Аккуратно сложив учебники в стопку, он снял школьную форму и облачился в темную водолазку и джинсы. Стеганую куртку решил не надевать — в прошлый раз нейлоновая оболочка отвратительно шуршала, но давала двигаться бесшумно. Вместо нее он надел тужурку из оленьей кожи, которую сшила для него индейская двоюродная бабушка. Тужурка висела в прихожей, в стенном шкафу. Мама ее терпеть не могла, словно, надевая эту куртку, он выставлял напоказ свое индейское происхождение. Но для предстоящей миссии этот наряд был… подходящим, что ли.
Он вытащил укладку из тайника — из нижнего ящика, — бережно сунул се под свитер и заткнул за пояс брюк.
В доме стояла тишина. Домработница вымыла посуду и ушла. Мама наверняка просидит за бриджем до одиннадцати, ну а папа… Он помогал коллеге-адвокату проводить предвыборную кампанию — тот выставил свою кандидатуру на какой-то пост в местных органах партии либералов, — и их собрание могло кончиться за полночь.
На всякий случай Том оставил окно приоткрытым, как следует задернул занавески, скатал в рулон байковое одеяло и накрыл его стеганым. Взбил подушки, выключил свет — никому и в голову не придет, что постель пуста.
Крадучись он спустился по лестнице и выбрался из дому. Девять часов. Уже два часа, как стемнело. Небо было затянуто пеленой облаков — ни луны, ни звезд. Решительно свернув с Седьмой авеню, он зашагал вниз, к берегу реки. Пешеходы не попадались, мимо с гудением проносились машины, их фары высвечивали кусты и разметку осевой линии, били ему прямо по глазам и ослепляли, заставляя моргать.
За полчаса он добрался до реки и начал быстро карабкаться вверх по круче, почти перпендикулярно к старому и массивному Дому правительства, за которым располагалось невысокое современное здание музея. Подъем оказался делом сложным. Стояла кромешная тьма, почва была жесткая, сухая трава выскальзывала из рук. Чуть повыше слева начиналась деревянная лестница, но Том инстинктивно чувствовал: подъем его в какой-то степени символический и пользоваться лестницей он не должен. В Монреале по ступеням к храму святого Иосифа верующие поднимаются на коленях, это обязательный ритуал паломничества.
Наконец он, здорово запыхавшись, все-таки выбрался на лужайку у Дома правительства. Какое-то время лежал не шевелясь, изучал обстановку. Его окружала темнота, но широкий круг травы перед недавно отремонтированным зданием был ярко освещен. Через этот аккуратно подстриженный газон и мухе не пролететь незамеченной.
Па мгновение Тома охватила паника — жаль, что рядом нет Пита! Судорожно глотнув, он начал пробираться влево, от куста к кусту, за пределами круга света, и вот Дом правительства остался позади, а впереди, чуть справа, распростерлась махина музея. Том лежал под кустом и думал, как быть дальше. Сочившийся от земли холод проникал ему под джинсы, леденил йоги.
Попасть в музей с фасада — исключено. Тут сомнений никаких. Фасад огромный, а вход всего один — большие стеклянные двери, ведущие в вестибюль и дальше — в главный зал. Чтобы подойти к этим стеклянным дверям, надо подняться по широкой лестнице и пересечь пустую мощеную террасу. Короче говоря, выставиться перед охранниками во всей красе.
Есть еще запасные выходы, в восточной и западной стенах, но это именно выходы, а попробуй через них войди. Открываются они только изнутри, и кому-кому, а Тому прекрасно известно, что к ним подведена сигнализация.
Том прикусил губу. Как быть? Прошмыгнуть к тыльной, северной стороне здания, выходящей на Вторую авеню, и проверить — вдруг забыли запереть служебную дверь, вдруг какое-то окно не закрыто, а лишь прикрыто? Едва ли, по что еще остается? Сомнительному искусству взломщика Том, в отличие от Пита, обучен не был.
