А вот пример другой дилеммы. Если человек знаком с историей гедонистической психологии, гедонистической и утилитаристской этики — напоминает Райл, — то он знает, что на всем протяжении их существования вспыхивали локальные битвы между сторонниками этих теорий и их противниками. Более того, внутренний спор по этим вопросам идет в каждом из нас. Мы понимаем, что, как правило, за исключением необычных обстоятельств, люди действительно стремятся к тому, что они любят, что их радует, а не наоборот. Это трюизм. И в то же время общий вывод, будто во всех целенаправленных актах мы неизменно стремимся обеспечить себе максимум удовольствия, вызывает чувство сопротивления. Этот вывод звучит уже не как трюизм, а как громкое научное открытие. При этом применение понятий «удовольствие», «неудовольствие», «нравиться», «не нравиться» и др. тоже не вызывает затруднений на исходном уровне обыденного рассуждения. Не нуждаясь в особом исследовании понятий, люди с легкостью говорят о винах, шутках, новеллах, которые им нравятся или не нравятся. В жизни они прекрасно знают, чего хотят и чего не хотят, что у них вызывает симпатию и что — неприязнь. Но как только начинается обобщенный разговор об удовольствии и его роли в человеческом поведении, так тотчас же возникают трудности. Это относится не только к сфере собственно философии. Отмечается, что задолго до начала философствования общие вопросы такого рода обсуждаются на разные лады во многих пересекающихся сферах рассуждения. Воспитатель, моралист, говоря о нормах поведения, психолог, рассуждая о мотивах человеческих поступков, экономист, изучая потребности, художественный критик, сравнивая так или иначе эстетическую ценность произведений, — все вынуждены говорить об удовольствии и в общих терминах. И опять-таки противоречия гедонистической этики возникают, по мысли Райла, в обобщенном рассуждении, при пересечении разных его сфер. Мы сами чувствуем, поясняет философ, что исходные понятия «желания» и «нежелания», «симпатии» и «антипатии», которые так широко представлены в наших повседневных биографиях, «подвергаются странной и подозрительной трансформации, когда их представляют в качестве основных сил для объяснения всех человеческих выборов и склонностей» (р. 62). Свободно и легко рассуждая о конкретных радостях и переживаниях людей, мы не знаем, как обобщить эти мысли, оформить их в теории или схемы. Глаголы «радоваться», «желать» и т. п. нам доступны и понятны, не влекут за собой каких-то особых проблем. Абстрактные же существительные «удовольствие» и др. вызывают замешательство. Мы понимаем, что эти неудобные абстрактные существительные есть некая дисцилляция того, что покрывается удобными конкретными глаголами. Переходя к обобщениям, мы всякий раз чувствуем, что одно дело применять само понятие, но совершенно другое дело — описывать его применение, подобно тому, как использовать деньги на рынке — это одно, а связно рассуждать об экономике — совсем другое. Продуктивность в одном деле совместима с некомпетентностью в другом. Человек, беспомощный в финансовых операциях, может быть прекрасным теоретиком стоимостных отношений и наоборот. И тем не менее, отмечает Райл, «мы не только научились думать в терминах поговорок, педагогики, судебных и проповеднических обобщений о человеческих симпатиях и антипатиях, но и испытываем необходимость объединить эти обобщения в связное целое» (р.62), в некую общую схему пружин человеческого поведения. И вот тут-то мы втягиваемся в ловушки дилемм, природу которых важно осознать.
В качестве примера характерной для XX века внутрифилософской дилеммы взят спор приверженцев формальной логики и философии. Область исследования, именуемая формальной логикой, всегда была более или менее тесно связана с философией. Однако начиная со второй половины XIX в. она выросла в современную строгую науку широкого диапазона действия, располагающую мощным аналитическим аппаратом в виде формальных (символических) исчислений. В результате логика обрела большую самостоятельность, значительно обособившись от философии. Вооруженные новейшей логической техникой, получив возможность решать все новые и новые классы задач своими строгими средствами, логики стали порой критически-иронично относиться к старомодным мыслительным опытам философов, предлагая вооружить их — вместо идущего ощупью метода проб и ошибок — точными методами логического исчисления. В ответ последовали заявления оскорбленных философов о том, что они не намерены приумножать число тривиальных формул, что ни одна сколько-нибудь интересная философская проблема еще не была решена вычислением. Более того, они подчеркивали и делают это поныне, что, вопреки ожиданиям Лейбница, Рассела и других, вопросы, решаемые исчислением, — совершенно иного рода, чем проблемы, вызывающие философский интерес и характерные затруднения.
