бремя впечатлений. А кроме всего прочего, Потрошителю было тошно, похоже, он изрядно погорячился с квачей.
– Слушай, а кто такие репты? – Данила посмотрел на него, сочувственно вздохнул. – Что-нибудь ядовитое и ползающее?
– И летающее, и землю роющее, и в воде не тонущее. А уж яду-то там точно хватит на всю Галактику, – мрачно, тягуче и зелено сплюнул под ноги Серафим. – Про драконов слыхал? Так вот это одна из разновидностей рептов, причем не самая худшая. Последним мы устроили Сталинград во времена правления Артура. Эх, Даня, что это было за время! В руках теллуриевый пси-резонирующий клинок, окрещенный какой-то гнидой Экскалибуром, по правую руку – шобла от Стола, по левую – в натуре экстрасенс, светильник разума с фамилией Мерлин. Ну, доложу я тебе, и спец, мозга, голимый виртуоз, ему, к примеру, триппер вылечить или там проклятье снять – делать нечего, как два пальца обоссать. А еще, Даня, была у меня баба, с бюстом, Артурова не такая, конечно, клевая, как бабы средней полосы, но тем не менее козырная, с ногами, и не с серым – с черным веществом[47]. И вот говорит она мне как-то в койке поутру: «Сэр Ланселот, а сэр Ланселот. А не слабо ли вам…»
– Сима, хорош про баб, давай про рептов, – мягко поправил его Бродов, вздохнул и глянул на медно- рыжее уползающее за крыши солнце. – Вечер уже, темнеет.
– Ща, момент, – вынырнул из прошлого Потрошитель, горестно, с надрывом, икнул и, бросившись к ближайшему киоску, воротился с джином-тоником. – Ща будет тебе и ванна, и кофе, и какава с чаем. И репты. Ух ты, – мощно приложился он к банке, чмокнул, задергал кадыком и, сделавшись угрюмым и печальным, сплюнул уже фиолетово на снег. – Это разве джин? Дерьмо. Вот, помню, шли мы как-то с Кромвелем по… – поднял он глаза на Бродова. – Ладно, хочешь про рептов – пожалуйста. Сделаем. Так вот. Репты. Раньше они держали всю Галактику, все их конкретно ссали, старались не связываться и платили процент. А потом пришли ваши, то есть я хотел сказать ассуры. Они наваляли рептам, установили порядок и стали блюсти закон – во имя мировой гармонии. А процент ассуры не брали, весь их интерес был в духовных ценностях. Репты же между тем деградировали, мутировали, рассеялись по свету, превратились в этаких изгоев, вечных странников, по сути дела, разбойников с большой дороги. Немногочисленных, но очень опасных – способных к трансмутации, перевоплощению, хитроумным козням, дьявольским интригам. Они все однополые, холоднокровные, изворотливейшие твари. Им неведома ни любовь, ни дружба, ни жалость, ни чувство сострадания. Только трезвый расчет, чувство целесообразности, неутоленная свирепость и бешеная злость. У них нет слабых мест, кроме одного – запаха. Репт может выглядеть как гуманоид, но все равно будет вонять рептом. Смертью, разрушением, издыхающей душой. И учуять этот запах могут только киноцефалы, недаром же ассуры всегда держали их при себе. Не то чтобы на цепи, но на дистанции, на расстоянии, примерно как этот ваш Карацупа держал в своем хозяйстве Мухтара. Без тени панибратства. А вот нынче времена переменились, и на плетень нашла та самая тень…
Так, за разговорами, они дошли до метро, затормозились у ступенек, и Потрошитель бросил свою банку в урну.
– У, параша, пойду-ка я домой, а то блевать тянет. Да и половой вопрос надо бы решить. С Зинкой разобраться. Как там у вас в песне-то поется? Ты зашухерила всю нашу малину и теперь маслину…
– Смотри не забудь, завтра в девять. У помойки, – напомнил ему Бродов и двинулся дальше своим ходом – отсюда до его берлоги на Староневском было не то чтобы рукой – ногой подать. На душе у Бродова было скверно – муторно, тревожно, неопределенно. Хотелось съесть чего-нибудь горячего, выпить водки и залечь спать. Чтобы – Дорна, Свалидор, Вертящаяся громада. Чтобы никаких там рептов, десситов и орионцев. С троонтами, оденороидами и разговорчивыми барбосами. Ну их всех на хрен.
«Да, надо выпить водки», – не стал колебаться Бродов, не думая, взял литр, не мудрствуя, кило жратвы и в темпе вальса двинул нах хаузе. Плевать, что скользко, а долетел как на крыльях, прошел по древней лестнице наверх, не сразу, чертыхаясь, поладил с несговорчивым замком. И уже в коридоре понял – что-то не так, что-то случилось. Мгновенно затаил дыхание, вжался в стену, ментально сконцентрировавшись, двинулся вперед. И вдруг остановился – увидел Дорну. Блистающую пикантнейшим халатиком, идущую к его берлоге со стороны кухни. Губы ее призывно улыбались, шалые глаза блестели, а в руках шкворчала сковорода, густо издавая такие запахи, что Бродов стал глотать обильную слюну.
