После уроков Пит с ребятами остался играть в «собачки», а Тома даже не позвали. Он побрел домой. Тротуары были усыпаны золотыми тополиными листьями, если попадались кучки, Том пинал их ногой. Человек и в толпе бывает один, так сказал прадедушка, и сразу вспомнилось испытание паром, иссушающая жара. Что ж, мрачно сказал себе Том, придется пройти и через испытание одиночеством.
Почти все уроки он сделал до ужина и прилег вздремнуть. А когда проснулся… черт возьми, за окнами темно! Он вскочил на ноги… А ужин? Он вылетел в дверь и едва не опрокинул стоявший за ней поднос. Тарелка с воздушной кукурузой, два огромных бутерброда с ореховым маслом и яблоко.
Он взял поднос. Ну почему в одном мама такая заботливая, понимающая, а в другом — бесчувственная и черствая? Почему не желает понять прадедушку, индейский образ жизни? Никогда он не научится разбираться в людях. Одного дедушку он понимает. Это единственный человек, который ему полностью ясен.
Том взглянул на часы. Девять! Он проспал больше трех часов. При виде бутерброда с ореховым маслом — а запах какой! — в животе у него заурчало, потекли слюнки, но он решительно отодвинул поднос и занялся подготовкой к выходу. Ничего, поест, когда вернется, когда дело будет сделано. Ведь ему положено поститься, иначе ничего не выйдет. Так сказал прадедушка.
Есть кто-то дома или нет — догадаться было трудно. Кругом тишина. Только доносилось тиканье часов из гостиной, по отец, возможно, дремлет за газетой в своем кабинете, а оттуда прекрасно просматривается лестница. Нет, надо выбираться через окно, так надежнее.
Безотрадные события вчерашнего вечера повторились в точности: долгий спуск к реке, карабканье на холм, перебежки от куста к кусту в постоянном страхе — вдруг заметят? — проверка каждой двери, боязнь, что дверь откроется под его рукой, отчаяние, когда она все-таки не открывалась.
«Нет, — говорил он себе, — дело гиблое. Нечего и пытаться, я просто идиот. Впереди еще две попытки, но и они закончатся тем же, это ясно». Когда он пролез сквозь кусты на Вторую авеню, из густой темноты под деревьями появилась тень.
— Привет. — Голос был спокойным и дружелюбным, однако у Тома по коже побежали мурашки, а сердце тревожно забухало. Он напрягся, приготовившись бежать, но заставил себя оглянуться.
— Пит?
— Кто же еще?
— А ты здесь какого черта делаешь? — Том потащил его за руку, пока они не оказались на тротуаре, подальше от музея.
— Просто решил посмотреть, как твои успехи. Я звонил тебе, мама сказала, что ты спишь. А полчаса назад позвонил снова — никто не взял трубку. Я и решил, что ты здесь. Надо поговорить.
— О чем? По-моему, ты уже все сказал, разве нет?
— Это как попять?
— А так, что ты натрепал всему классу насчет танца призраков и всего остального!
— С чего это тебе взбрело в голову?
Пит даже остановился — прямо под уличным фонарем. В голубоватом мерцании было видно, как лицо его побледнело, глаза налились кровью.
— Видел я, как на общественных науках все на меня смотрели. Порядочные люди так не поступают, Питер Каммингс.
— Да ты спятил! — воскликнул Пит. — Я и словом никому не обмолвился. Ты все напридумывал, дуралей.
— Сам дуралей, — машинально откликнулся Том, но тут же уставился на Пита. — Значит… Ты никому ничего не говорил?
— Никому и ничего. А за доверие — спасибо. Теперь слушай, что я тебе скажу. С меня твоих штучек достаточно, Том Лайтфут. Нельзя человека допустить к чему-то важному, вроде танца призраков, а потом взять и захлопнуть дверь у него перед носом, отлучить от всего остального, отказаться от его помощи.
— Да не могу я. Объяснял уже.
