был вопросом о единице английского языка, который отличался бы от вопроса о соответствующей единице немецкого языка. Функции английского слова не являются ни английскими, ни континентальными. То, что я делаю со своими ботинками, произведенными в Ноттингеме, — а я в них хожу, — не есть нечто произведенное в Ноттингэме; однако это не произведено также ни в Лейстере, ни в Дерби. Мои операции с шестипенсовой монетой не имеют ни обработанных, ни необработанных граней — они вовсе не имеют граней. Мы можем обсудить, что я могу и чего не могу сделать с этой монетой, а именно что я могу или не могу на нее купить, на что я могу или не могу ее обменять и т. д. Но наше обсуждение не будет касаться даты чеканки, составных частей, формы, цвета или происхождения монеты. Речь идет о меновой стоимости данной или любой другой монеты того же достоинства, а не о самой этой монете. Обсуждение носит не нумизматический, а коммерческий или финансовый характер. Перенос ударения на слово «употребление» помогает прояснить тот важный факт, что исследованию подлежат не какие-либо другие характеристики или свойства слова, монеты или пары ботинок, но лишь функции этих или других предметов, с которыми мы производим такие же операции. Вот почему столь ошибочно классифицировать философские вопросы как лингвистические или нелингвистические.
Мне кажется, что философы взяли моду говорить об употреблении выражений, и даже возвели подобные разговоры в ранг добродетели, только в последние годы. Наши предки, было время, говорили вместо этого о понятиях или идеях соответствующих выражениям. Во многих отношениях этот обычай был весьма удобен, и для большинства ситуаций хорошо было бы его сохранить. Впрочем, был у него и недостаток: он подталкивал людей к платоновским или локковским спорам о статусе и происхождении понятий или идей. Создавалось впечатление, будто философ, который хочет обсуждать, скажем, понятия причины, бесконечно малых или раскаяния, обязан сначала решить, обладают ли эти понятия внекосмическим или только психологическим существованием, являются ли они интуитивно постижимыми трансцендентными сущностями или же даны только в личной интроспекции.
Позднее, когда философы восстали против психологизма в логике, в моду вошел другой обычай: стали говорить о значениях выражения а «понятие причины» было заменено на «значение слова „причина“ или любого другого слова с тем же значением». Этот новый обычай тоже был уязвим для придирок антиплатоновского и антилокковского толка; однако его самый большой недостаток состоял в другом. Философы и логики того времени пали жертвами характерной — и ошибочной — теории значения. Они сконструировали глагол «означать», которым обозначили отношение между выражением и некой другой реальностью. Значение выражения они считали реальностью, именем которой является данное выражение. Поэтому считали (или были близки к этому), что исследование значения выражения «Солнечная система» — то же, что исследование Солнечной системы. В какой-то мере реакцией против этой ошибочной точки зрения было то, что философы стали предпочитать идиому «употребление выражений» идиоме «…является причиной…» и «…Солнечная система». Мы привыкли говорить об использовании английских булавок, перил, столовых ножей, символов и жестов. Эта знакомая идиома не имеет ничего общего ни с какими странными отношениями ни к каким странным реальностям. Она обращает наше внимание на передаваемые посредством научения процедуры и техники обращения с вещами или использования вещей, не вызывая нежелательных ассоциаций. Обучение правильному обращению с веслом для каноэ, дорожным чеком или почтовой маркой не есть знакомство с дополнительной реальностью. Не является таковым и приобретение навыка употребления слов «если», «должен» и «предел».
У этой идиомы есть еще одно достоинство. Там, где можно говорить об умении обращаться, распоряжаться и использовать, можно говорить и о неправильном обращении, распоряжении и использовании. Правила соблюдают или нарушают, кодексы выполняют или обходят. Научиться использовать выражения (как и монеты, марки, чеки и клюшки) — значит научиться делать с ними одно и не делать другого, а также узнать, когда можно и когда нельзя делать что-то. Среди вещей, которые мы узнаем в ходе освоения употребления языковых выражений, — то, что приблизительно можно назвать «правилами логики». Так, хотя и мать, и отец могут быть высокого роста, они оба не могут быть выше друг друга, и, хотя дяди могут быть богатыми или бедными, толстыми или тонкими, они не могут быть мужчинами или женщинами, но только мужчинами. Хотя суждение, что понятия, идеи или значения могут быть бессмысленными или абсурдными, было бы неправдоподобным, вполне можно утверждать, что некто может дать определенному выражению абсурдное употребление. Практикуемый или предлагаемый способ употребления выражения может быть логически незаконным или невозможным, но универсалия, состояние сознания или значение не могут быть логически законными или незаконными.
