превратиться в инвалида. Я была сражена, унижена, я думала: как же поведет себя этот человек? Человек из совсем иного (как мне тогда, и тоже в значительной мере ошибочно, казалось) мира. Но твердая, поистине мужественная рука Саши неизменно поддерживала меня. В нем не было ни тени колебания, ни секунды желания «уйти в кусты». Он обращался со мной не как влюбленный, а как старый, умный, добрый друг. При этом ни тени игры в великодушие, ни грана сентиментальности, а мужественная, серьезная стойкость.
Операция прошла благополучно, и помню, как, очнувшись от наркоза и через день придя в себя, я задыхалась от счастья, от возвращенной мне радости жизни и от того, что есть у меня обретенный в страданиях такой друг, как Фадеев».
Рабочим местом Фадеева в столице был кабинет оргсекретаря ВАПП на Тверском бульваре («дом Герцена»). А жил Александр вместе со своей женой-красавицей Валерией первое время в скромных апартаментах в Сокольниках (на 5-м Лучевом просеке). Чуть позже они переехали поближе к его работе – в левый флигель «дома Герцена», который служил приютом многим московским литераторам. Жизнь Фадеева в те годы была довольно скромной. Они с женой не излишествовали, наоборот, часто нуждались в деньгах, на многом экономили. Их крохотная комнатка также носила на себе все признаки спартанского образа жизни: походная кровать, стол, стул и сомнительные условия для возможности умыться. Фадеев долго одевался в то, в чем приехал с юга, – в черную кавказскую рубашку с высоким воротником, узкий кожаный пояс с серебряной насечкой, в военные командирские сапоги. Впрочем, скромность тогда сопутствовала практически всем советским литераторам. Но постепенно ситуация начала меняться. С возрастанием роли другой литературной организации, РАПП (Российской ассоциации пролетарских писателей), писатели, работающие в ней, стали жить гораздо комфортнее, чем все остальные (особенно это касалось верхушки РАПП).
Бурная общественная деятельность, которой в конце 20-х Фадеев отдавал все свои силы, пагубно сказывалась на его личной жизни. В 1929 году практически распался его брак с Валерией Герасимовой (официальный развод они оформили в 1932 году). Как принято говорить в таких случаях, не сошлись характерами. Сама Герасимова позднее укажет на одну из основных причин их разрыва: «Мое здоровье пошатнулось. Моя грусть, а иногда и прямое недомогание, порой омрачали жизнь. И еще: я не любила так называемого «общества», псевдовеселья (для меня псевдо), различных вечеринок и сборищ. Общение мое с людьми было избирательным. Иное дело Саша – еще молодой человек с неизбывной тогда силой, с навыками иной, «компанейской» жизни, с органической веселостью…»
В те же годы Александр Фадеев оказался втянутым в историю, которая навсегда легла темным пятном на его репутацию. Рассказывает Л. Овалов: «Фадеев был интересным мужчиной, с шармом, нравился женщинам. В журнале «Красная новь» работала секретарем прелестная девушка, дочь писателя Оля Ляшко. Фадеев ее соблазнил. А когда она однажды пришла к нему, он даже не вышел, а в грубых, матерных выражениях велел гнать ее. Через несколько дней это повторилось, потом еще… А в Олю был по уши влюблен молодой, очень способный писатель Виктор Дмитриев. Ради нее он согласился на совершенное безумство. Они сняли номер в Доме крестьянина на Трубной площади, где Дмитриев застрелил сначала Ольгу, а потом – себя…
Было возбуждено уголовное дело. А у меня сложились добрые отношения с ближайшим другом Фадеева Леопольдом Авербахом (его сестра была женой Ягоды и прокурором Москвы). Как-то я пришел в гости к Леопольду Леонидовичу и увидел у него на столе уголовное дело. Я прочитал его от корки до корки, в том числе и Олины дневники. Было совершенно очевидно, что причиной трагедии стал Фадеев. Делу, естественно, не дали хода».
