленьких жуков, которые обгладывали, обсасывали кости животного до сияющей белизны.
Фу, только бы не стошнило. Нервничая, он высветил фонариком края двери. Вдруг кто-то из этих копошащихся тысяч выберется наружу? На двери висела большая табличка. Эх, заметить бы ее раньше! Она гласила:
ЖУКИ
ДВЕРЬ ВСЕГДА ДЕРЖАТЬ ЗАКРЫТОЙ
— Очень правильно, — пробурчал Том себе под нос — Обязательно закрытой. Всегда.
Он отвернулся и пошел дальше вдоль стены подсобного помещения. Рука его задержалась на ручке следующей двери. Что еще ждет его в этой камере ужасов?
Ладно, не сидеть же здесь всю ночь. Он осторожно открыл дверь и прислушался. Ни звука. Включил фонарик. Лунообразный лучик, ничего не поймав, уперся в 'затянутую джутовой тканью стену. Воздух здесь был другой — более свежий. Более обычный. Том посветил фонариком справа налево. Увидел коридор, тихий и пустой.
Радостно переведя дух, он выскользнул из большого подсобного помещения и повернул направо. Почему направо? Просто решил, что так лучше. Футов через двадцать коридор сворачивал влево. Под ногами оказался ковер. Слева поблескивало стекло, и Том увидел свое отражение — бледный призрак. Впереди возник слабый отблеск, даже не свет, просто тьма там была но такая густая.
Бесшумно ступая по ковру, Том пошел туда, правой рукой касаясь стены, в левой держа погашенный фонарик. Наверное, центральный вестибюль где-то совсем рядом. Только не спешить. Идти медленно. Вдруг стена под его правой рукой кончилась. Вместо ковра под ногами возник мрамор. Он чувствовал его скользкий холод. И еще показалось: перед ним — огромное пространство.
Через несколько секунд он понял, что стоит у восточной стены центрального вестибюля, делившего музей на два крыла, только ночью этот вестибюль выглядел совершенно иначе. Справа во внутренний двор музея выходило большое окно, и через пего с неба лился слабый свет — наверное, взошла луна. Декоративные кадки для растений и скамейки отбрасывали едва различимые, размытые тени.
Том медленно пошел вперед, помня о гулком мраморе под ногами, и тут обнаружил еще один источник света, помимо луны и звезд: слева от него терраса перед главным входом была освещена батареей прожекторов. Он задумался. Почему прожектора включены, а сам музей погружен во тьму? Тут что-то не так. И почему не сработала сигнализация, когда он открыл наружную дверь? Пит, конечно, большой ловкач, но не до такой же степени? Эти его разговоры насчет резидентов — никогда не поймешь, серьезно он или валяет дурака.
Итак, Том стоял в просторном двухэтажном вестибюле у делившей его надвое стены, чуть ближе ко входу в музей, стоял в некотором замешательстве. Днем здесь всегда было два охранника. А уж ночью хотя бы один должен быть. И с какой стати ему сидеть в темноте? Чепуха какая-то.
Том нахмурился, вспомнив, какой шум он поднял в подсобном помещении. Неужели охранники ничего не услышали? Чем они, интересно, занимаются? Затаились, чтобы поймать его с поличным? И весь музей — ловушка?
Мучаясь сомнениями, он заглянул за угол. Насколько можно было судить по свету прожекторов с улицы, в передней части музея вообще никого не было. Это странно, и даже очень, но темнота, по крайней мере, его союзник.
Через незапертую дверь он добрался до галереи, что была напротив галереи черноногих. Чтобы попасть туда, надо пересечь по мраморному полу открытый участок, который прекрасно просматривается от входа, оба коридора, пройти мимо лестницы и под верхней галереей. Интересно, будет ли виден его силуэт на фоне слабого света справа, из внутреннего двора? Может, есть другой путь?
По в конце концов он решил: лучше тот путь, что короче и проще. Сняв кроссовки, он связал шнурки и продел их сквозь дырку в ремне на джинсах. Потом стрелой пронесся через вестибюль — ноги в носках скользили по мрамору — и, не останавливаясь, помчался дальше, пока не добежал до тени, которой был окутан вход в галерею черноногих.
Прижавшись к стене, он пытался отдышаться, сдержать ухающее под ребрами сердце — этот звук гремел в ушах, подавляя все остальные. Он подождал, прислушался. Ледяная, непроницаемая тишина — музей тоже чего-то ждал. На цыпочках Том вошел в темную галерею, машинально глянул в угол, где была телекамера. И едва не засмеялся вслух. Даже он своей руки не видит, где уж камере?
Тут он замер на месте. Но чем все-таки занимается охрана?.. Сидит в потемках, уставившись в выключенные мониторы? Разумного ответа он придумать не мог и, отмахнувшись от этой мысли, осторожно, ступая очень медленно, вытянув руки вперед, вошел в темную, без окон, галерею. Фонарик включать опасно — вдруг телекамера засечет свет? Надо идти на ощупь.
Сначала направо, мимо вождей и воинов в украшениях из бус. Вы всего лишь восковые фигуры, решительно сказал он им, прошествовав мимо на цыпочках, тут же вспомнил их черные глаза, и это воспоминание обожгло ему спину. Теперь впереди должна быть открытая часть галереи, где стоит типи. Надо взять левее, пойти вдоль стены, и как раз придешь к шкафчику с обрядовыми укладками — до него шагов десять, не больше.
Том действительно легко нашел его — темнота не помешала. Вскрыть бы замок и положить укладку на место, под стекло… Но Том понимал: тут он Питу не ровня, тем более в темноте. Если он оплошает и разобьет стекло, никому от этого лучше не будет. И, бережно вытащив священную укладку из-под свитера,