С другой стороны, обсуждение употреблений выражений часто бывает неадекватным. Люди склонны понимать значение слова «употребление» в том смысле, который, безусловно, допустим в английском языке, именно как синоним «полезности». Они полагают, следовательно, что обсуждать употребление выражения — значит обсуждать, для чего или в каком смысле оно полезно. Иногда такие соображения плодотворны с философской точки зрения. Но легко видеть, что обсуждение употребимости в одном смысле (в сравнении с бесполезностью) в корне отличается от обсуждения употребимости в другом смысле (в сравнении с неправильным употреблением), т. е. от обсуждения способа, метода или характера употребления. Женщина-водитель может уяснить, в чем состоит полезность запальной свечи, однако это не означает, что она научится соответствующим операциям с запальной свечой. Она не имеет (достаточных) навыков и компетенции, необходимых для манипуляций с запальной свечой, в отличие от навыков, которые необходимы для операций с рулем, монетами, словами и ножами. Запальные свечи в ее машине сами себе хозяева. Или, скорее, у них вообще нет хозяина. Они просто автоматически функционируют, пока не перестают функционировать. Они полезны, даже необходимы для нее. Но она не умеет обращаться с ними.
Напротив, человек, который научился насвистывать мелодии, может не считать это занятие полезным или хотя бы приятным для других людей или для себя самого. Он справляется, хотя и не всегда, со своими губами, языком и дыханием и опосредствованно также с производимыми им нотами. Он умеет свистеть и может показать, а возможно, и рассказать нам о том, каким образом ему это удается. Однако насвистывание мотивов — бесполезное занятие. Вопрос: «Как ты регулируешь дыхание или движение губ, когда свистишь?» — требует положительного и развернутого ответа. Вопрос же: «Каково употребление, в чем полезность свиста?» — вызывает отрицательный и односложный ответ. Первый вопрос, в отличие от второго, касается технических деталей. Вопросы об употреблении выражения часто, хотя и не всегда, являются вопросами о способе обращения с ним, а не о том, зачем оно нужно человеку, который его употребляет. Они начинаются с «как», а не с «зачем». Последнего рода вопросы могут быть заданы, но в этом редко бывает необходимость, потому что ответ в данном случае обычно очевиден. В чужой стране я не спрашиваю, для чего нужен сантим или песета. Но я спрашиваю, сколько таких монет должен отдать за какой-то предмет или сколько монет смогу получить в обмен на полкроны. Я хочу знать, какова их меновая стоимость, а не то, что они нужны для покупок.
Гораздо более коварным, чем смешение способа употребления с полезностью, является смешение «употребления» (use), т. е. способа действия с чем-то, и «обычая» (usage). Многие философы, нацеленные преимущественно на проведение логико-лингвистических различений, ничтоже сумняшеся говорят так, словно «употребление» и «обычай» являются синонимами. Это грубейшая ошибка, и она простительна разве лишь в том случае, если вспомнить, что в устаревшем выражении «use and wont»[22] слово «use» можно, пожалуй, заменить словом «usage», что «used to» действительно обозначает «accustomed to» и что претерпевать плохое обращение означает страдать от дурного обычая (to be hardly used is to suffer hard usage).
Слово «usage» обозначает обычай, практику или моду. Обычай может иметь локальное или широкое распространение, быть устаревшим или современным, сельским или городским, вульгарным или классическим. Обычай не может быть неправильным, как не может быть неправильной традиции или неправильной моды. Методы изучения лингвистических обычаев относятся к компетенции филологии.
Напротив, способ обращения с лезвием бритвы, словом, дорожным чеком или веслом для каноэ есть некая техника, умение или метод. Освоить эту технику — значит узнать, как производить конкретное действие; ее освоение не предполагает социологических обобщений, даже социологических обобщений относительно других людей, которые производят такие же или другие действия с лезвиями бритв, словами,
