что в состояниях сильного возбуждения мы не способны на хладнокровное наблюдение.
Поэтому частью того, что имеют в виду, говоря об интроспекции, является аутентичный процесс ретроспекции. Но в объектах ретроспекции нет ничего специфически призрачного. Точно так же как я могу поймать себя на мечтании, я могу поикать себя на том, что чешусь; аналогично тому, как я могу уловить себя произносящим внутренний монолог, я могу застать себя говорящим вслух.
Остается верным и важным, что мои припоминания всегда так или иначе выразимы в форме «вспоминаю, как я делаю то-то и то-то». Я вспоминаю не раскат грома, но то, как я услышал раскат грома; или я ловлю себя на том, что ругаюсь, но я не могу в том же смысле уловить ваше произнесение ругательств. Объектами моей ретроспекции являются элементы моей автобиографии. Но сколь бы они ни были личными, они вовсе не обязательно происходят только приватно или лишь в моем уме. Я могу припомнить, как я что-то видел и как я что-то воображал; мои внешние действия, равно как и мои ощущения. Я мог; сообщить результат вычисления, которое я проделал в уме, но могу также сообщить результат расчетов, которые я выполнил в тетради.
Ретроспекция несет на себе часть бремени, тяжесть которого пытались возложить на интроспекцию. Но она не может взять на себя все это бремя, особенно самую его философски драгоценную и хрупкую часть. Можно оставить в стороне то, что даже осуществленное по текущим следам припоминание подвержено испарению и искажению, и все равно, сколь бы тщательно я ни припоминал свое действие или ощущение, я все же могу ошибаться относительно его природы. Были ли вчерашние переживания, а которых я сегодня вспоминаю, подлинным сопереживанием или угрызениями совести, это не станет для меня яснее от того факта, что они сохранились в моей памяти как живые. Хроники не объясняют то, память о чем они сохраняют.
Автобиографичность ретроспекции не означает, что ока дает нам Привилегированный Доступ к особого рода фактам. Однако она действительно дает нам кассу данных, способствующих пониманию нашего поведения и характеристик сознания. Дневник является не хроникой призрачных эпизодов, а ценным источником информации относительно характера, ума и деятельности его автора.
(4) Знание о себе без привилегированного доступа
Здесь приводились различные доводы в пользу того, что, когда мы говорим о сознании человека, то говорим не о некой второй сцене, на которой разыгрываются особого рода события, но об определенных способах упорядочения событий его единой жизни. Его жизнь не является двойной серией событий, образованных из разного материала; это — единое сочетание событий, различие между классами которых в значительной степени сводится к применимости или неприменимости к ним различных логических типов законосообразных (law-propositions) и законоподобных (law-like propositions) суждений. Утверждения о сознании личности являются, следовательно, особого рода утверждениями об этой личности. Поэтому вопросы об отношении между личностью и ее сознанием, подобно вопросам об отношении между телом личности и ее сознанием, являются неуместными. Они столь же неуместны, как вопрос: «Как взаимодействуют палата общин и британская конституция?»
Отсюда следует, что принятая некоторыми теоретиками манера говорить, что чье-то сознание знает то или выбирает это, является логической ошибкой. Знает или выбирает личность, хотя сам факт, что она это делает, можно при желании классифицировать как ментальный факт, относящийся к этой личности. Примерно по тем же основаниям неправильно говорить, что мои глаза видят то-то, а мой нос обоняет то-то. Мы должны вместо этого говорить, что я вижу и я обоняю и что Данные утверждения содержат некоторую информацию о моих глазах и моем носе. Но эта аналогия неточна, поскольку мои глаза и нос являются органами чувств, а выражение «мое сознание» не означает никакого дополнительного органа. Оно обозначает мою способность и склонность делать вещи определенного рода, а не какое-то индивидуальное устройство, без которого бы не стал или не смог это делать. Сходным образом, британская конституция не является еще одним политическим институтом, функционирующим наряду с институтом государственной службы, правовой системой, государственной церковью, палатами парламента и королевской семьей. Не является она и суммой всех этих институтов или соединительным материалом для них. Допустимо сказать, что Великобритания пришла на выборы, но нельзя говорить, что британская конституция пришла на выборы, хотя тот факт, что Великобритания пришла на выборы, может быть описан как конституционный факт относительно Великобритании.
