советский еще принцип демонстрации образа преступников: преступник в принципе не может быть показан с положительной точ ки зрения. Он всегда отрицателен, вроде как не совсем даж и человек. А уж если он показан с нейтральной или пол» жительной стороны, то только тогда, когда в итоге он рвет с системой нарушения закона и принимает правила игры обычного, законопослушного общества. Безусловно, это отнюдь не всегда соответствовало действительности — но это задавало в обществе совершенно определенное отношение к преступности (она ВНЕ Закона, Закон с ней борется, и, поскольку он a priori сильнее — победа всегда будет на его стороне). Таким образом общество получало от власти знак: с преступностью мы боремся даже на уровне борьбы видов (ведь преступник — вроде бы даже и не человек в обычном понимании слова).
Но при демократии преступность как бы «легитимизировалась» в сознании общества, исчезал императив «неуклонной борьбы с ней до полного ее искоренения».
Главная задача такой кампании, кроме облегчения существования преступной среде (ВСЕ общество, в том числе и представители правоохранительных органов приучались СОСУЩЕСТВОВАТЬ с преступностью; во что выливалось такое «сосуществование» для сотрудников соответствующих служб — догадаться не сложно), заключалась еще и в создании в обществе неявной, но отчетливой и нарастающей депрессии. Дело в том, что для любого общества, для любой общности людей преступность — зло, однозначно подлежащее искоренению. Для советского общества, воспитанного на традиционных ценностях, во многом ориентированного на неписаные нормы и правила («пусть в суде и не удалось доказать, что бандит — бандит, но он должен сидеть в тюрьме!»), сосуществование рядом с сильной и мощной, вызывающе заметной и агрессивной преступной средой являлось знаком, образно говоря, «конца света». Если вокруг все рушится (привычная стран, привычный уклад жизни) — а бандиты жируют, если они грабят, убивают, насилуют, а потом становятся «уважаемыми бизнесменами» и «законопослушными членами общества» — это общество обречено. Если бандитизм сильнее Закона — такое общество существовать не может. Интуитивное осознание этой истины огромным числом людей было неявным, но совершенно отчетливым и неизменным.
Однако сознательное «выделение» бандитизма, позиционирование и «распознавание» обществом могло привести к тому, что значительные силы в стране могли бы воспротивиться самоубийственной политике «реформ», ставшей причиной невиданного разгула преступности. Общность людей могла бы отказаться покорно идти на заклание (саморазрушение) и соглашаться с уничтожением страны и государственности. А ведь именно это и являлось конечной целью «реформ» и было запрограммировано их иностранными заказчиками. Животное, ведомое к месту забоя, может начать активно сопротивляться своей неизбежной участи, если почувствует приближение смерти (в деревнях особенно ценятся те забойщики, которые, убивая животное, до последнего момента не дают ему повода подозревать о близкой гибели). В этом случае придется потратить немало сил, чтобы справиться с «жаждой к жизни».
Безусловно, существование преступности и осознание неприемлемости неизбежного сосуществования с нею, не были единственными причинами депрессии социума. Наряду с другими, это был мощнейший символ, знак, который не возможно было не заметить и не «принять к сведению». И общество отреагировало так, как требовалось манипуляторам.
Подавляющее число людей уверилось, что «в этих условиях с преступностью не справится», «мы всегда будет жить рядом с ней и под ней» и «бандиты всем заправляют в стране».
Показывая бандитов нормальными людьми, как уже отмечалось, манипуляторы заставляли аудиторию подсознательно принимать преступников как людей нормальных, равных себе. Они же тоже любят и страдают! — думали люди, принимая в подсознании установку: преступников (и породившую их преступность) нельзя извести, как нельзя извести НОРМАЛЬНЫХ людей. Ведь они — нормальные, имеют семьи, совсем как мы, переживают, дружат, любят и ссорятся…
Эффективность такой установки была многократно усилена мощью информационной кампании и высочайшим уровнем ее исполнения. Действительно — как люди могли воспринимать преступность как нечто, подлежавшее уничтожению, если с экрана на них глядели такие близкие и понятные, хоть и жестокие порой парни? Ну, работа у них такая, жаль, конечно. Но вот они (судя по фильму) и учились в таких же школах, как мы, и ели раньше в таких же столовых, и в армии так же служили. Их ведь такими ЖИЗНЬ СДЕЛАЛА. «Не мы такие — жизнь такая» говорил один из персонажей фильма «Бумер». К тому же музыкальные ролики, сопровождавшие эти кадры, становились неизменно популярнейшими шлягерами — например, мелодии из «Бумера», «Бригады», «Бандитского Петербурга», «Братьев». Все это создавало устойчивое «приятие» преступности как неизбежной черты «новой России», с которой и под которой придется жить дальше.