Хотя справа от него музей был освещен прожекторами, а слева и впереди сияли 'уличные огни, вдоль боковой степы музея тянулась спасительная полоска тени — там можно укрыться. Чувствуя себя совершенно незащищенным, уязвимым, Том метнулся туда и распластался по стене, стремясь вжаться в пес, сердце, сковывая дыхание, бешено колотилось где-то у горла. «Преступник из меня никудышный, — не без горечи подумал он, — и тем по менее… я ведь и есть преступник. Если совершить задуманное удастся… «Взлом и проникновение»…»
Он начал потихоньку исследовать северную стену здания. Окоп, которые можно открыть, он не нашел, зато насчитал восемь дверей, две из них высотой футов четырнадцать — видимо, сюда подгонялись грузовики для разгрузки и погрузки экспонатов. Он подергал каждую дверь, одно его «и» хотело, чтобы она открылась, другое умоляло: не надо, пусть окажется запертой. Так он проверил всю северную сторону — увы. Протиснувшись сквозь кустарник, он выбрался на Вторую авеню и поплелся домой. Он здорово замерз, чувствовал себя полным дураком и, сам не зная почему, очень сердился на прадедушку.
В довершение всех бед возле дома он увидел: в отцовском кабинете горит свет. Значит, собрание они свернули пораньше.
Пришлось прошмыгнуть в тыл дома, по решетке для вьюнков взобраться на крышу веранды-солярия, а оттуда залезть в свою комнату через окно.
На следующее утро Пит встретил его улыбкой, будто ничего между ними не произошло.
— Ну, положил укладку на место? Порядок?
Том покачал головой и пнул ногой листья, застрявшие в решетке водостока.
— Почему?
Том пожал плечами:
— Все заперто. Не смог я туда пробраться. Пытался, но не смог.
— Обалдеть можно! Ты что же, хотел попасть в музей ночью, когда он закрыт? Почему не сделал, как я тебе сказал? Господи, да ночью этот музей все равно что крепость: кругом охрана, все двери поставлены на «тревогу»… на что ты рассчитывал?
— Думал, может, повезет… какую-нибудь дверь забудут запереть, мало ли что.
— Лучше не упрямься и оставь укладку прямо в галерее, когда музей открыт.
— Не могу я. Нельзя.
— Что ты за чудак, Том! Только потому, что это предложил я…
— Нет, не из-за этого. Честно.
— Значит, это дела старого вождя. Точно? Какая-то безумная идея вождя Лайтфута. Ага! Даже в лице переменился. Все ясно.
— Никакой он не безумный. Безумные вождями не становятся. Его, между прочим, выбрали, он вождь не по наследству. Выбрало племя, а такое бывает не часто.
— Ну извини. Просто мне показалось, что стариковскими фокусами ты сыт по горло.
— Возможно. Но я никому не позволю обзывать его.
— Ладно-ладно. Считай, я этого не говорил. Только почему ты не хочешь, чтобы я тебе помог? Сейчас, конечно, задачка посложнее, но все равно придумаем, как туда пробраться даже ночью. Вот увидишь!
— Нет! Спасибо тебе, Пит, но я должен сам.
— Что ж, как знаешь. Только не говори потом, что я не хотел тебе помочь.
На лице Пита появилось какое-то странное, необычное выражение. Пожав плечами, он зашагал прочь, и у Тома засосало под ложечкой — кажется, он сейчас теряет что-то очень важное. Но столько у него друзей, чтобы ими разбрасываться.
Он попытался поставить себя на место Пита: его пригласили участвовать в какой-то таинственной, очень личной церемонии — как танец призраков, — а на следующий день дали от ворот поворот. «Я бы тоже был вне себя от ярости, — подумал Том. — Но ведь прадедушка сказал, чтобы на сей раз я все делал сам… Он так зол па меня — вдруг расскажет ребятам? А что — возьмет и расскажет. И понять его можно. Только если ребята узнают про танец призраков, про поиски духа — хоть ложись и умирай. Придется уйти из школы. Да, именно так. Придется уйти из школы и поселиться в резервации, у прадедушки».
На уроке общественных наук речь зашла о предрассудках. Том ссутулился, склонился к парте — стать бы невидимым. Кое-кто из ребят говорил так… будто явно знал его историю. Том бросал гневные, укоризненные взгляды на Пита, но тот его не замечал или не хотел замечать. Ненавижу тебя, ненавижу. Задушил бы своими руками.
