Смилодон

— Здравствуйте, уважаемый. Для хорошего человека не найдется у вас плацкарты подальше от этих? — и он кивнул на усатого молодца, громко переживавшего вслух о чем-то важном:

“Я маму твою, я папу твою, я каждый пуговица твою…”

— Для хорошего, говорите, человека? — мэтр мутно взглянул на Бурова, улыбнулся и без лишних разговоров усадил за столик в углу. — Располагайтесь, официант сейчас будет.

Надо отдать ему должное, в людях он разбирался неплохо.

Плацкарта была самое то — под пальмой, в стороне от прохода, подальше от любопытных глаз. За столиком по соседству сидела парочка влюбленных, млела помаленьку, пользовала коньячок, ворковала вполголоса.

“Ишь ты, грудастенькая какая. Потрахаться, как пить дать, не дура, — Буров украдкой рассмотрел девицу, перевел взгляд на парня, вздохнул. — На Витьку похож, такой же скуластый. Нет бы тому вот так же…”

Сука память сразу перенесла его в прошлое, в Чечню, в морг Моздока. Носилки, носилки, носилки. Мертвые тела, обернутые в фольгу, ту, которую хозяйки используют для готовки. Обезглавленные трупы, обрубки без рук и ног, обгоревшие до кости, развороченные до неузнаваемости, просто куски плоти. Над всем жуткий запах человеческого дерьма, горелого мяса, жженых тряпок, солярки. И где-то среди этого запредела лежит Витька, изуродованным трупом с раздробленным черепом…

— Добрый вечер! Прошу, — подошел официант, протянул меню. — Рекомендую миноги в горчичном соусе. Раки есть, крупные. Баранина по-боярски хороша.

— Не бояре мы, — Буров усмехнулся, посмотрел на ценники, вздохнул. — Значит, так: салат “Московский”, бастурма, бифштекс и сто пятьдесят, нет, лучше двести. И побольше хлеба.

Смерть сына он воспринимал как данность, переживай не переживай, а Витьку не вернешь. Надо как-то жить, а чтобы жить, нужно что-то есть. Сантименты — удел слабых духом.

— Сделаем, — халдей с достоинством удалился на кухню, быстро притащил салат, бастурму и графин, с ловкостью сгрузив, криво улыбнулся. — Прошу. — Однако все же снизошел, налил рюмашку. — Бон апети.

Хоть и не бояре, а очень может быть, что из ментов. И непростых.

— Спасибо, — Буров проглотил слюну, выпил с жадностью и взялся за еду. Салат был так себе, колбасный, водка — теплой, бастурма остывшей. Право, какие мелочи! Вкус — дело деликатное и зависит от обстоятельств. Однажды, мучась от голода в засаде, Буров изловил зеленого бумслэнга <Порода ядовитых змей.>, оторвал голову с ядовитыми железами и с наслаждением взял на зуб скользкую, пахнущую нашатырем рептилию. А потом передал ее товарищам, словно круговую чашу на дружеском пиру. И ведь никто не отказался.

Графинчик опустел наполовину, суп ушел в небытие и на танцполе появились пары, когда халдей принес бифштекс — не натуральный, рубленый, зато с гарниром, сложным.

— Мерси, — Буров кивнул и с энтузиазмом взялся за котлету. А к влюбленной парочке тем временем подвалил блудный сын Азербайджана:

— Пойдем, дорогая, потанцуем.

Он был уже изрядно навеселе, носил китайские кроссовки “адидас”, правда, без носков, и, золотозубо улыбаясь, источал замысловатую гамму запахов, доминировала в которой вонь чесночная.

— Я не танцую, — девица демонстративно отвернулась, похожий на Витьку парень взглянул на сына гор словно на идиота, но тот лица не потерял и показал себя настоящим мужчиной:

— Э, все так говорят. Пойдем, пойдем, белым вином подмываться будешь.

Чувствовалось, что он упорно ищет приключений на свою задницу.

— Ты что, дружок, не понял? — Буров перестал жевать и ласково улыбнулся ему. — Месячные у нее. Еще раз сунешься, и у тебя начнутся.

До чего же все-таки парень-сосед на Витьку похож, такой же скуластый…

— Тебя спрашивают, козел, да? — джигит подскочил к подполковнику и рукой с растопыренными пальцами сделал угрожающее движение.

