сохранились следы былого изобилия – где пирожок, где кусочек сыра, где обглоданная крысами свиная рулька – все засохшее, покрытое плесенью, пропавшее. Верилось с трудом, что магазины эти когда-нибудь откроются.
Со стороны Голодая вдруг послышались выстрелы, кто-то закричал, и тотчас же все смолкло, только бился на ветру оторванный кровельный лист да предательски громко скрипел снег под ногами. На фиолетовом небе не было ни облачка, город тонул в гнойном свете идущей на убыль луны. Казалось, будто сейчас отворится кладезь бездны, сделаются град и огонь, смешанные с кровью, и ангелы, вострубив, начнут изливать чаши гнева на бедную российскую землю.
– Господи, неужели это конец? – Андрей Дмитриевич, убеленный сединами литературовед и мистик, споткнулся, тяжело вздохнул. – Я вот часто думаю, Ольга Всеволодовна, на Московском земско-поместном собрании от февраля тысяча шестьсот тринадцатого года была принята грамота, составители которой дали обет за себя и своих потомков считать царя Михаила Федоровича Романова родоначальником правителей на Руси. А еще там было сказано, что если «кто же пойдет против сего соборного постановления, да будет проклят таковой в сем веке и будущем». Комментарии, как говорится, излишни. Так, может, все наши потуги напрасны, стоит ли метать бисер перед свиньями?
Он удрученно покачал головой и поправил на покрасневшем носу золоченое, на шелковом шнурке пенсне.
– Мне понятен ваш скепсис, Андрей Дмитриевич. – Замедлив шаг, Ольга остановилась. – Но не забывайте, что очень долго народ России страдал от несвободы и, даже скинув цепи, в душе так и остался рабским – завистливым, невежественным, склонным к подлости и лжи. Собственно, на этом и держится большевистская тирания, в конечном счете она уподобится змее, пожирающей свой собственный хвост, поскольку, как известно, насилие порождает насилие. А будущее, дорогой мой, за нами. Только посредством воли избранных посвященных возможно управлять нашим диким, необузданным народом. Вспомните золотые времена язычества. – Щеки ее раскраснелись, в голосе послышались восторженные нотки. – Князь повелевал, но всегда оглядывался на волхва, ибо тот, ведая тайное, был ближе к богам. А каким знанием владеют большевики? Марксизм, Андрей Дмитриевич, теория бредовая и вредная, уж поверьте, я достаточно с ней знакома.
Ольга не кривила душой – интерес к революционному переустройству мира пробудился в ней сразу после событий девятьсот пятого года. Будучи тонкой, экзальтированной натурой, с сильно развитым чувством справедливости, она, наивно полагая, что самодержавие есть корень всех бед, ударилась в чтение трудов Плеханова и Маркса. От революционного восторга кружилась голова, не жаль было отдать всю кровь до капли за Россию, за свободу, за народ, ценою жизни избавить родину от тирании.
Читая о благородстве декабристов, бессмертном подвиге Засулич, самопожертвовании Перовской, Ольга не могла сдерживать слез, ей неистово хотелось стать русской Жанной Д'Арк, такой же мудрой, преданной отечеству и чистой, словно родниковая вода.
Она вступила в социал-демократический кружок, свела знакомство с Верой Успенской, тоже бестужевкой[1], женой известного эсера Савинкова, и стала носить только нитяные чулки. Чтобы чувствовать себя ближе к народу, Ольга пошла учительствовать в воскресную школу. Читала мастеровым Пушкина, водила их в музей барона Штиглица, много говорила о хорошем и добром. Рабочие ее звали уважительно Ольгой Всеволодовной, выказывали тягу к знаниям, а вечерами, сидя в трактире за стерляжьей селянкой и графинчикой всероссийской, делились впечатлениями:
– А хороша учителка-то у нас, ей же ей, разложить бы такую!
В конце 1906 года она познакомилась с Ульяновым-Лениным. Владимир Ильич вместе с супругой жили в то время на вилле Ваза на Малой Гребецкой улице и были крайне ограничены в средствах. Движимая искренним порывом, Ольга продала бриллиантовые серьги, подаренные отцом на совершеннолетие, и внесла посильную лепту в дело освобождения пролетариата.
– Благодарю покорно, сударыня, – прищурившись, Ульянов крепко пожал ей руку, ушел затылком в приподнятые плечи, – сейчас крайне архиважно выйти из подполья, близится всеобщий кризис империализма.
Деньги он взял не считая, убрал подальше, во внутренний карман.
