такое ехать по большому итальянскому городу на машине, пусть даже и вечером, это я уже знал по Милану. Чудное занятие. Только миновав Ponte Garibaldi и убедившись, что мы почти у цели, я вздохнул с облегчением.
Перекидав все оружие в сумку, я натянул на себя трофейный бронежилет, а сверху напялил злосчастную футболку с трахающимся кабаном, уповая на то, что в сгустившейся над городом темноте пристально меня разглядывать никто не станет. Зато она была абсолютно «one size», и, выпустив ее поверх брюк, я легко спрятал засунутый сзади за пояс брюк пистолет. Чего, собственно, и добивался всем этим маскарадом. Элегантную голову Давида увенчала, бейсбольная кепка, и костюмированные таким вот экзотическим образом, мы двинулись в путь. Более всего меня сейчас волновало состояние Давида, мужественно ковылявшего рядом со мной. Похоже, что лучше ему не становилось.
На площади Santa Maria Trastevere было по-вечернему шумно и оживленно. Ярко горевшие фонари освещали ее гуляющее и веселящееся население; в нескольких кафе, выходящих прямо на площадь, десятки людей умело и вкусно провожали остаток вечера за круглыми столиками. В воздухе пахло жареными каштанами, которыми прямо с жаровни торговал молодой чернокожий парень, бегали дети, в одном из уличных заведений, за символической оградой из низких столбиков с натянутой на них гирляндой, пронзительным голосом пел местный Карузо, профессионально подыгрывая себе на гитаре. На ступеньках фонтана плотно сидели юные и уже не совсем юные влюбленные, в углу площади кучковались итальянские рокеры, ни в чем не уступающие «Ангелам Ада». Лениво прохаживались перепоясанные белыми ремнями полицейские, и над всем этим базаром невозмутимо возвышалась умело подсвеченная церковь Святой Марии. Насколько я помнил, построенная в триста каком-то году.
Кажется, после Рождества Христова. Или — до. Большие часы на ее башне показывали пять минут двенадцатого, и они, по-моему, не так уж сильно заблуждались.
Миновав площадь, мы еще минут десять блуждали по крайне колоритной, но достаточно неприятной местности. Стоило нам чуть отойти от широкой и оживленной Via Luciano Manara и углубиться в лабиринт узеньких и причудливо изогнутых улочек, зажатых между трех — или четырехэтажными домами, как все вокруг разительно изменилось. Булыжная мостовая под ногами разом состарилась на несколько веков, освещение сделалось скудным, а стены домов приобрели крайне потасканный вид и цвет. Люди нам навстречу попадались все реже, зато количество переброшенных через улицу веревок с сохнущим на них бельем превосходило все разумные пределы. Но главное — запах! В воздухе витала ни с чем не сравнимая гамма ароматов, причудливо сочетавшая в себе запахи отбросов, жареной рыбы, лука, бензина, каких-то благовоний, просто дерьма — в общем, добротный итальянский пинок по обонянию. Мне приходилось сталкиваться и с более колоритными сочетаниями, но бедняге Давиду стало совсем не по себе. Зажав нос платком, он едва шел, поминутно останавливаясь, не то отдыхая, не то готовя свой желудок к акробатическому этюду. Слава богам, мы уже были почти на месте.
— Постойте здесь, — тихо попросил я своего спутника, когда мы миновали дом номер 32. — Я быстро проверю, нет ли там оркестра и представителей муниципалитета, и вернусь.
Давид молча кивнул и прислонился к грязно-желтой стене дома, по-прежнему зажимая нос платком и страдальчески морщась. Стараясь двигаться как можно естественней, я неторопливо зашагал по разбитой каменной мостовой. Заблаговременно расстегнув сумку с оружием, которую держал в левой руке.
В доме номер 36 располагался крохотный магазинчик. Дверь была заперта и дополнительно перекрыта крупной решеткой. Решетки стояли и на двух окнах этого торгового «монстра», специализировавшегося на продаже искусственных цветов. Судя по всему, дела у хозяина шли очень даже «так себе». Больно уж запущенный вид имела эта лавочка — грязные окна, пыльные букетики на деревянных лотках, стоявших за стеклом, древняя вывеска. На которой, кстати, я и обнаружил подтверждение своей способности ориентироваться в трех соснах. Первые два слова оказались выше моего разумения, но фамилию Longhi, написанную ниже, я узнал не напрягаясь.