Осенью 1933 года Фадеев уезжает на Дальний Восток. Позднее в одном из писем он так опишет свое внутреннее состояние в тот период: «Все эти годы – с 1930-го по 1936-й – скитался по свету и окончательно, как мне казалось, не мог никого полюбить. Мне было как-то особенно тяжело жить (в смысле жизни личной) вот в эти тридцатые годы, годы самого большого моего одиночества. Вполне уже зрелый человек, я много размышлял над этой стороной жизни своей и сопоставлял с жизнью других. И я понял (и просто увидел по жизни других), что наиболее счастливыми и наиболее устойчивыми, выдерживающими испытание временем, бывают браки, естественно (по ходу самой жизни) сложившиеся из юношеской дружбы, дружбы, носящей или с самого начала романтический характер, или превращающейся в романтическую спустя некоторый срок, но дружбы не случайной, а более или менее длительной, уже сознательной, когда начинают складываться убеждения, формироваться характеры и подлинные чувства. Необыкновенная чистота и первозданность такого чувства, его здоровый романтизм, естественно перерастающий в подлинную любовь, где молодые люди впервые раскрывают друг в друге мужчину и женщину и формируют друг друга в духовном и физическом смысле, рождение первого ребенка – все это такой благородный фундамент всей последующей жизни!»
В августе 1935 года Фадеев вновь возвращается в Москву. Кажется, теперь – навсегда. Ему предоставляют отдельную квартиру (№ 25) в Большом Комсомольском переулке, дом № 3а. Однако оседлой жизни не получается – в доме нет хозяйки, и Александра все время тянет из дома. Осенью с делегацией писателей он едет в Чехословакию, а по возвращении оттуда отправляется отдыхать под Сухум. В 1936 году едет в сражающуюся Испанию, затем месяц живет в Париже. Последняя поездка круто меняет его личную жизнь.
В те дни во Франции гастролировал Московский художественный театр, спектакли которого Фадеев регулярно посещал. Тогда-то он и познакомился с актрисой Ангелиной Степановой, влюбился в нее и по возвращении в Москву сделал ей предложение руки и сердца.
Примерно первые пять лет семейная жизнь Фадеева текла вполне размеренно, а потом начались конфликты. Связаны они были с давней болезнью писателя – алкоголизмом. А к началу 50-х Александр стал совсем больным человеком. Бывали случаи, когда он, будучи в сильном подпитии, падал прямо на улице и спал там до самого утра. К счастью, это происходило не зимой, иначе он мог бы никогда не проснуться. Чаще всего Фадеев пил вне дома – один или в компании случайных или постоянных собутыльников (например, он очень любил выпивать с неким электромонтером, проживавшим недалеко от Переделкина – в селе Федосьине).
В те годы его часто видели сиротливо стоящим в очереди в магазине на станции Переделкино. К. Зелинский вспоминает: «Писатель М. Бубеннов (как он сам рассказывал мне) приехал на станцию на своем блестящем «ЗИМе». Они с шофером решили зайти в местную «забегаловку». Возле стойки стояла небольшая очередь, среди которой были грузчики со станции, сезонные рабочие, те неопределенного вида мужчины и женщины – всегда плохо одетые, в стоптанных ботинках, – которые начинают свой день со стопки и заканчивают его той же стопкой. В этой цепочке людей, дежуривших возле стойки с одним продавцом в фартуке, который наливал в стаканчики по сто граммов, отпускал засохшие бутерброды с заплесневелой колбасой, разливал в кружки пиво, предварительно обмакнув их в ведро с мутной водой, стоял и высокий человек в сером пиджаке, в шляпе, прямо державшийся. Его ярко-серебряная голова выделялась над всеми. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, смиренно дожидаясь своей очереди.
– Я его сразу узнал, – сказал мне М. Бубеннов. – Я подошел и тронул его за рукав: «Александр Александрович! Поедемте ко мне».
Он обернулся, и я увидел лицо, заросшее седой щетиной, какое-то измятое, в котором глубокая внутренняя печаль сочеталась с мгновенно возникшим выражением наигранной мужественности, веселости и готовности шутить над собой и своей земной долей. А.А. Фадеев замигал глазами:
– А выпить будет что?
– Организуем. Хватит.
М. Бубеннов жил во Внукове на улице Маяковского… Когда они приехали, жена Бубеннова, Валя, позвала их закусить к столу. Но Фадеев не захотел войти в дом. Им накрыли за маленьким круглым столиком, вкопанным в землю, выкрашенным в тот же ярко-зеленый цвет, что и дача Бубеннова. Это был укромный уголок сада. Из него виднелась только дача Утесова, забор которой граничил с дачей Бубеннова. В этом уголке А.А. Фадеев прожил еще двое суток. Первые сутки они почти не ложились и сидели вместе за столом.
– Александр Александрович разулся, – рассказывала Валя Бубеннова, – и я увидела, что его ноги были все в волдырях, – так он натер их ботинками, беспрерывно блуждая в лесу. Было просто страшно глядеть на эти сорванные волдыри. Я подала на стол пол-литра водки, хлеб и редиску. Александр Александрович выпил