Однако цивилизационные установки людей никуда не делись; они, сохраняясь в подсознании, продолжали информировать каждого человека: наше общество с ТАКИМ разгулом преступности, с ее безнаказанностью, обречено и нежизнеспособно. Результатом, в том числе и этого «конфликта установок», стала чудовищной силы социальная апатия и депрессия, которые не замедлили (наряду с другими факторами) сказаться на катастрофическом вымирании населения страны, снижении качества «человеческого потенциала» и прогрессирующей деградации России как Державы.
Вообще, в создании необходимой манипуляторам информационной атмосфере СМИ и, прежде всего телевидение, играют ключевую роль. Они могут донести до колоссального количества реципиентов необходимые информационные установки, создающие такую атмосферу.
Пример — показанный на телеканале РТР документальный фильм «Красный император. Жизнь и смерть Николае Чаушеску», посвященная лидеру СРР. В этом фильме все, связанное с жизнью и деятельностью главного героя, показано в черно-белых, мрачных тонах. Вся прижизненная хроника специально обработана с помощью компьютерных технологий так, чтобы выглядеть подавляюще и удручающе. Черно-белыми, «мрачно-анахроничными» показаны даже те кадры прижизненной хроники семьи Чаушеску, которые в других передачах показывались «в цвете». Если же показываются кадры цветные — они смыто-нечеткие, как будто «некачественные», «со сбитой фокусировкой». Притом что в других передачах эти же самые кадры отличаются неплохим качеством изображения. Эта «некачественность» вызывает неуловимое раздражение у зрителя, так как глазу трудно «улавливать» детали видеоряда, умело «заретушированные» на компьютере. Именно так, например, демонстрируется встреча «двух диктаторов» — Чаушеску и Ким Ир Сена в Пхеньяне.
В то же время все современные записи высказываний критиков Чаушеску показаны цветными, превосходного качества. Нет ни малейшего намека на некачественность изображения; оно воспринимается исключительно легко, как любая современная съемка. Так же хорошо, в цвете, ярко и насыщенно, показаны кадры «народного недовольства» в Тимишоаре. Правда, авторами «документального» фильма использованы съемки послереволюционных, 1994–1996 годов походов шахтеров на Бухарест, доведенных до голода и отчаяния хозяйничанием румынских «рыночных реформаторов» (там тогда уже сидело правительство «демократа» Илиеску — ложь прямая, 18.1, специальные эффекты, 23.2).
Путем такой подачи видеоряда создается впечатление злобности и мрачности всего, что связано с личностью и деятельностью Чаушеску. И наоборот — привлекательности и «красоты» всего, что связано с «народным восстанием» 1989 года (проведенной западными спецслужбами при помощи горбачевской группировки операцией).
Особенно стараются авторы документального фильма показать «ошибочность» решения Чаушеску выплатить долг международным структурам. Детально описывается, какие «лишения» терпел румынский народ ради политики освобождения страны от финансово-долговой зависимости. Кад ры, когда диктор говорит о том, что «электричество в Румынии включалось всего на два часа в день», показаны черно- белыми. В других передачах именно эти кадры показаны цветными и очень неплохого, несмотря на почти тридцатилетнюю давность, качества. Именно выполнение Чаушеску своей программы освободить Румынию от долговой петли создало страшный — для «цивилизованных» неоколонизаторов — прецедент. Из-за него и был инспирирован военный переворот, а чета Чаушеску была расстреляна без суда путчистами (легитимность которых немедленно признали на Западе и в разваливающемся СССР). В фильме рассказ об успехе политики Чаушеску по освобождению страны от внешнего долга вынесен в конец фильма, вся критика румынского лидера показано ярко и привлекательно, вся прижизненная хроника — мрачно и «тоталитарно». Это создает необходимую атмосферу, благодаря которой даже здравое решение (освободиться от финансовой кабалы наднациональных элит) у неподготовленного зрителя вызовет
