что видит или разглядывает образы вещей, следит за видом на скачки, ловит мелькнувший образ от промелькнувшего сокола или присматривается к визуальной картине крон деревьев. Он почувствовал бы, что, смешивая понятия подобным образом, несет такую же чепуху, как если бы от разговора о том, как едят печенье и как его надкусывают, он перешел к разговору о поедании надкусывания печенья. И был бы совершенно прав: нельзя осмысленно говорить о «поедании надкусывания», ибо «надкусывание» уже является существительным для обозначения процесса еды. И нельзя говорить о «видении видов» («seeing looks»), ибо «вид» — это существительное, уже обозначающее процесс видения.
Когда он говорит, что наклонно расположенная тарелка имеет форму эллипса или выглядит так, как если бы была эллиптической, он имеет в виду, что она глядит точно так же, как выглядело бы стоящее прямо эллиптическое по форме блюдо. Наклоненные круглые предметы в самом деле иногда почти или в точности напоминают стоящие прямо предметы эллиптической формы. Прямая палка, наполовину погруженная в воду, порой очень похожа на кривую палку, а отдаленный горный массив иногда выглядит плоской настенной декорацией, развернутой прямо перед носом. Говоря, что тарелка выглядит эллиптической, человек не характеризует некий дополнительный (extra) объект, а именно «образ» в качестве эллиптического, он просто сравнивает то, как выглядит наклоненная круглая тарелка с тем, как выглядело бы стоящее прямо эллипсовидное блюдо. Он говорит не: «Я вижу гладкое эллиптическое пятно Белого», а, скорее: «Я, должно быть, вижу гладкий и стоящий прямо предмет из белого фарфора». Мы можем сказать, что движение ближнего к нам самолета кажется более быстрым, нежели движение отдаленного самолета, однако вряд ли скажем, что он имеет «более быстрый образ». «Выглядеть быстрее» — значит здесь «выглядеть так, как если бы он быстрее летел по воздуху». Разговор о видимых скоростях самолетов не является разговором о скоростях видимых образов самолетов.
Иначе говоря, грамматически бесхитростное предложение «Тарелка имеет эллиптический вид» не выражает, как то предполагает рассматриваемая теория, одной из тех основных относящихся к делу истин, которые так ценятся в теории, но так редко встречаются в повседневной жизни. Оно выражает довольно сложную пропозицию, в которой одна часть является одновременно и общей, и гипотетической. Оно применяет к наличному виду тарелки правило (или описание) типичного вида стоящих прямо эллиптических тарелок вне зависимости от того, существуют подобные фарфоровые предметы или нет. Это как раз то, что я в другом месте назвал смешанным категориальным суждением. Это аналогично тому, когда о ком-то говорят, что он рассуждает беспристрастно, как педагог. Когда человек, страдающий косоглазием и знающий о своем дефекте, сообщает, что на столе, как ему кажется, находятся две свечи или что он, должно быть, видит две свечи, то он описывает вид одной-единственной свечи, при этом прибегая к описанию того, как обычно выглядит пара свечей для наблюдателей, не страдающих косоглазием. Если же, не сознавая свое косоглазие, он говорит, что на столе находятся две свечи, то в этом случае он неверно использует то же самое общее правило. Выражения «Оно выглядит…», «Оно выглядит так, как если бы…», «Оно похоже на…», «Я, должно быть, вижу…», как и многие другие выражения этого типа, обладают значением своего рода открытых гипотетических предписаний, применяемых к наличным ситуациям. Когда мы говорим, что у кого-то вид педанта, мы не подразумеваем при этом, что существует две педантичные сущности, а именно сам человек и его внешность. Мы подразумеваем, что этот человек выглядит так же, как и некоторые другие педантичные люди. Точно так же не существует и двух эллиптических объектов, а именно тарелок и их образов, а существуют только тарелки, имеющие эллиптическую форму, и другие тарелки, которые выглядят так, как если бы они были эллиптическими.
В повседневной жизни мы ведем речь о цветах и красках вполне определенным образом. Домохозяйка могла бы сказать, что ее гостиной подошли бы малиновые тона, не уточняя при этом, о чем идет речь — о малиновых обоях, декоративных растениях, ковриках или занавесках. Она может попросить своего мужа пойти и купить «чего-нибудь малинового…», предоставляя ему самому заполнить этот пробел с помощью «герани», «краски», «кретона» или всего остального, что отвечает ее пожеланиям. Подобным же образом наблюдатель, смотрящий сквозь дырку в заборе, мог бы сказать, что он видел желтое цветовое поле, но при этом не смог бы уточнить, что именно он видел: желтые нарциссы, цветы дикой горчицы, желтую парусину или еще какие-то обыденные объекты или материалы. Закончить свою речь он мог бы только так: «Я видел что-то желтое».