Квартира хозяйки находилась, похоже, на втором этаже, непосредственно над магазином. На окнах стояли давно не крашенные деревянные ставни, но сквозь огромные щели между ними пробивался неяркий свет. Я огляделся еще раз. Тишина. Никогда не обманывавшее меня досель предчувствие деликатно молчало, да и вокруг не было ни единого намека на возможную опасность.
Позади меня еле стоял на ногах Давид, где-то вдалеке маячила пара-тройка «доброжелателей» типа бандитов Кольбиани и неизвестного русского киллера — словом, отступать было некуда. Велика Италия, но за спиной сплошная засада. Перекинув сумку через правое плечо и поудобнее ухватившись за скрытый в ней автомат, я решительно надавил на кнопку звонка.
— Что она говорит? — этот вопрос я задавал Давиду уже, наверное, раз сто. Синьора Лонги бесспорно была добрейшей души человеком, но, к сожалению, она не знала ни единого языка, кроме родного ей итальянского. Коммуникационные трудности начались буквально тут же, и ни конца, ни края им не предвиделось.
— Она позвонила синьорине Бономи и предполагает, что та скоро приедет, — перевел Давид почти десятиминутную речь нашей «домохозяйки».
Мысленно я стонал и плакал. Подобное многословие всегда доводило меня до исступления.
— А сейчас синьора предлагает вам принять душ, — продолжил лежавший на низкой кушетке Давид.
Синьора глядела на меня с материнской нежностью, согласно кивая головой. Положительно, у этой женщины было огромное сердце, переполняемое добротой и состраданием. Если бы она при этом еще чуточку поменьше говорила…
— А вы? — поинтересовался я у своего спутника. — Как вы себя чувствуете?
— Спасибо, уже лучше. Мне ужасно неловко, из-за моей рассеянности вам пришлось нервничать. Нет, в самом деле, мне уже намного лучше.
Оказалось, что предусмотрительный Давид прихватил с собой несколько ампул с каким-то лекарством, как я сильно подозревал, чем-то типа морфина или другого сильного обезболивающего средства. Но впопыхах забыл шприцы и всю дорогу стеснялся мне об этом сказать. А в результате чуть было не отдал концы. Спасла его добрейшая синьора Лонги, быстро нашедшая в своем хозяйстве все необходимое и собственноручно сделавшая Давиду инъекцию. Теперь он возлежал на антикварной лежанке в небольшой, заставленной старой мебелью комнате, и с удовольствием портил свое здоровье, покуривая мои сигареты. Попутно он внимательно слушал синьору Лонги, а та, в свою очередь, с увлечением говорила, говорила, говорила… И это продолжалось уже третий час. Мне начинало казаться, что я схожу с ума.
— Будьте добры, Давид, спросите у нее — как мне пройти в душ? Я, пожалуй, приму ее предложение.
Пожилая женщина все поняла без перевода и, всплеснув пухлыми руками, потащила меня из комнаты. Естественно, при этом она что-то оживленно тараторила, эмоционально взмахивая свободной рукой и бросая на меня быстрые взгляды. Мне не оставалось ничего другого, как покорно плестись в кильватере и кивать головой в ответ на совершенно непонятные вопросы.
Фотография в каюте Паолы запечатлела маленькую девочку, сидящую на коленях немолодой женщины. На мой взгляд, случилось это знаменательное событие лет двадцать назад. Во всяком случае, Паола за это время успела вырасти и превратиться в синьорину Бономи. А вот ее няня практически не изменилась с тех пор, так и оставшись полной пожилой женщиной с густыми черными волосами, собранными на затылке в аккуратный пучок. Смуглая кожа, живые карие глаза, маленькие усики над верхней губой, большая родинка на шее. У меня родилась парадоксальная гипотеза — возможно, обильное словоотделение замедляет процесс старения организма? Черт, это же почти готовая Нобелевская премия… С чувством неимоверного облегчения я закрыл за собой дверь в маленькую ванную комнату, вежливо отказавшись от дальнейшей помощи синьоры. С одной стороны, ее, конечно, жаль — скучно женщине. Но ведь у нее еще оставался Давид, не так ли?
Вода текла еле-еле, да и по всем остальным признакам этот «оазис чистоты» более всего подпадал под определение «запущенный». Но даже это не могло испортить мне удовольствия. Медленно поворачиваясь под тонкими струйками воды, я лениво размышлял над «реалиями».
Паолы в доме не оказалось. Но все распоряжения, касающиеся моего возможного появления, она отдала, и, признав во мне описанного ей человека, синьора Лонги приняла нас как дорогих и долгожданных