Вообще надо признать, хотя и не всегда возможно изменить сложившуюся практику, что использование существительных «сознание» и «сознания» несет в себе немалую логическую опасность. Такая языковая форма позволяет слитком легко выстраивать логически некорректные конъюнктивные, дизъюнктивные и условные причинно-следственные суждения типа «то-то и то-то происходило не только в моем теле, но и в моем сознании», «мое сознание заставляет мою правую руку писать», «в человеке тело и сознание взаимодействуют» и т. п. Там, где от нас требуется логическая честность, мы должны следовать примеру новеллистов, биографов и авторов дневников, которые говорят только о том, что делают или испытывают люди.
Вопросы «Какого рода знание может получить человек о работе собственного сознания?» и «Как он добывает это знание?» самими своими формулировками подсказывают абсурдные ответы. Они наводят на мысль, что, для того чтобы чел овен знал, что он ленив или что он правильно вычислил сумму, он должен заглянуть в некую комнатку без окон, которая освещена особого рода светом и в которую может заглядывать только он один. Когда проблема ставится таким образом, то и параллельные вопросы «Какого рода знание может получить человек о работе другого сознания?» и «Как он добывает это знание?» самой своей формой закрывают путь к ответу. Потому что они подводят к мысли, что человек может знать, что другой человек ленив или правильно вычислил сумму, только заглянув в чужую потайную комнатку без окон, куда он, —
Проблема же на самом деле имеет другой характер. Это есть обыкновенный методологический вопрос о том, как мы получаем и как применяем некоторые законоподобные предложения относительно видимого или невидимого поведения людей. Я получаю возможность оценить умение и тактику шахматиста, наблюдая, как он и другие играют в шахматы. Я узнаю, что один из моих учеников ленив, амбициозен и остроумен, наблюдая за его работой, замечая его отговорки, слушая его разговоры и сравнивая его выполнение заданий с другими. И нет никакой существенной разницы в случае, если этим учеником являюсь я сам. Тогда, правда, я смогу услышать больше его разговоров, потому что ко мне будут обращены его внутренние монологи, и больше отговорок, потому что всегда буду при них присутствовать. Но в то же время мне будет труднее сравнивать его выполнение заданий с работой других, поскольку в этом случае мне будет труднее сохранять беспристрастность.
Повторимся снова: проблема не в глобальном вопросе «Как я обнаруживаю, что я или вы обладаем сознанием?», а в целой серии частных вопросов, имеющих вид «Как я обнаруживаю, что я менее эгоистичен, чем вы; что я могу хорошо делить большие числа, но плохо решаю дифференциальные уравнения; что вы страдаете некоей фобией и избегаете вещей определенного рода; что я более раздражителен, чем многие другие люди, зато менее подвержен панике, головокружению, ипохондрии?» Помимо таких чисто диспозициональных вопросов существует целый ряд вопросов относительно действий и событий типа «Как я обнаруживаю, что я понял смысл шутки, а вы — нет; что вы действуете более отважно, чем я; что я оказал вам услугу из чувства долга, а не из корысти; что хотя я не вполне понял, что было сказано, но потом, прокрутив это в голове, понял до конца, тогда как вы все прекрасно поняли с самого начала; что я вчера тосковал по дому?» В вопросах такого рода нет ничего таинственного; мы прекрасно знаем, что надо делать, чтобы найти на них ответ. И хотя часто оказывается, что мы не в состоянии дать окончательный ответ и останавливаемся на чем-то предположительном, но все равно у нас нет сомнения в том, какого рода информация помогла бы разрешить наши затруднения и каким путем ее можно было бы получить. Например, выслушав мое рассуждение, вы утверждаете, что прекрасно его поняли. Но вы можете заблуждаться или пытаться ввести меня в заблуждение. Если теперь мы расстанемся на день или на два, я так и не смогу проверить, правда ли, что вы меня прекрасно поняли. Тем не менее я знаю, какая проверка могла бы прояснить это. Если бы вы пересказали мое рассуждение своими словами, или перевели его на французский
