Тогда Том снова уселся на стол и пустился в красноречивые рассуждения о правильности и преимуществах нового метода, в соответствии со своей всегдашней привычкой браться за что-то новое с таким жаром, как будто от этого зависела его жизнь, и ругал, как мог, старый метод, называя его и трусливым, и лживым, и подлым, и недостойным джентльмена, и Бог знает как ещё. «Во Том даёт, — подумал Ист, хотя и не сказал этого вслух, — особенно если учесть, что на него самого это озарение снизошло не далее как вчера вечером.»
— Видишь ли, Том, — сказал он, наконец, — когда мы с тобой попали в школу, таких понятий просто не существовало. Возможно, ты и прав — я даже думаю, что так оно и есть. Только мы всегда чувствовали, что между нами и учителями идёт что-то вроде состязания, ну, там, футбольного матча или сражения. В школе мы естественные враги, и тут ничего не попишешь. Мы должны учить столько-то латыни и греческого и сочинять столько-то стихов, а они должны следить, чтобы мы это делали. Если нам удаётся перехитрить их и сделать меньше так, чтобы они нас не поймали, одно очко в нашу пользу. Если им удаётся нас поймать или заставить сделать больше, очко получают они. На войне как на войне. Допустимо всё, кроме вранья. Если я считаю нужным рискнуть и прихожу в школу, в глаза не видав урока, и меня не вызывают, то почему же я сноб или подлец? Я же не говорю учителю, что я его выучил! Он должен сам выяснить, учил я или нет, ведь за это ему и платят! Если он меня вызовет, а я ничего не знаю, он заставит меня написать весь урок по- латыни и по-английски. Очень хорошо, он меня застукал, и я не жалуюсь. Вот если я пойду и начну плакаться ему в жилетку, что я старался, учил, только это очень трудный отрывок, и я не смог без подстрочника, или скажу, что у меня зубы болели, или ещё какую-нибудь чушь в этом роде, — вот тогда я сноб. Вот это и есть моя школьная мораль. Она служила мне — да и тебе тоже, Том, если уж на то пошло, — все эти пять лет. Всё честно и ясно как Божий день. Нам она известна, и им тоже, и я не понимаю, зачем нам какая-то другая.
Том смотрел на него обрадованно и слегка озадаченно. До сих пор ему ещё не приходилось слышать, чтобы Ист серьёзно высказывал своё мнение. Кроме того, он не мог не признать, что Исту удалось очень точно сформулировать теорию и практику, которой он и сам следовал вплоть до последнего времени.
— Спасибо тебе, старина, — сказал он, — за то, что ты относишься к этому серьёзно и не злишься на меня. Наверно, я наговорил лишнего, только, понимаешь, я знаю, что я прав. И что бы ни делали вы с Гаувером и все остальные, я буду стоять на своём. Я должен. Только всё это так ново для меня и очень нелегко, вот и приходится цепляться изо всех сил и рубить сплеча.
— Отлично, — сказал Ист, — цепляйся и руби, только не сук, на котором сидишь.
— Но я должен переубедить тебя, Гарри, а то мне покоя не будет. Я признаю всё, что ты сказал. Мы с учителями всегда были достойными противниками. Когда мы пришли сюда, то обнаружили школу в состоянии войны и, конечно, тоже в неё включились. Только не кажется ли тебе, что с тех пор многое изменилось? Сейчас я отношусь к учителям не так, как раньше. По-моему, и они теперь относятся к нам совсем по- другому.
— Да, пожалуй, — сказал Ист, — сейчас у нас много новых, они не совсем ещё уверены в себе. Не хотят идти в бой, пока не разведают местность.
— Нет, не думаю, что только из-за этого, — сказал Том. — А потом, ведь есть ещё Доктор. Он со всеми обращается как джентльмен, прямо и открыто, и как будто мы делаем с ним одно общее дело.
— Что правда, то правда, — сказал Ист, — он отличный парень, и, когда я перейду в шестой, я буду вести себя соответственно. Только, ты сам ведь знаешь, сейчас он к нашим урокам не имеет никакого отношения, разве что экзаменует. Слушай, — сказал он, взглянув на часы, — уже четверть. Пойдём.
Выходя из корпуса, они услышали, что Артур сейчас уезжает и хочет попрощаться. Поэтому они подошли к служебному входу Школьного корпуса и обнаружили там открытую коляску, в которой сидел Артур, обложенный подушками со всех сторон. Том подумал, что выглядит он уже лучше.
Они вскарабкались на подножку, чтобы пожать ему руку, и Том смущённо пробормотал слова благодарности за подарки, которые нашёл у себя в кабинете, и с беспокойством огляделся в поисках матери Артура.
