средний, Луи Филипп, процветающим нотариусом, младшенький, Анри, — жутким забиякой и бабником. Ну а уж о дочерях и говорить не приходится — все как на подбор умницы и красавицы. Пробы ставить негде. И это не считая армии племянников, двоюродной родни, друзей внучатых деверей жены и пасынков, усыновленных тещами троюродных зятей. А заправляла всем этим шпионским скопищем сиротка из провинции, седьмая вода на киселе Лаура Ватто. Властно, жестко, хватко, словно дирижер оркестром. Но и тонко, с деликатностью, так что авторитет маркиза нисколько не страдал. А по ночам с Буровым Лаура преображалась — становилась то рабыней из гарема, робкой, уступчивой, готовой на все, то восточной царицей, гордой, самовлюбленной, знающей себе цену, то необузданной менадой
Между тем собрались. Натянули добрые, бычьей кожи сапоги, стряхнули с плеч осыпавшуюся с париков пудру, не забыли треугольные, с вычурным плюмажем шляпы. Аристократия, так ее растак, второе сословие
— Эге, нам, похоже, повезло, — обрадовался шевалье, когда они уже вышагивали по главной аллее, и указал на отъезжавшую от дома карету. — Никак это сестренка? Сердце у нее отзывчивое, мимо не проедет. Да к тому же любопытна, как кошка.
Карета и в самом деле остановилась. С запяток соскочил ливрейный лакей, бросился к ореховой, в пасторальной росписи дверце.
— Вы это куда, господа? — Из экипажа выглянула Мадлена, голос ее звучал пленительно и томно, совсем не так, как когда она учила Бурова французскому. — Может, хотите внутрь? Не стесняйтесь, места для обоих хватит.
Выглядела она потрясающе — стеганый камзол из розового шелка с золотым шитьем и перламутровыми пуговицами, бархатный жилет с богатой отделкой, черные, в обтяжку, брючки до колена, шпажка на боку, бриллианты на туфлях и солитер на пальце. Этакий чертовски соблазнительный, похожий на пряник женоподобный кавалер. Мессалина, Ганимед и Сафо в едином лице и в мужском платье.
— Мерси, сестренка, — шевалье с готовностью залез в карету, плюхнулся на мягкий, крытый атласом диван. — Никак ты опять к этому голландскому послу? Будете обсуждать достоинства “Traite de la saggess”
— Так же как и “английский плащ”
Так, за фривольным зубоскальством, они выехали за ворота, миновали улицу фешенебельных особняков и, оказавшись на мосту, покатили над свинцовыми водами Сены.
— Вот здесь-то мы и расстанемся, сестренка, — сказал Анри уже на правом берегу, Мадлена потянула за шнурок, кокетливо улыбнулась:
— Как скажешь, братец. Разве я в чем-нибудь тебе отказывала?
Экипаж остановился, у дверцы показался лакей, на его щекастом, невыразительном лице было написано: “Приехали”.
— Оревуар, — Буров и Анри сошли, сделали Мадлене ручкой и, не глядя более на отъезжающую карету, двинулись по многолюдной набережной. Кого только там не было — подвыпившие лодочники в закатанных штанах, дородные торговки с корзинами на голове, крестьяне в куртках из козьих шкур, корабельные плотники, грузчики, водоносы, крысоловы, лекари и разносчики мелкого розничного товара. Простолюдины, чернь, третье сословие, основной источник государственного дохода. Однако же и паразитов хватало: покачивались в портшезах
— Да, славный нынче день, — Буров посмотрел на небо, на шпили Нотр-Дама, хотел было еще полюбоваться закатом, но не стал — заметил пса, плывущего по мутным водам.
— Не только славный, князь, но и удачный, — тонко улыбнулся шевалье, и в голосе его послышалась таинственность. — Видите эту собаку? Это же мистический четырехцветный пес, вестник благополучия и благоволения судьбы. Нас ждет какая-то радость. И, судя по окрасу, очень большая. — То, что пес дрейфовал на спине, его ничуть не смущало. Шевалье из кармана вытащил часы, вызвонил галантный менуэт и улыбнулся еще шире, еще лучезарней. — Давайте же поспешим, князь, мне не терпится продемонстрировать вашу методу в действии. До подвала Рошеро отсюда пара шагов. Я уверен, нас ждет триумф.
И всю дорогу до подозрительного, отвратно смердящего проулка он восхищался вслух системой Бурова. Ах, как же все здорово придумано! Гениально, как все простое! Нужно атаковать сперва конечности противника, дабы затем, обезноженный и обезрученный, он был беззащитен, словно цитадель, лишенная своих рвов, стен и подвесных мостов. И делай с ним, что хочешь — дроби ему челюсти, круши ключицы, вырывай трахею, выдавливай глаза и расплющивай пах. Как же все-таки восхитительно придумано! Нет, все-таки вы, князь, Ньютон, Лейбниц и Пифагор мордобоя!
Наконец пришли. Проскользнули в арку, ведущую во двор, завернули за угол, попав в царство поленниц, постучали в зловещего вида дверь. Раз, другой, третий. Наступила тишина, нарушаемая лишь окрестными котами да женским, на взводе, визгливым голосом:
— Ну ты и скотина же, Жан-Пьер! Ну ты и скот! Грязное, вонючее животное! Кот! Кот! Похотливый самец! Ну ладно, ладно, твоя взяла. Иди сюда, я сама…
Наконец дверь с лязгом приоткрылась, и возникло пышноусое мурло, своей рожей, шеей и обритым черепом очень напоминающее моржа.
— Эй, кто тут? Надо чего? Вам.
— Что-то нынче ты не очень вежлив, Антуан, — в тон ему, так же грубо ответил шевалье и машинально приласкал эфес своей шпаги. — Или память тебе отшибло?