берестяных ковшей, бочонок взгромождался поиле на руку и, в ковш плескала ядрёная влага. Питьё же хранило студёность глубоких погребов, где с зимы запасались несчётные глыбы льда.
Вышагивая по торжищу, под разгулявшимся в небесах солнцем, Извек уже два раза прикладывался к ледяному пиву, пока наконец не разглядел впереди развешанные на жердях рогожи, холсты, сукна, грубые, но тёплые ткани с севера и белые лёгкие полотна с юга, соседствующие с оловиром,[32] аксамитом[33] и яркой парчой. Где-то здесь и должен был расположиться ряд с тонкими шелками. Однако, пройдя до скорняков, Сотник не обнаружил ни лоскута цветастой блестящей ткани. Озадаченно потоптавшись в перекрестьи между рядами, повертел головой по сторонам, помедлил и развернулся обратно. Вновь неспешно прошёл по рядам, пригляделся к торговцам. Выбрал того, чья рожа показалась попроще, хотя за внешностью простофили маячила хитрющая натура удалого русского мужика, знающего торг и вдоль, и поперёк, и наискось. Уже поравнявшись, заметил в глазах торговца удивление. Тот, безошибочно определил, что дружинник из Киева не будет шоркаться по торжищу из-за покупки лоскута шерсти или отреза на рубаху. Пытался заранее предугадать, почто спонадобился, лицо держал внимательным и приветливым.
— Как торг? — поинтересовался Сотник, окидывая взглядом добро мужика.
— Пока не густо, да вроде не в обиде. К завтрему должно быть шибче. — словоохотливо ответствовал торговец. — Сам присмотрел ли что?
Извек беззаботно пожал плечами, почесал за ухом, отрицательно двинул головой.
— Хотелось, да не смоглось. Думал своей ладе отрез на сарафан прихватить, а шелков чёт не видать.
Мужик кивнул, дело понятное, печально поставил брови домиком, будто ему самому не удалось отовариться, развёл руками.
— С шелками пока никак. Ждали ещё вчера, да говорят раньше завтрего не будут.
Он помолчал, стрельнул глазами по сторонам, нет ли покупателей, облокотился на козлы для кулей и, беззаботно глядя вдоль ряда, вполголоса продолжил:
— Гомонок тут был, да врут небось. Хотя, за что купил, как говориться… А рекли, что обоз с шёлком по дороге сюда пощипали малость. А так близко от торжища давно никто не ушкуйничал. И то чудно как пощипали. Ладно бы товар прибрали, либо кошели с перстнями да гривнами посымали, так ведь нет! Товар на месте, купцы при мошнах, лошади уцелели. Правда, упряжь порезали, охрану побили, да один без следа сгинул.
— Извек почувствовал, как последний ковшик выпитого пива мгновенно замёрз и повис под рёбрами ледяной глыбой. Не выказывая заинтересованности, ковырнул мизинцем в зубе и лениво пробурчал:
— А не брешешь? С кех пор ушкуйники, да тати вместо добра сбруи режут? Да и откель такие вести, коли обоз в пути застрял?
Мужик скривил обиженную рожу, глянул на Извека, как чернец на Громовое Колесо. Прищурившись, ткнул большим пальцем себя в грудь и тихо, с достоинством заговорил:
— Годун—Переплут, добрым людям, брехню брехать не будет! Коли было, значит было. Пока обоз стал упряжь поправлять, от обоза, верхом без седла, отрок с вестями прибыл. Поведал, что к чему и назад, с парой десятков из местной охраны. Теперь ждём к завтрему.
— Ну и гоже, — примирительно закончил Извек. — Коль обещались скоро быть, то пождём ещё денёк, главное товар цел. А татям татево, может они и тем, что взяли обогатятся. А я пойду, пожалуй.
Сотник уже догадывался, кто мог пропасть при налёте. Почти не сомневался и в том, что зря приехал, но для успокоения совести решил всё же дождаться обоза и услышать всё самому, из первых уст. Торговец же придержал дружинника за рукав и, понизил голос.
— Да чудные уж больно тати—то. Посыльный рассказывал, что вой слышали, волков видели, людей — нет. Поначалу де, выли на разные лады, потом, промеж костров во мраке, одни серые спины метались. Торговцы за пики да за ножи, а серые уже к крайнему костру утекли. Охрана за клинки, да полегла вся. Волков же и след простыл…
— Ну дык оголодали, видать, серые, — перебил Извек. — Вот и бросились на обозников.