— Для начала — без меня ты бы в жизни не добыл укладку, а значит, твой прадедушка не устроил бы танец призраков. И на место эту укладку тебе без меня но положить, нашел способ — тыркаться в музейные стены среди ночи.
— Что я могу поделать? — выдавил из себя Том.
— Все твоя дурацкая гордость. Спорить готов, что могу открыть одну из этих дверей. Хочешь, попробую? Еще но поздно вернуться. Открою, точно тебе говорю! Только скажи.
— Пет! Черт возьми, Пит, сколько раз тебе повторять: я все должен сделать сам!
— Что ж, приятель, ладно. Желаю удачи! — Пит повернулся, чтобы уйти.
Том глотнул слюну.
— По крайней мере, до дома можно пройтись вместе. Насчет его гордости Пит прав, с грустью подумал Том.
Задание прадедушки костью застряло в горле. Неужели Пит сейчас уйдет? Тогда их дружбе — хорошей дружбе — конец.
Наверное, это понял и Пит. Во всяком случае, он заставил себя усмехнуться и небрежно пожал плечами:
— Законом это не запрещается. Тротуар открыт для всех.
Глава VI
Среда выпала на канун дня Всех святых, в школе после уроков устроили танцы. У Тома было странное чувство, будто он одновременно находится в двух мирах. Вот он в спортзале на дискотеке танцует под грохочущую музыку рок-ансамбля, и тут же — в освещенном костерком шалаше, с орлиным пером в волосах, он подпрыгивает и приседает, как Сгусток Крови, под монотонное пение прадедушки.
В этом одурманенном состоянии он пребывал до вечера, даже не заметил, что на ужин мама приготовила его любимое блюдо — баранью отбивную. Сел за уроки, но они повергли его в глубокое уныние, и когда он наконец разделался с ними и мог идти к музею, что-то в нем восстало против всей этой авантюры.
Зачем мне это, спрашивал он себя, натягивая водолазку и темные джинсы. Я так устал. И все равно дело гиблое. Может, плюнуть на все, отказаться от этой затеи и делать то, что хочет отец — стать в конце концов белым адвокатом? И мама будет довольна. По воскресеньям играть в гольф. Подстроиться к системе. А что? Ведь так поступают почти вес, разве нет? Да и сам я, наверное, со временем к этому привыкну и буду счастлив… Но едва эти мысли возникали, он уже знал: нет, он просто себя обманывает.
Выйдя за порог, он увидел, что погода изменилась. Пора, которую называют бабьим летом, кончилась, из-за угла вот-вот появится зима. Опавшие листья на тротуаре прихватил морозец, в неровностях мостовой тускло поблескивал лодок. После засаженного деревьями жилого квартала ему открылось небо — черное, густое, и звезды на этом фоне излучали жесткий белый свет. Он поежился, глубже засунул руки в карманы и вприпрыжку побежал вниз, к реке.
Было около половины одиннадцатого. Обычно он выходил пораньше, а в этот вечер несколько раз пришлось отрываться от уроков и идти открывать дверь: за положенным угощением — праздник Всех святых — приходили соседские дети. Потом его запрягла мама — искать вместе с ней какие-то столики для бриджа, которые всегда хранились в подвале, но вдруг исчезли. Было почти десять часов, когда он все-таки извлек их на свет божий — с антресоли в гараже.
«Завтра они мне понадобятся, — объявила мама. — Пожалуйста, дорогой, прежде чем нести их в дом, смахни на улице пыль и паутину. А завтра Гертруда пройдется по этим столикам мокрой тряпкой».
Вечерний бридж, с отвращением подумал он. Интересно, а его спутница жизни — какая она будет? В мозгу мелькнуло что-то неопределенное: пусть это будет та, с которой идешь по лесу, и хочется тебе молчать — молчишь, а хочется говорить — говоришь.
В верховьях река уже замерзала, и здесь, внизу, по темному потоку тусклой армадой проплывали куски льда. Пока Том взбирался на кручу, руки здорово замерзли, воздух вырывался изо рта тугими, обжигающими
