скандал. 11 января в Театре на Таганке состоялась первая репетиция «Гамлета», где Высоцкий играл принца датского. Однако та репетиция ничем хорошим не завершилась: Любимов от игры актеров пришел в ярость, и особенно сильно нападал на Высоцкого. Тот пытался оправдаться: «Юрий Петрович, я не могу повторить то, что вы показали, потому что вы сами не знаете, что хотите. Я напридумывал для этой роли не меньше, чем вы, поймите, как мне трудно отказаться от этого…» Короче, первый блин вышел комом.
Скандал на репетиции дорого обойдется Высоцкому. Спустя три дня актер ударится в очередной запой, и Влади придется звонить Любимову, чтобы тот отменил репетицию. Режиссер впадет в еще большую ярость, заявив, что найдет другого Гамлета. В итоге Высоцкого определят в психушку имени Кащенко, в отделение для буйных шизофреников, а Влади улетит в Париж, пообещав мужу никогда больше к нему не вернуться.
Без него его… похоронили
(Павел Мелехин)
В 70-е годы жил в Воронеже такой поэт Павел Мелехин. Он был членом Союза писателей СССР, входил в редколлегию толстого журнала «Подъем». Поэт он был не выдающийся и, возможно, никогда бы не прогремел на всю страну, если бы не скандальный курьез, аналогов которому в писательском мире еще не бывало.
Эта история началась 29 января 1971 года, когда в одной из самых читабельных изданий страны «Литературной газете» появился некролог следующего содержания: «Воронежская писательская организация и редакция журнала „Подъем“ с глубоким прискорбием извещают о преждевременной смерти поэта, члена Союза писателей Мелехина Павла Леоновича и выражают искреннее соболезнование родным и близким».
В этом некрологе не было бы ничего необычного, если бы не одно существенное «но» – Мелехин Павел Леонович был жив и здоров. И о своей «преждевременной смерти» узнал именно из «Литературки», которую выписывал и регулярно читал. Можно себе представить чувства поэта, который утром открыл газету и увидел там некролог на самого себя. И не в какой-нибудь заводской многотиражке, а в самой «Литературной газете» – одном из самых популярных в интелигентской среде издании! До сих пор так и неизвестно, кто разыграл с Мелехиным эту жуткую шутку: то ли кто-то из его коллег, обиженных на него за что-то, то ли все получилось случайно (типа: «кто-то где-то что-то слышал»).
Схватив газету, Мелехин бросился в родную писательскую организацию. Там тоже схватились за голову, однако разбираться, кто был зачинщиком этой шутки, не стали, а тут же связались с Москвой. Говорят, когда об этом инциденте узнал главный редактор «Литературки» Александр Чаковский, он буквально рвал и метал. Такого случая в его хозяйстве еще никогда не происходило (а ведь Чаковский был членом ЦК КПСС!). Надо было срочно писать опровержение, но срочно не получалось – «Литературка» выходила раз в неделю (по средам). Поэтому целую неделю Мелехин для большинства своих коллег ходил в умерших. И в Воронеж все это время шли звонки с соболезнованиями.
Только 27 января «Литературка» написала опровержение. Правда, опубликовано оно было на 4-й странице и таким мелким шрифтом, что не заметить его было немудрено. В нем сообщалось: «Воронежская писательская организация и редакция „Литературной газеты“ сообщают, что появившееся в „ЛГ“ № 4 от 20 января извещение относительно Мелехина П. Л. не соответствует действительности, и приносят Павлу Леоновичу Мелехину свои извинения».
Согласно старому поверью, человек, которого молва поспешила записать в умершие, живет потом долго и счастливо. Увы, но в случае с П. Мелехиным оно не сработало: у него не получилось ни «счастливо», ни «долго». Вскоре после некролога в «Литературке» дела в творчестве у него пошли наперекосяк – его стихи перестали печатать. Тогда он стал продавать свой талант другим: писал молодым поэтам стихи, и те выдавали их за свои. Самое интересное, но эти произведения с удовольствием печатали многие издания как в Воронеже, так и в Москве. Мелехин долго терпел эту ситуацию, после чего его терпение лопнуло. Он собрал все свои-«чужие» стихи в сборник и понес его в издательство. А там его обвинили… в плагиате. И как Мелехин ни доказывал, что эти стихи его собственные, ему никто не поверил. И даже пригрозили подать на него в суд. Так он и ушел из издательства несолоно хлебавши. Как итог: в 1983 году Мелехин покончит с собой – выбросится из окна своей воронежской пятиэтажки.