Ист, который уже успел вернуться в своё обычное расположение духа, загадочно посмотрел на Артура и сказал:
— Опять ты взялся за своё, через этого своего новообращённого приспешника. Он сегодня всё утро нам жить не давал насчёт шпаргалок. Если меня вызовут на втором уроке, я пропал, как пить дать.
Артур покраснел и опустил глаза. Том быстро вмешался:
— Всё в порядке, он уже на нашей стороне. Он, хотя и ворчит, всегда идёт за нами, несмотря ни на что.
Тут часы начали бить, и они пошли на урок, пожелав Артуру хорошо отдохнуть; Том задержался на мгновение, чтобы передать привет и благодарность матери Артура.
После второго урока Том возобновил обсуждение и преуспел настолько, что Ист пообещал ему испробовать новый метод всерьёз.
Том был настолько окрылён этим успехом, что вечером у себя в кабинете, куда Ист переселился на время отсутствия Артура, после того, как они исследовали новую удочку и нашли её отличной («достаточно упругая, чтобы забрасывать мушку против ветра, и такая крепкая, что и дельфина выдержит»), завёл разговор об Артуре. Он всё ещё был переполнен впечатлениями вчерашнего вечера и тем, о чём думал на прошлой неделе; ему хотелось всё это упорядочить и разложить по полочкам, а для этого ему нужно было сначала с кем-нибудь всем этим поделиться, поэтому он неожиданно для самого себя заговорил о болезни Артура и о том, что он сказал насчёт смерти.
Ист предоставил ему желаемую возможность: поворчав полушутя, полусерьёзно, что «не стоит жить на свете, если связался с типом, который вечно «повышает свой стандарт»; и что он, Ист, уподобился ослу пророка, который должен следовать за погонщиком, который, в свою очередь, следует за пророком; и что лично он не получает никакого удовольствия от всех этих новых штучек и толком не понимает, к чему они, зато на его долю достаются пинки, и он должен тащить багаж, а радуются другие», — он положил ноги на диван, а руки за голову, и сказал:
— Хотя нужно признать, что он самый удивительный малый из всех, с кем мне приходилось встречаться. Другого такого тихого и скромного парня не найдешь во всей школе. Провалиться мне, Том, если он не думает, что он намного хуже, чем ты или я, и что у него не больше влияния в корпусе, чем у Дота Боулза, который пришёл к нам пару месяцев назад, и которому нет ещё и десяти лет. Но он делает из нас с тобой всё, что хочет, в этом сомнений быть не может, — и он с проницательным видом кивнул Тому.
«Теперь или никогда!» — подумал Том и, зажмурившись и сжав кулаки, повторил всё, что говорил Артур, настолько точно, насколько смог, теми же словами, а потом и свои собственные мысли по этому поводу. Пока он говорил, ему казалось, что рассказ получается лишённым жизненной силы, и несколько раз ему хотелось бросить это и переменить тему. Но всё же он продолжал; ему необходимо было выговориться. Закончив, он с тревогой посмотрел на Иста и тут же с радостью заметил, что этот юный джентльмен сидит задумчивый и сосредоточенный. На том этапе внутренней жизни, к которому подошёл сейчас Том, его дружба с Истом не могла бы продолжаться, если бы он не посвятил его в те мысли, которые стали волновать его самого. Не смогла бы она продолжаться и в том случае, если бы он не нашёл понимания со стороны Иста; поэтому для него было большим облегчением и то, что он излил душу, и то, как его друг его выслушал.
Том всегда инстинктивно чувствовал, что легкомыслие Иста очень поверхностное, и инстинкт его не обманывал. Исту не занимать было уважения к тому, в истинности чего он не сомневался. Но он принадлежал к числу тех натур, которые в тот самый миг, когда на них, ради их же блага, начинают изливать нравоучения, не отвечающие их врождённому чувству того, что правильно, или, как им кажется, рассчитанные на то, чтобы возбудить в них корыстный интерес, ударяются в поведение, которое обычно называют безрассудным и безбожным. Отважный и честный по натуре и пугающе откровенный в высказываниях, с большим запасом животного здоровья и ничем не сдерживаемой энергии, он заработал себе репутацию человека, с которым опасно водить близкое знакомство, среди лучшей части школы (включая как действительно хороших ребят, так и тех, которые только хотели такими казаться). Что же касается остальных, то их отпугивала его ненависть к жестокости, подлости и фальши, и искреннее уважение к тому, что сам он считал хорошим и правильным.
Том по характеру был во многих отношениях очень похож на Иста, но, кроме того, ему в значительной
