взревел: — Восплачем, братья, о грехах человеческих, горько восплачем, хлебнём слёз греха…
Наскоро скроив постные рожи, все усердно перекрестились и, творя горячую молитву, задвигали губами.
Извек покосился на усыпавшую землю скорлупу и темнеющие в огне рёбра, усмехнулся неуклюжей хитрости:
— Пост дело доброе, а овечьими мослами костёр растапливали, чтобы, значитца, горело лучше. Пост это да, это конечно. Даже скорее всего. Знамо дело пост, пост — всему голова.
Монахи переглянулись, сообразив, что попали впросак. Один, всё же попытался отбрехаться:
— А кости, э… они рядом валялись. Видать, остались от нечестивых язычников, что проезжали до нас. А мы решили тут прибраться, ну, и… побросали всё в огонь.
— Эт правильно, вокруг себя надо прибираться. — согласился Извек. — Ну как тут не прибраться, если под ногами валяются шесть гусей, один жирный барашек и корзинка куриных яиц.
Он махнул рукой.
— Ну да ладно, язычники так язычники. Не разделите ли со мной лёгкий ужин? Небогато, конечно, но как у вас говорят «чем бог послал». Не знаю, правда, кого послал и куда, но пирожки — вот они. Отведайте, авось понравится.
Сотник развязал узелок и в воздухе поплыл сладкий дух бабкиных гостинцев. Глаза чернецов блеснули и уставились на угощение. Носы с шумом втягивали дразнящий запах.
— Отведайте, уважаемые. Вы такого отродясь не пробовали — знакомая ведьма состряпала. Между прочим, самая могучая из всех. Вкус необычайный!
Руки, потянувшиеся было за угощением, мгновенно отдёрнулись, будто по ним хлестнули крапивой. Монахи отшатнулись. На пирожки уставились, будто те сейчас прыгнут и вцепятся в горло. Главный судорожно глотнул и попятился к своему камню.
— Благодарствуй, мы молитвами сыты, тем паче, что пост ныне, — вспомнил он и уселся к огню, опасливо косясь на Сотника.
— Ну, как знаете. — пожал плечами дружинник и принялся за еду.
Когда съел третий пирожок, монахи дурными голосами воспели псалом. То и дело, как по команде, с усердием осеняли себя святым знамением.
Сотник, продолжая жевать, покачал головой и глянул на Ворона. Тот брезгливо дёрнул губой, скосил глаза на ревущие рожи и прижал уши. Монахи тем временем затянули мощней, всё больше распеваясь и входя в раж. После того, как все в очередной раз размашисто перекрестились, Ворон с шумом отвалил несколько парующих «каштанов» и обдал чернецов облаком утробного аромата. Лица постующихся окислились, дух спёрло, песнь прервалась. Извек порадовался, что сидит с наветренной стороны, спрятал виноватую улыбку в усы, но на коня посмотрел понимающе. Чернецы с трудом откашлялись, но вторично запевать не рискнули, с опаской поглядывая на чёрный лошадиный хвост.
Ничего, подумал Сотник, Аппетит вам не испортишь, коль у вас пост. Доев, ведьмины гостинцы, отошёл в сторонку, набросил плащ на седло, прилёг и, сладко потянувшись, сложил руки на груди. Сквозь сон слышал, как чернецы долго и шумно укладываются, с трудом устраивая объёмные тела под открытым небом.
Разбудил Извека монотонный запев. Монахи старательно стонали непонятные фразы, из которых дружинник разобрал только странное утверждение, что блаженны нищие духом… Удивлённо приоткрыв глаза, заметил что чернецы собрались завтракать. Однако на этот раз перед каждым стояла чашечка воды и краюшка хлеба. Заметив, что дружинник проснулся, глава хлебосольно повёл пухлой ладошкой и смиренно изрёк.
— Добрый путник, не разделишь ли с нами трапезу.
Сотник отрицательно мотнул головой.
— Благодарень, вам, почтенные, но я не голоден. Разве что коника моего угостите, то-то он рад будет!
