жить на Черняховского один, а родители переехали на улицу Врубеля (напротив газеты «Коммерсантъ»). Причем если мама Павла возражала против этого, то Быков, наоборот, поддерживал. Правда, предупредил: мол, если в квартире будет блатхата, то я это дело порушу. Но блатхаты там не было. Каждый день Павел начинал с того, что садился за письменный стол и писал рассказы. Кстати, литературным творчеством он увлекся именно благодаря Быкову. Это Быков прочитал однажды школьное сочинение восьмиклассника Паши Санаева на тему «Один день нашей Родины», пришел в ужас и дал ему новое задание: написать что- нибудь хотя бы об игрушечной черепашке. Павел написал, и… ему это понравилось. Много позже, в середине 90-х, Павел написал повесть «Похороните меня за плинтусом», которую посвятил Быкову (она была напечатана в журнале «Октябрь», потом вышла отдельной книгой).
Здесь уместно будет привести слова Павла Санаева о своем отчиме: «Отношения у нас с ним замечательные, хотя он мне и не родной отец. Но дай бог каждому такого отчима. Он помог мне обрести веру в себя. Не то чтобы я постоянно жду похвал в свой адрес, но очень важно, когда тебя хвалят или ругают по делу и с пониманием. Понимающих людей очень мало. К счастью, мы с отчимом настолько на одной волне, что его оценка является для меня абсолютным критерием. Я полностью доверяю его таланту, уму и честности. Сказал бы он, что мои литературные опыты ничего не стоят, я бы этим не занимался. Но он высоко их оценил, я поверил ему, а потом уже и самому себе».
Старший сын Быкова Олег тоже закончил ВГИК, экономический факультет. Но по специальности тоже не работает. По словам отца: «В денежных вопросах Олег плавает. Я воспитал его, к сожалению, для той самой жизни, где человек выше денег. Однажды он пришел ко мне и говорит: «Отец, ко мне пришел мужик и стал советовать, как лучше провернуть левую сделку, чтобы прикарманить чужие деньги». Спрашиваю: «И что ты?» Отвечает: «Отлупил его!» Разве так ведут себя сегодняшние бизнесмены? Господи, до чего же Олег в этой жизни ни при чем! А ведь окончил экономический факультет ВГИКа и упорно пытается заняться бизнесом…»
В конце 1996 года Быкову сделали серьезную онкологическую операцию, и он на три месяца угодил на больничную койку. А какие развлечения в больнице? Книги да телевизор. И он смотрел все подряд, с утра до вечера шарил по каналам. Через пару дней на вопрос профессора о самочувствии он ответил: «Плохо». Врач встревожился, а Быков говорит: «Дело не в операции. У меня болит не рана после скальпеля, а душа после телепередач».
В 96-м Быков выкарабкался, а вот его теща с тестем – нет. Сначала умерла мама Елены, а затем и сам Всеволод Санаев.
Из интервью Ролана Быкова 1997 года: «Все домашнее хозяйство ведет жена. И дом, и мои болезни, и лекарства – все она на себе везет. И строительство дачи в Звенигороде – тоже. (Землю дали от «Мосфильма» еще в советские времена. У нас там хорошие соседи: Александр Белявский, Галя Польских, Алексей Сахаров…) Я уже не говорю о коттедже на Соколе (на улице Врубеля, напротив газеты «Коммерсантъ». – Ф. Р.), который мы получили в 1993 году, а до этого в нем жили несколько семей, и он так обветшал, что Лена перестраивала практически все, кроме наружных стен…»
После этого интервью Быков прожил еще полтора года. Он скончался 6 октября 1998 года от рака легких.