Мужик снова покачал головой.
— Не знаю как там у вас в Киеве, а у нас… волки, кольчужников, мечами не рубят. И коням не подпруги, а шеи режут. Не иначе как оборотни явились. Слыхал, небось, про таких?
— Небось слыхал. — пробормотал Извек. — Как не слыхать. Ну да мне пора, пойду чего-нибудь в клюв закину. Доброго тебе торга, дядько Годун, да прибылей поболе!
Мужик махнул рукой.
— Ступай, сокол, и тебе шелков покраше!
Сотник двинулся прочь, обдумывая последние слова торговца. Мысли сновали, как осаждённые на крепостной стене. Слыхивал он про таких оборотней, и видом видывал, вот только нахрена этим серо-белым кого-то из обоза тягать? Видать было нахрена! Ноги несли мимо рядов и повозок, а в голове рождались предположения и догадки одна другой нелепей. Добредя до клетей с живностью, Извек присел на оглоблю пустующей телеги, и уставился скучающим взглядом в загон с лошадьми. Успел пересмотреть большинство скакунов, когда за спиной раздался осторожный голос:
— Исполать, молодец, на все четыре ветра.
От этого тихого говора волосы на затылке шевельнулись, однако, Сотник нарчито медленно встал, равнодушно оглянулся. За телегой, облокотясь на дорожный посох, стоял баян—былинник, с гуслями через плечо и дорожной сумой через другое. Как ни в чём ни бывало глазел по сторонам, будто бы не он только что приветствовал дружинника.
— И ты радуйся, во славу Рода! — ответил Сотник.
Человек казался знакомым, и Извек судорожно вспоминал, где его видел. Баян тем временем не спешил. Вышел из-за телеги и присел на другую оглоблю. Жестом предложил Извеку присесть напротив, и снова заговорил странно знакомым голосом.
— Ты, видать, из Киева будешь?
— Из него.
— Не откажи в любезности, поведай, как там житьё-бытьё. Давно в тех краях не был, да сколь ещё не буду… Как же ныне жизнь?
— Сотник помедлил, признав наконец в баяне полупьяного кощунника из давешней корчмы, однако дерюжка, покрывавшая тело, куда-то исчезла, а на плечах белела длинная рубаха, расшитая красным узорочьем, в который вплетались тайные знаки, ведомые немногим.
— Живём, хлеб жуём, пока мяса не предложат. А как предложат, так и пивом запиваем.
— Это славно, — улыбнулся кощунник. — Я про другое. Мне интересно, как в кабаках, да в подворотнях?
Извек напрягся. Вестового с грамотой описывали по-другому, но спрашивающий явно ждал от него заветного слова. Всё ещё сомневаясь, Извек пожал плечами, простецки посмотрел на баяна.
— В кабаках—то? Да в кабаках всё по-прежнему, пьют, да пляшут.
— А в подворотнях? — не унимался кощунник.
— В подворотнях по-прежнему режут. — тихо проговорил Сотник и уставился на носок своего сапога.
Старичок сдержанно кивнул, зачем-то подвигал гусли, наконец, хитро оскалившись, вымолвил:
— Кабак он на то и кабак… а добрые люди по подворотням не шастают.
Не произнося больше ни слова, полез в дорожный мешок, выудил свиток с нашлёпками печатей, незаметно опустил рядом на землю. Тут же встал и, не прощаясь, двинулся восвояси. Извек посидел, пока кощунник не затерялся в толпе, поднял свиток и, сунув его за кольчужную горловину доспеха, направился в другую сторону.
Чудно конечно, подумал он, да не моё это дело. Парить мозги приказа не было? Не было! Был приказ получить грамоту от того, кто скажет ответ на слово, да отвезти то, что дадено, к князю в Киев. Посему неча голову трудить, пора выбираться отсель, пока ветер без сучков. Сотник смешался с толпой и не торопясь стал пробираться к постоялому двору. Когда миновал ряд оружейников, за спиной послышались крики. Оглянулся.
Толпа колыхнулась волной, как поверхность омута от брошенного камня. В центре визжал плешивый