– А, Дан, привет, давненько не виделись, – ласково сказала ему Дорна. – Ты как раз вовремя, ужин поспел. Как прошел денек?
Ну ни дать ни взять – дрожайшая половина, встречающая своего законного после трудовой вахты.
– Отличный халат, Дорна, – не ударил лицом в грязь Бродов. – Тебе идет. И пахнет здорово, мясом. Свининка?
– Если я тебе скажу, ты не поверишь, – весело подмигнула Дорна, озорно хихикнула и ногой в туфельке на высоком каблуке пхнула дверь Бродовой берлоги. – А если поверишь, то точно есть не будешь.
Внутри приключилась удивительная метаморфоза – там царил совершеннейший порядок. С набело отдраенными половицами, качественно отмытым подоконником, выглаженной с душою скатертью и лютиками-цветами в вазе. Белье на кровати было перестелено, сияло чистотой и звало в свои объятья. Не шептало застенчиво – исходило криками страсти.
– Ты смотри, и умница, и забавница, – восхитился Бродов, снял пропитку и выгрузил на стол литр и килограмм. – Устриц, извини, не предлагаю. А также не спрашиваю, как ты вошла без ключа. Ну что, выпьем водки?
Спроси его сейчас, чем переполнена душа, наверное бы не ответил. То ли безмерным удивлением, то ли сумасшедшей радостью, то ли древним, будоражащим сознание желанием. Сердце его билось как сумасшедшее – Дорна объявилась, Дорна. Женщина – неведомая загадка, гуляющая сама по себе. Самая желанная на свете женщина.
– Водка эта ваша, особенно сейчас, совершеннейшая отрава, – сделала гримаску Дорна. – Хуже ее, пожалуй, только квача. Нет, мы будем пить вино. Как это там у вас говорят в народе? Пить красное по- черному? Вот, – она взяла с комода пакет, с улыбочкой протянула Бродову. – Фалернское, двадцатилетней выдержки. Надеюсь, ты сумеешь открыть?
«Фалернское, и двадцатилетней выдержки?» – Бродов достал объемистую емкость, глянул с интересом, взвесил на руке. – Ну, Дорна батьковна, ты и впрямь забавница, – хмыкнул с восхищением, вытащил нож и играючи поладил со свинцовой затычкой. – Да, не уксус[48]. И не солнцедар.
Действительно запахло солнцем, жизнью, виноградной лозой. Не кислятиной и не бормотухой, весьма приятно.
– Ну и славно, – улыбнулась Дорна, – наливай.
Вино, которое, если Потрошитель не врал, пил Спаситель со своими учениками, было терпким, пряным, приятным на вкус и цветом напоминало малину. Под буженину, селедочку и копченую колбасу полетело не птицей – крылатой ракетой. Вот тебе и красное десертное, к рыбе, да еще соленой.
– Ух, хорошо, – сказала Дорна, когда покончили с миногами, съели оливье и взялись за жаркое, уже несколько остывшее. – Ну что, на Псарне был? Главного барбоса видел?
Лицо ее раскраснелось, халатик распахнулся, пунцовые губы игриво улыбались, однако же глаза смотрели оценивающе – похоже, она совмещала приятное с полезным.
– Был, видел, общался, – взял колбаски Бродов. – Преизряднейший кабсдох. Еще брата видел, говорил, завтра встречаемся по делу. В проходном дворе. Вместе с ануннаком Потрошителем и псом одним, подполканом Кобельборзом. Надеюсь, он будет в наморднике.
– Осторожность, осторожность и еще раз осторожность, – перестала жевать Дорна. – Ты ведь, верно, в курсе уже насчет рептов? От этих тварей можно ожидать всякого. Единственное табу для них – это применение пси-оружия. Из бластеров сто процентов шмалять не станут, да и из аннигиляторов тоже – кому охота связываться с Полицией Галактсовета? А бить их, Дан, лучше всего в шею, туда, где жабры, чем- нибудь колюще-режущим. Да, и вот еще что, – она взяла бокал, глянула на свет, сделала глоток, – Потрошителю этому своему напомни, что вино и бабы не доводят до добра. Это я к тому, что Верка его работает конкретно на ментов, а Нинка кормится от корыта федералов. Слава богу, что Зинка теперь стала безработной. Бледной, холодной, фрагментированно-расчлененной…
– Слушай, солнце мое, а на кого работаешь ты? – глянул ей в бездонные глаза Бродов. – Чувство такое, что на господа бога. Ни прошлого, ни будущего, похоже, не существует для тебя, все-то ты, моя радость,