Элина БЫСТРИЦКАЯ
Быстрицкая с детства была красивой девочкой, но уже тогда отличалась строгостью. По ее словам: «Мне никогда в детстве не говорили о моей внешности. Впервые я услышала об этом в 13 лет, в госпитале. Двое раненых разговаривают: «Посмотри, какая хорошенькая девушка!» Оглянулась – никого… Потом долго смотрела на себя в зеркало – ничего интересного не нашла. Мама воспитывала меня очень строго…»
Когда в конце 40-х она училась в Нежинском педагогическом институте (филологический факультет), в нее влюбился молодой аспирант, отношения с которым со временем вполне могли бы перерасти в нечто большее. Однако аспирант оказался слишком идейным. Рассказывает Элина Быстрицкая: «Аспирант все поглядывал на меня большими темными глазами, а в конце концов пригласил не то в кино, не то просто прогуляться. И вот поздно вечером проводил он меня до калитки и совсем уже было собрался поцеловать… Но едва протянул ко мне руки, как с соседнего столба грянул репродуктор. И не «Калинку-малинку», а Гимн Советского Союза! Вы бы видели, что сделалось с моим воздыхателем: он расправил плечи и встал по стойке «смирно»…»
Проучившись в пединституте год, Быстрицкая уехала в Киев, где поступила в другой институт – театрального искусства. Там она быстро выбилась в отличницы, плюс к этому считалась одной из первых красавиц. За ней пытались ухаживать многие студенты, но найти отклик в ее сердце практически никому не удавалось. Дело в том, что, получив довольно строгое воспитание в семье, Быстрицкая в общении с юношами не позволяла себе тех вольностей, на которые были способны ее более раскрепощенные подруги. Стоит отметить, что, в отличие от большинства сверстников, которые воспитывались в тепличных условиях, Быстрицкая в 20 лет уже многое успела повидать и пережить – суровые будни в прифронтовом госпитале способствовали ее раннему взрослению. Но не все ее ровесники это понимали. Потому и недолюбливали ее, называли «синим чулком». Тех же из них, кто не понимал слов, Быстрицкая осаживала довольно резко – с помощью пощечин. Так, на последнем курсе института она «наградила» ими сразу троих студентов. Причем последний случай получил широкую огласку и привел к довольно драматическим событиям. Что же произошло?
21 января 1953 года вся страна отмечала траурную дату – 29-ю годовщину со дня смерти Ленина. Как и во многих учебных заведениях страны, в Киевском институте театрального искусства студенты в тот день выступали перед преподавателями с патриотическими виршами, посвященными траурной дате. Не стала исключением и Быстрицкая, которая выучила «Сказку о Ленине» Натальи Забилы. И вот, когда до ее выступления оставались считаные минуты, некий второкурсник незаметно подкрался и, желая подшутить, свистнул ей из пищалки в ухо. Вполне вероятно, что сделал он это не со зла, однако, учитывая реалии момента (траурная дата, общая нервозность и т. д.), он получил вполне адекватный ответ – увесистую оплеуху, от которой отлетел метров на пять. Свидетелями этой сцены стали не только студенты, но и преподаватели, которые и дали этому делу ход. Быстрицкую обвинили в хулиганстве, припомнив ей, что только за последний месяц она умудрилась подобным образом поступить еще с двумя студентами. Короче, в тот же день один из педагогов вызвал к себе Быстрицкую и потребовал от нее, чтобы она немедленно написала заявление о переводе ее в Харьковский институт. В противном случае он пообещал отчислить ее из вуза. Но Элина ответила ему довольно резко: «Если завтра вывесят приказ о моем отчислении, то послезавтра вы найдете меня в Днепре». Если бы подобное сказала любая другая студентка, вполне вероятно, ее слова сочли бы дешевой бравадой. Но о Быстрицкой еще с первого курса утвердилось мнение как о человеке, который не бросает слов на ветер, поэтому реакция на ее заявление оказалась иной: руководство института побоялось брать грех на душу и переложило это дело на плечи комсомольской организации.
Собрание по «делу Быстрицкой» откладывалось несколько раз – сначала из-за каникул, затем из-за смерти Сталина. Наконец его дата была назначена на середину марта. Обстановка в стране была тревожная, всем мерещились происки врагов народа и заговоры империалистов, потому и атмосфера на собрании была соответствующей. Вспоминает Элина Быстрицкая: «Выступали мои товарищи, которые инкриминировали мне черт знает что. Одни говорили: «Враг не дремлет, мы должны быть бдительными, товарищи!» Другие: «А помните, она отказалась танцевать со студентом X.? От него, видите ли, деревней пахнет?! А деревня пахнет хлебом, товарищи!!!» Я слушала и ужасалась этой демагогии: с кем я учусь? Кто эти люди? Ведь они лгут! Я никогда не утверждала, что от X. пахнет деревней: от него пахло потом, и я не хотела танцевать в паре с неопрятным человеком, прежде чем подойти ко мне, мог бы и помыться…»
Собрание длилось до трех часов ночи. В конце концов подавляющим числом голосов было принято решение: студентку Быстрицкую из комсомола исключить и просить дирекцию об исключении ее из института. Когда она вернулась к себе домой, ее душа была опустошена, жить не хотелось. Весь остаток ночи Элина пролежала в кровати, не смыкая глаз…
Из института ее так и не исключили, посчитав, видимо, что одного наказания вполне достаточно. Однако большинство ее однокурсников считали это несправедливым решением и практически прекратили с ней всякое общение. Слава богу, что среди преподавателей нашлись люди, которые встали на ее сторону. Один из них – Иван Иванович Чабаненко – даже предупредил студентов, что если кто-нибудь при нем напомнит
