мере была присуща склонность становиться на сторону слабых. И это ещё не достаточно сильно сказано; для него это была такая же жизненная необходимость, как еда или питьё. Он никогда не мог от души играть в футбол или крикет за более сильную команду и всегда завязывал дружбу с теми ребятами, которые были непопулярны или которым не везло.
Ист был не то, что обычно называют непопулярным, но, по мере того, как они взрослели, Том с каждым днём всё сильнее и сильнее ощущал, что он одинок, что у него нет друзей среди сверстников, и поэтому тянулся к нему. Сам Том был намного популярней, чем Ист, потому что чувствительность к фальши у него была куда менее острой, и, кроме того, он был гораздо общительнее по натуре. В тот период своей жизни он был очень склонен принимать людей за тех, за кого они сами себя выдают; но его прямодушие, бесстрашие и честность были как раз теми качествами, которые ценил Ист, поэтому дружба между ними становилась всё более тесной.
Она не прекратилась и после того, как Том начал заботиться об Артуре.
Как уже говорилось, Ист часто присоединялся к ним, когда они читали Библию; но их обсуждения касались, в основном, характеров библейских персонажей и не переходили на личные темы. Собственно говоря, оба они уходили от обсуждения личного отношения к религии, так как не знали, чем это может кончиться. Им не хотелось рисковать дружбой, которая была так дорога обоим, потому что они чувствовали, сами не зная как, что, чем бы этот разговор ни кончился, она уже никогда не будет прежней, а либо в десять раз сильнее, либо, наоборот, окажется подорванной у самого основания.
Как долго приходится всё это объяснять! Хотелось бы без этого обойтись, но это невозможно. Когда- нибудь вы все поймёте, а может быть, уже поняли, что во всякой человеческой дружбе наступает момент, когда вам приходится заглянуть внутрь себя и показать то, что найдёте там, своему другу, и в страхе ждать его ответа. Несколько мгновений могут решить дело; и возможно (да так оно, скорее всего, и будет, поскольку вы английские мальчики), что вам предстоит сделать это всего лишь раз. Но это должно быть сделано, а иначе такая дружба не достойна своего названия. Вы должны узнать, что лежит в глубине души каждого из вас, и, если уж это случилось, ничто на земле не сможет или, по крайней мере, не должно разлучить вас.
Всё время, пока Том говорил, Ист лежал неподвижно, как будто боясь перебить его; теперь он сидел за столом, подперев голову рукой, а в другой руке держал карандаш, которым протыкал в скатерти маленькие дырочки. Через какое-то время он поднял глаза на Тома, оставил в покое скатерть и сказал:
— Спасибо тебе, старина. Никто во всём корпусе не сделал бы этого для меня, только ты и Артур. Я ведь прекрасно вижу, — продолжал он после небольшой паузы, — что все хорошие ребята из старших смотрят на меня с подозрением, думают, что мне всё на свете трын-трава и на всё наплевать. Да так оно и есть одиннадцать часов из двенадцати, но только не двенадцатый. А все наши сверстники из тех, с кем стоит водить знакомство, берут пример со старших; нет, мы, конечно, прекрасно ладим в играх и всё такое, но ни одна душа, кроме тебя и Артура, никогда не пыталась заглянуть, что там у меня внутри, под этой верхней коркой. А что касается плохих, то я их не выношу, и они знают это.
— А может быть, тебе это кажется, Гарри?
— Ничего подобного, — с горечью ответил Ист, продолжая дырявить скатерть, — я всё это ясно вижу. Бог с тобой, ты думаешь, что все вокруг такие же добрые и честные, как ты сам.
— Да, но в чём причина? Должна же быть какая-то причина! Ты играешь во все игры не хуже других, ты отлично поешь, и вообще ты отличный товарищ. Тебе только кажется, что тебя не любят, Гарри. Это всё твое воображение.
— Хотелось бы мне, чтобы это было так, Том. Я знаю, что вполне мог бы быть популярным среди плохих, но это мне не подходит. А хорошим не подхожу я.
— Но почему? — настаивал Том. — Ты ведь не пьёшь и не ругаешься, не уходишь из корпуса по ночам, ни на кого не наезжаешь, не жульничаешь на уроках. Если бы ты только показал, что тебе этого хочется, все хорошие ребята сразу же прибежали бы к тебе!
— Нет, — сказал Ист и с усилием продолжил, — я скажу тебе, в чём дело. Я не остаюсь на причастие. И я вижу по всем, начиная с Доктора, что это говорит против меня.