В противоположность этому обычному использованию лакунных выражений вроде «пятно желтого…» и «оттенок чего-то малинового» теория чувственных данных рекомендует другую идиому, по которой мы должны говорить: «Я вижу пятно Белого» (а не «Я вижу белое пятно…») или: «Он обнаружил двухмерное эллиптическое простирание Синего» (а не «что-то синее, плоское на, похожее на эллипс или вроде того»).
Итак, я отрицаю, что наличие зрительного ощущения является видом наблюдения, которое можно описать как запечатление или интуирование цветовых пятен. Однако я не отрицаю, что женщина может осмысленно попросить его мужа купить что-нибудь малиновое, а о прохожем вполне можно сказать, что он заметил какую-то желтую поверхность через щель в заборе. То, что проделала теория чувственных данных, было попыткой снять эфемерные сливки с обыкновенных лакунных дескрипций публично данных объектов, рассуждая о них так, будто бы был найден новый класс объектов. В действительности же эта теория просто неверно истолковала хорошо известный класс суждений, указывающих на то, как иным образом обнаруживают себя обычные, не приватно данные объекты.
Разговор об образах, звуках и запахах, протяжении, формах и цветах, точно так же как и разговор о проекциях, о чем-то туманном, о фокусировках и смутных представлениях, уже сам по себе является разговором о привычных объектах, ибо служит применением усвоенных при обучении способов восприятия типичного внешнего вида обыденных объектов ко всему тому, в чем человек пытается разобраться в данный момент. Сказать, что некто уловил мимолетное впечатление или услышал звук, уже значит сказать больше, чем требуется для простого описания его зрительных или слуховых ощущений, ибо то, на что человек обратил внимание, уже подводится под весьма общие правила восприятия.
Этот пункт можно проиллюстрировать ссылкой на старинную доктрину вторичных качеств. В ней во многом верно отмечалось, что, когда обычный объект описывается как зеленый, горький, холодный, едкий или пронзительно звучащий, то тем самым он характеризуется как имеющий для воспринимающего его наблюдателя такой-то и такой-то вид, вкус, запах или звук. Было также верно замечено, что условия, влияющие на его восприимчивость, вносят различия в то, как человек видит, ощущает на вкус, осязает, обоняет или слышит предметы. Уровень шума от поезда частично зависит от расстояния между ним и наблюдателем, от степени остроты его слуха, от поворота его головы, от того, прикрыты или нет его уши и т. д. Покажется ли человеку вода холодной или нет, зависит от начальной температуры его рук. От подобных фактов был совершен теоретический скачок к доктрине, согласно которой утверждение о том, что объект зеленый, есть высказывание о зрительных ощущениях конкретного наблюдателя, который сообщает, что объект зеленый. При этом считалось, что «зеленый», «горький», «холодный» и т. д. суть прилагательные, которые уместно применять к ощущениям и которые лишь по ошибке применяются к обыкновенным объектам.
А поскольку явным абсурдом было бы говорить, что ощущение является зеленым, эллиптическим или холодным предметом, то сочли необходимым наделить ощущения собственными специфическими объектами — так, чтобы прилагательное «зеленый» можно было бы корректно отнести не к имеющемуся ощущению, а к особому объекту, взращенному внутри этого ощущения. Запрет на описание общедоступных объектов наблюдения посредством прилагательных, выражающих вторичные качества, привел к изобретению скрытых объектов-двойников для перенесения на них этих характеристик. Поскольку прилагательные, выражающие вторичные качества, выступали не иначе как предикаты в отчетах о наблюдении, то сами ощущения должны были истолковываться в качестве наблюдений особых объектов.
Однако, когда я описываю обычный объект как зеленый или горький, я тем самым еще не сообщаю ничего фактического о своем наличном ощущении, хотя и говорю о том, как этот объект выглядит или каков он на вкус. Я говорю, что этот объект на вкус и на вид был бы таким-то и таким-то для всякого, кто окажется в подходящих условиях для того, чтобы смотреть на него или пробовать его на вкус. Поэтому я не противоречу себе, когда говорю, что поле зеленое, а плод горек, хотя в данный момент поле кажется мне серовато-голубым, а плод — совершенно безвкусным. Даже когда я говорю, что трава, хотя она на самом деле зеленая, кажется мне серовато-голубой, я все равно описываю свое наличное ощущение, уподобляя его тому, как реальные серо-голубые объекты выглядят в нормальных условиях для каждого, кто может