И очень даже напрасно. Буров не выносил хамства. Хрустнули раздробленные кости, раздался дикий крик. Джигит, потерявшись на мгновение, замер, но тут же пришел в себя и здоровой рукой выдернул перо:

— Сука! Порежу! Замочу!

Судя по всему, он действительно был способен на убийство.

Шуточки закончились, пять дюймов острой стали не игрушка. Инстинктивно, не задумываясь, Буров “отдал якоря” <Якорь в терминах боевой психотехники — это ключ для запуска условного рефлекса — жест, звукорезонансная формула, образ прототипа.>и сразу ощутил, как преобразился мир, в сознании не осталось ничего, кроме холодной ярости. Запрограммирован он был на смилодона, саблезубого тигра ледникового периода. Киска еще та — кинжальные, двадцатисантиметровые клыки, рост в холке под два метра, вес соответствующий. А еще молниеносная реакция, запах, вызывающий ужас у всего живого, дьявольские когти, звериная хитрость. Плюс огненно-красная шкура. Это уже не природа-мать — инструктора постарались: красный — цвет агрессии. В общем, монстр, машина для убийства. Только вот Бурову словечко смилодон не нравилось. Какое-то оно заумное, искусственное, не наше. То ли дело — бабр, как называли тигра в старину. Сразу слышится что-то родное, русское.

С легкостью уклонившись, Буров выбил нож и с силой сунул вилку джигиту в щеку, пусть торчит, нагоняет жути, может, больше никто и не полезет, задумается. Нет, не помогло. Из-за столов ломанулась свора, с гортанным лаем кинулась кунаку на выручку. И началось… Основанием стопы Буров двинул в пах высокому красавцу, замахнувшемуся было графином, защитился блоком от ножа и, выплеснув “столичную” нападающему в рожу, следом глубоко воткнул острый край рюмки — свободен, отдыхай. Точно запустил тарелку в переносицу одному, пепельницей глушанул другого, а надумавшему показать себя горцу-боксеру располосовал крест-накрест физиономию — здесь тебе, родной, не ринг, правил нету. Завизжали дамы, танцующие пары смешались. Буров мигом, не теряя времени, сорвал настенное зеркало и, хрястнув им об стол так, что получилась бритва, двинул на черных в контратаку:

— Убью!

А сам все фиксировал обстановку периферийным зрением и двигался, двигался, двигался. Кровь уже лилась вовсю, на полу корчились раненые, когда, размахивая дубинками, появились местные секьюрити. Два здоровенных молодца в клешах.

— Кия-а-а! — успел выкрикнуть один, прежде чем Буров раздробил ему колено, второй, как ортодоксальный каратека, голову держал “столбиком” и, с ходу получив по “бороде”, тоже уткнулся физиономией в пол.

“Хороший человек, такую мать!” — ошалевший от увиденного, мэтр схватился за сердце и побежал звать подмогу. А Буров между тем сломал кому-то нос, подхватил бутылку из-под шампанского и, превратив ее посредством края стола в “розочку”, засадил кинжально-острое стекло в неприятельскую харю. Чувствовал он себя отлично — психическое состояние было стабильным, тело двигалось как послушная, хорошо отлаженная машина, в душе царила торжествующая ярость. Пять секунд, не больше, и вжик-вжик — уноси готовенького, как и положено для рукопашника его класса. Совсем неплохо находиться в шкуре смилодона, однако затягивать побоище было опасно, время работало против.

“Ладно, хорошенького понемногу, — столиком Буров высадил окно, длинным кувырком метнулся следом, мягко приземлившись, легко вышел в стойку, — мерси за компанию”. И вдруг услышал грозное:

— Стоять, руки!

Голос был резкий, с визгливыми обертонами, как у человека, неуверенного в своих силах. Вот это сюрприз — менты, трое, на “жигулях”, по окрасу — ГЗ <Группа захвата вневедомственной охраны.>. Как пить дать, мэтр постарался, нажал-таки, гад, тревожную кнопку.

— На землю, стрелять буду!

“Это вряд ли, ты и калаша-то толком держать не можешь”, — изображая миролюбие, Буров послушно поднял руки, тяжело вздохнув, покорно улыбнулся, действовать же стал со свирепостью смилодона. Стремительный уход с директрисы стрельбы, захват, нейтрализация, обезоруживание, подсечка. Теперь рожок отсоединить и в сторону его, подальше, затвором щелк — и делать ноги, да не просто так, а “лесенкой”. Вдруг ментовские недоумки протрут-таки мозги и надумают стрелять, хотя едва ли, тяжелы на