— Да, я тоже это замечал, — сказал Том, — и мы говорили об этом с Артуром. Я всё собирался с тобой об этом поговорить, но ты же знаешь, как трудно начинать разговор на такие темы. Я очень рад, что ты первый начал. Так почему же ты не причащаешься?
— Я не конфирмовался,[150] — ответил Ист.
— Не конфирмовался! — в изумлении повторил Том. — Я и не подумал об этом. Почему же ты не конфирмовался с нами со всеми почти три года назад? Я всё время думал, что ты конфирмовался дома.
— Нет, — печально сказал Ист, — понимаешь, как получилось… Последняя конфирмация у нас была вскоре после того, как появился Артур, и ты был так занят им, что я вас обоих практически не видел. Ну, и когда Доктор предупредил нас об этом, я водился в основном с компанией Грина — ты сам знаешь, какие они… Они все решили конфирмоваться — наверно, так и было нужно, и, наверно, это пошло им на пользу, я не хочу осуждать их. Только те причины, по которым они пошли на это, подтолкнули меня совсем в другую сторону. «Потому что Доктор этого хочет», «если не будешь причащаться, не переведут в следующий класс», «так все делают»… В общем, для них это было что-то вроде покупки новой воскресной шляпы, а мне это было отвратительно. Да я и не чувствовал, что хочу жить как-то по-другому, мне и так было хорошо, и я не собирался притворяться религиозным, чтобы подлизаться к Доктору или к кому угодно.
Ист замолчал и стал делать карандашом дырки в скатерти ещё старательней, чем прежде. Том готов был заплакать. Сначала он даже почти пожалел, что конфирмовался сам. Оказалось, что он бросил на произвол судьбы своего самого старого друга, да ещё тогда, когда был больше всего ему нужен за все эти долгие годы. Он подошёл к Исту, сел рядом с ним и положил руку ему на плечо.
— Какой же я легкомысленный эгоист! — сказал он. — Но почему же ты ничего не сказал об этом нам с Артуром?
— Теперь я жалею об этом, — сказал Ист, — я был дурак. Но теперь уже поздно об этом говорить.
— Почему поздно? Ты же хочешь теперь конфирмоваться, правда?
— Наверное, — сказал Ист. — Я много думал об этом. Только иногда мне кажется, что я изменился, потому что хочу, чтобы это улучшило моё положение здесь, а ведь именно это и остановило меня в прошлый раз. И тогда я думаю, что лучше уж пусть всё будет по-старому.
— Я тебе скажу, как это было со мной, — горячо заговорил Том. — Если бы не Артур, я поступил бы так же, как ты. То есть, я на это надеюсь. Я уважаю тебя за это. Но он представил это так, как будто это значит встать на сторону слабых перед всем миром, раз и навсегда, — против сильных, богатых, гордых, респектабельных; маленькая кучка братьев против всего мира, понимаешь? И Доктор тоже похоже говорил, только намного больше.
— А-а! — простонал Ист. — Вот в этом ещё одна моя проблема. Я не хочу быть одним из ваших святых, или избранных, или как их там. Я-то как раз сочувствую другим, тем, которых много, тем бедолагам, которые бродят по улицам и не ходят в церковь. Не смотри на меня так, Том. Учти, я говорю тебе всё, что у меня на сердце, то есть, как я сам это понимаю, потому что у меня там сплошная неразбериха. Не дави на меня, если хочешь добиться толку. Видал я такую религию, я был в ней воспитан, и я терпеть её не могу. Если девятнадцати двадцатым человечества остаётся только полагаться на милость Божью, что на простом языке означает, что они попадут в ад, а оставшаяся двадцатая часть будет радоваться, то почему…
— Но, Гарри, это же не так! — перебил его Том, потрясённый до глубины души. — Как жаль, что Артур уехал! Я в этих вещах дурак дураком. Но это то, что тебе нужно, правда, Ист! Там всё это каким-то образом сходится, я имею в виду причастие и конфирмацию. Ты чувствуешь, что ты на стороне и хороших, и плохих, на стороне всех в мире! Есть только какая-то большая тёмная сила, которая хочет раздавить всех нас. Это то, что победил Христос, и мы тоже должны с этим бороться. Какой же я дурак! Не могу объяснить. Если бы Артур был здесь!
— Кажется, я начинаю понимать, — сказал Ист.
— Вот послушай, — горячо продолжал Том, — помнишь, как мы с тобой ненавидели Флэшмена?
— Ещё бы, — сказал Ист, — я и теперь его ненавижу. Ну и что?
— Так вот, когда я пошёл принимать причастие, это не давало мне покоя. Я пытался выбросить его из головы, а когда не смог, пытался думать о нём как о зле, как о чём-то таком, что Господь, который любит