Ворон будто ждал этого. Как ни в чём не бывало, двинулся к оторопелым монахам и, в мгновение ока схрумкал полкаравая хлеба. Нюхнув плошку с водой, фыркнул и вернулся к хозяину. Сотник нацепил уздечку, взялся за седло. Сзади послышался шорох крёстных знамений и дрожащий голос главного:
— Чудны дела твои, господи…
— У нас чудес хватает, — согласился Сотник, затягивая подпругу. — Мне, пока я мелкий был, бабка много такого рассказывала. Вот, к примеру, чудо так чудо…
Он, почесал затылок, сделал вид что вспоминает, наконец, встряхнул русыми волосами и таинственно начал:
— Жили были старик со старухой, навалили три пуда с осьмухой, взялись мять — стало пять, взялись весить — стало десять. О, как!
Взобравшись верхом, приложил руку к груди, вежливо склонил голову.
— Бывайте, почтенные! Спасибо за хлеб-соль!
Не успели чернецы изречь ответ, как Ворон привстал на дыбы и, порубив копытами воздух, сорвался с места…
…Извек ехал и размышлял вслух. Как замечали друзья, привычка эта, появилась одновременно с покупкой Ворона. С тех пор, стоило остаться одному, как мысли сами облачались в слова и пёрли наружу. Коню это видимо нравилось. Во всяком случае он не выказывал никакого неудовольствия. Напротив: шаг становился ровней, уши втыкались в зенит и поворачивались на голос дружинника каждый раз, когда тот выдавал особенно замороченную фразу.
Теперь перед Сотником снова маячили два бархатных лопуха, чутко отмечая самые ценные мысли.
— Вот же наползает! — досадовал Извек. — Как червей на дохлую корову. И чем дальше тем больше. Лезут и лезут, будто тут салом намазано.
Он помолчал, почесывая русую бороду.
— Хотя, в общем-то намазано, и изрядно. Земель — богато, народу — богато, рек и лесов — богаче некуда. Разве эти опарыши упустят такой кусище. Тем паче, что сам Хозяюшко — Красно — Солнце расстарался и, своими руками мосток чужакам выстелил. Идите, мол, гости дорогие, пока у меня глаза цареградской приманкой обшиты! Мол, для меня главное — мясо в мясо воткнуть, да поглубже, а там заплыви всё дерьмом. И невдомёк похотливому, что эти гости скоро пуще хозяев на шею сядут…
В дорожную пыль плюхнулся злой плевок. Ворон крутнул ухом, блеснул встревоженным глазом, но шагал ровно.
Сотник надолго замолчал. Вспомнил кучи порубленного народу, что, вопреки княжьему приказу, не шли креститься. Припомнил и десять заповедей оглашенных на княжьем дворе. В голове, подобно вороньему карканью, снова зазвучал полузабытый голос чернецов Сарвета: …не убий… не укради… не возжелай… Перед глазами одна за другой вставали картины последствий этого крещения и вечер проклятого дня…
…Ворон споткнулся в кротовьей норе и воспоминания пугливой стайкой юркнули в стороны. На смену им снова встали невесёлые мысли. Что за тяжкие времена, сокрушался Извек, с каждым днём всё хуже и хуже. И ладно бы ему одному, так нет, вся Русь корчится. И никому не ведомо, чем завтрашний день обернётся. Всё с ног на голову: тати в знатных боярах ходят, чужеземцы хозяевами смотрят. Честной народ только зубами скрипит.
Грустные думы давили, как могильная плита. Собственная участь только добавляла кручины. Прав был Микулка, хватит мотаться неприкаянным, пора тылы укреплять, а там и домом обзаводиться. Вот только переждать дурацкую историю с Лёшкой Поповичем и его вредной зазнобой. Извек вздохнул. Надоело пробираться окольными дорогами и за три полёта стрелы объезжать свои же дозоры. Три дня уже не слышал иных звуков, кроме топота коня. Завидев у окоёма одинокую фигуру или сторожевой разъезд, останавливался и спешно высматривал, куда свернуть. Бывало, Ворон быстрее хозяина определял укромное место и добирался до него, ловко держась в тени, или ступая по неглубоким ложбинам.
К полудню четвёртого дня дорога вывела в степь, свернула вдоль опушки, но вскоре удалилась от кромки деревьев и, на другой день, вышла на бесконечный простор. Вокруг, куда ни глянь, катились волны высокой травы, гонимые тёплым ветром. Извек сразу почувствовал себя неуютно. Не спрячешься — всё как