Критики формальной логики подчеркивают искусственный, безжизненный характер ее схем. Отмечается: в отличие от полнокровных содержательных понятий, с которыми имеет дело философия, компетенцию формальной логики составляют как бы «бесплотные» понятия («не», «все» и др.), да и тем — по сравнению с обычным рассуждением — логика предписывает искусственно ограниченные функции. В самом деле, в формальной логике исследуются главным образом выводные способности содержательно нейтральных терминов (и, или, если… то и др.), логических констант или пропозициональных связок, составляющих стержень логического вывода. Более того, формальная логика оперирует далеко не всеми, а лишь некоторыми содержательно нейтральными выражениями и в самом деле предписывает им хотя и четко очерченные, но более узкие, чем в обычном языке, обязанности. Наконец, критики формальной логики подчеркивают, что выводная работа логических констант не порождает никаких парадоксов. Для философа же наиболее интересны понятия, которые по тем или иным причинам вызывают затруднения. Споры такого рода создают впечатление соперничества логиков и философов.
Так очерчена данная дилемма у Райла. Между тем, заключает он, функции философа и формального логика разнородны по целям и процедурам, хотя и не отделены друг от друга полностью. Так, логик не исследует поведение понятий «и», «не» и др. в естественном рассуждении. На его долю выпадает особая теоретическая задача — изучение способов искусственно упрощенного поведения логических констант и их взаимовыведения. Перед ним также стоит задача разработки принципов самих исчислений — объединения логических констант в дедуктивные системы. Проблема философа в другом. Он исследует не только типы логического поведения, но и специальное содержание своих понятий. Его функция — изучить те термины повседневного и специализированного рассуждения, значения которых не предписаны сколько-нибудь строго и носят переменный характер. Таких терминов большинство. И обычно нет способа выделить из них скрытые логические константы. Философ, по мысли Райла, должен определить логическую силу таких терминов путем выявления их реальных функций. Признается, что формальная логика, безусловно, помогает в решении философских задач. Однако надежды на сведение философских проблем — посредством некоторых стереотипных операций — к стандартным проблемам формальной логики считаются беспочвенной мечтой. Формальная логика способна дать философии в лучшем случае компас, но не разработанный в деталях конкретный курс. Так, знание стереотипных движений в искусственных условиях военного парада или учения не идентично умению вести себя в бою. Однако и в новых необычных ситуациях необходимо применять стандарты солдатской тренировки. Разрешение тяжбы, повторяет свое общее заключение Райл, — в уяснении особых теоретических задач формальной логики в отличие от философии, в более четком размежевании этих смыкающихся, но в целом имеющих разные задачи сфер исследования.
Понятно, что проблемы, привлекшие внимание Райла, затрагивают и сферу науки. Историкам науки хорошо известно о борьбе конкурирующих воззрений. Вспомним о концепциях прерывности и непрерывности вещества и света в истории физики, устойчивости и изменчивости в составе и строении химического вещества и в его реакциях, скачка и постепенности в эволюционном развитии органического мира и многие другие. Как правило, каждая из соперничающих теорий схватывает одну из взаимодействующих друг с другом «противоположных» характеристик объекта в абстракции от другой. На стадии анализа, размежевания аспектов противоположные системы экспериментальных результатов или теоретических представлений кажутся несовместимыми, а соответствующие научные проблемы принимают вид резко очерченных дилемм.
Райл отмечает, в частности, что сама внутренняя логика хорошо организованных дисциплин нередко рождает тяжбу между ними и другими дисциплинами или общим знанием. Это может быть связано с тем, что специалист стремится подчинить своей концептуальной муштре, своему разумению фрагменты других областей знания, иные «концептуальные упряжки». К примеру (он приведен у Райла), фундаментальные физические теории покрывают в ряде аспектов содержание других естественных наук, и возникает представление, будто физик размышляет о мире как таковом и что мир должен описываться только в терминах физики. Между тем в ней не идет речь о мире в широком смысле слова, в положениях фундаментальных физических теорий раскрываются лишь некоторые аспекты вещей. Концептуальные сбои возможны и в тех случаях, когда соответствующая форма деятельности и обслуживающая ее система