– Спасибо вам, родная. – Застенчиво улыбнувшись, Крупская поправила прическу и велела горничной накрывать на стол. – Давайте-ка пить чай. Пироги еще горячие, от Филиппова.
Ольгу поразила незамысловатость ее манер, бесхитростное выражение простоватого лица, ни дать ни взять работница с мануфактуры. Не случайно, когда Ульянову требовался материал для статей, Надежда Константиновна, повязавшись платком, ходила в фабричные общежития, и пролетарии принимали ее за свою, охотно делились наболевшим. Впрочем, чему удивляться, все смолянки такие, неотесанные, деревенщина. То ли дело бестужевки, изящные, элегантные, полные внутреннего шарма…
В 1911 году Ольга снова встретилась с четой Ульяновых – на партийных курсах во французском городке Лонжюмо. Для Ленина и Крупской это было нелегкое время. Владимир Ильич переживал бурный роман с преподавательницей курсов Инессой Арманд, Надежда Константиновна с пониманием переносила измену мужа, крепилась. Подруги как-никак. Несмотря на семейную драму, Ленин много работал – с апломбом читал лекции по стратегии борьбы, теоретизировал даже в пивных, за кружкой своего любимого «Баварского», боевым петухом налетал на оппонентов: «Архиреакционная чушь, белиберда собачья, бред сивой кобылы!»
Однако, наблюдая за ним со стороны, Ольга постепенно поняла, что до России, до ее многострадального народа этому человеку и дела нет. Его цель – сложный эксперимент под названием «революция», а место его проведения будет зависеть от объективных предпосылок. Скорее всего, это произойдет в Швейцарии, может быть, в Германии…
Вернувшись в Россию, Ольга как-то сразу разочаровалась в Марксе, избавилась от революционной эйфории. Словно пелена упала с ее глаз, стало вдруг до обидного ясно, что декабристы – всего лишь кучка перепившихся развратников, Перовская – вульгарная уголовница и что безоблачное счастье невозможно построить на крови.
Французские коммунары вначале тоже кричали о всеобщей справедливости, а потом принялись рубить головы и топить инакомыслящих в Луаре, что, впрочем, вызвало лишь новый взрыв насилия. Зло порождает зло, что толку, если угнетенный класс усядется на место своих вчерашних эксплуататоров? Снова кровь, унижение, рабство, разгул страстей? Нет, нет и нет! Необходимо обладать моральным правом на власть и лишь затем путем нравственного преодоления, духовного влияния и осознания тайных сил природы оказывать воздействие на общество и наставлять его на путь гармонии, душевной чистоты и мира. Так уже было однажды, во времена расцвета Ордена «храмовников», когда рыцари тамплиеры были близки к превращению Европы в единую державу, управляемую братством посвященных. Их девизом было: «Милосердие и знание».
«Революции надо начинать с трансформации человека, его души». Разуверившись в диалектическом материализме, Ольга с головой окунулась в иррациональное. В девятьсот двенадцатом году она вступила в только что созданный Русский автономный орден мартинистов, возглавляемый известным оккультистом Мебесом, и вскоре стала печататься в журнале «Исида» под псевдонимом L'Ermit[1]. Одна из ее статей называлась «Моисеев исход, Иисус Христос и современное социал-демократическое движение». Sic habelis gloriam totius mundi[2], – два года спустя ее пригласил в свою ложу «Lux astralis»[3] московский розенкрейцер Зубаткин, прилюдно именовавший себя «епископом Богори Вторым». Однако с ним Ольга не сошлась во взглядах на оккультный подтекст, содержащийся в Тайной вечере, и, испросив совета у Spiritus Directores[4], почтила своим вниманием Орден рыцарей Грааля, в котором пребывала и по сей день в статусе посвященной старшей степени.
Сегодня она весь вечер занималась метапсихикой – в полной тишине с предельной концентрацией принимала чужие мысли, и сейчас, держа за руку рыцаря Брука, была рада возможности выговориться.
– И потом, Андрей Дмитриевич, надо иметь в виду, что исторически нравственная самодисциплина личности нигде у нас не рассматривалась как обособленная и главная задача. Православие, которому наш народ обязан своим духовным воспитанием, несет в себе огромную моральную снисходительность. Русскому человеку прежде всего было предъявлено требование смирения. В награду за эту добродетель ему все давалось и все прощалось. Покорность и была единственной формой дисциплины личности. Лучше смиренно грешить, чем с гордым сердцем изживать пороки. Совершенное преступление не так уж и страшно, главное