А авторство стихов, которые он писал другим, все-таки будет доказано. Но уже после его смерти. В одном из таких стихотворений, вышедших в сборнике поэта Михаила Касаткина, глаз внимательного читателя сумеет различить «ключ»: прочитав заглавные буквы каждой строфы сверху вниз, читатель увидит весьма недвусмысленное обращение: «М. Касаткин – говно вы».
Главный бандит республики
(Лев Дуров)
В марте 1971 года героем скандальной истории стал популярный актер Лев Дуров. Он тогда снимался в телефильме «Семнадцать мгновений весны» и собирался вместе со съемочной группой отправиться на натурные съемки в ГДР, где его герой – предатель Клаус – должен был погибнуть (советский разведчик Исаев-Штирлиц убивал его в лесу). Однако поездка Дурова была сорвана им же самим. Выглядело это следующим образом.
В те годы существовало такое правило, что, прежде чем отправиться за границу (даже в страну, принадлежащую к социалистическому лагерю), всем участникам этой поездки необходимо было пройти сквозь сито выездной комиссии. Последние были созданы для того, чтобы проверять морально- нравственные качества, а также интеллектуальные способности выезжающих, поскольку в верхах существовало строгое правило, что представлять СССР за границей должны люди достойные и образованные. Однако в случае с Дуровым вышло так, что его комиссия забраковала. Кстати, единственного из всей группы. Почему же это случилось?
Дело в том, что Дуров оказался единственным из всех своих коллег, кто посчитал вопросы, задаваемые ему членами комиссии, не просто неуместными, но и издевательскими. Причем высказался об этом вслух. Так, на просьбу «Опишите нам, как выглядит флаг Советского Союза», актер ответил следующим образом: «Он выглядит очень просто: черный фон, на нем белый череп и две перекрещенные берцовые кости. Называется флаг „веселый Роджер“.
После подобного ответа Дурова можно было смело выдворять за дверь, но члены комиссии посчитали, что он шутит. Поэтому задали ему следующий вопрос: «Назовите столицы союзных республик». Но Дуров ответил на него так, что присутствующим стало окончательно ясно, что шутками здесь дело и не пахнет. А сказал актер следующее: «Калинин, Тамбов, Магнитогорск, Тула и еще Малаховка». В итоге актера больше ни о чем не спрашивали и из списков отъезжающих вычеркнули. После этого в актерской тусовке за Дуровым закрепилось прозвище, которым он очень гордился – «главный бандит республики».
Что касается участия Дурова в съемках, то режиссер фильма Татьяна Лиознова нашла следующий выход: убийство предателя Клауса, которого играл Дуров, она сняла в подмосковном лесу. Отметим, что этот незапланированный съемочный день обошелся группе почти в 400 рублей, что было целиком на совести актера. Не пошути он на выездной комиссии, и этих лишних трат можно было легко избежать. В этой ситуации справедливым было бы вычесть эти деньги из гонорара Дурова, но советское государство не зря считалось гуманным, в результате чего актер не потерял из своего кармана ни копейки.
Скандал в «Маяке»
(Театр имени Маяковского)
В конце марта 1971 года нешуточные страсти разгорелись в столичном Театре имени Маяковского – там был затеян переворот против главрежа Андрея Гончарова. Инициатором путча стала одна из прим театра и секретарь тамошней парторганизации актриса Тер-Осипян, которой удалось перетянуть на свою сторону директора театра, его заместителя и даже местком. Зная о том, что Гончарова не любит министр культуры Фурцева, они всерьез рассчитывали и на ее поддержку, однако просчитались. Фурцева, после того как узнала, что большая часть труппы поддерживает своего режиссера, не встала под знамена заговорщиков. Более того, когда те явились к ней на прием, она накинулась на них с претензиями, что они затеяли столь серьезное дело – смену режиссера, – даже не спросив мнение коллектива. В тот же день Тер-Осипян явилась домой к актрисе Марии Бабановой. Вот как вспоминает об этом театровед Н. Берновская:
«Пришла, молча села за стол. Мария Ивановна тоже молча поставила перед ней бутылку коньяка, рюмку
