внутри раковины. Милена Вспоминающая видела этот интерьер перед собой так же ясно, как если бы она могла просто повернуть за угол и рассмотреть его там наяву, во всех подробностях.
Она вспоминала дом в Холборне, который был на реставрации. Крыша и полы у него были снесены почти полностью. И вот они с Роуз Эллой осторожно, чуть ли не на цыпочках, пробирались по фундаменту, по осыпавшемуся цементу и грудам кирпичей. А на стенах между тем по-прежнему держалась побелка. Перед глазами стояли стены какой-то комнаты, с широким красным ободом филенки по периметру. В углах – там, где по краям еще оставался потолок, – виднелась лепнина в виде веерами развернувших крылья бабочек. В одной из комнат (это просматривалось в дверной проем) стены покрывала деревянная обшивка, уже посеревшая и треснувшая под солнечным зноем и дождями. Колодцы лестниц зияли пустотой – лишь там, где раньше были лестничные пролеты, на стенах виднелся изгибающийся зигзагом след. Зато плитка на камине нисколько не пострадала. Ее зеленые квадратики были покрыты красными цветами. Готика XXI века. А решетка от ржавчины сделалась огненно-рыжей.
– Люди к этому времени несказанно разбогатели, – сказала Роуз, проводя по решетке пальцем. – Не все, конечно. Некоторые. Как раз перед тем, как начался разлад. Они жили в больших домах, у некоторых их было по нескольку штук. Они могли преспокойно путешествовать по всей Британии – да что там, по всей Европе! И останавливаться в этих домах где на недельку, а где и вообще на пару-тройку дней. Нет, ты представляешь? «Ну что, дорогуша, давай слетаем на выходные в Эдинбург!» – прогнусавила она карикатурным баском.
– «А что, милый? Давай развлечемся», – в тон ей отозвалась Милена, пародируя жену какого-нибудь партийца. Взявшись за руки, они, балансируя, осторожно прошли вдоль выломанного плинтуса.
– Представляешь, каково быть таким богатым? – продолжала Роуз.
– А представь, что мы сейчас залезаем по лестнице и находим одну из тех комнат, где все еще как тогда, и люди там те же, из прежних времен. И будто бы они не знают, что все изменилось…
– У-у! – протянула Роуз. – Не хотела бы я снова в те времена попасть. Мы с тобой потянули бы только на служанок. Ездили бы каждый день сюда издалека, на поезде.
– И вдыхали бы смог, всю эту отраву!
– И думали, что скоро конец света! – Роуз неожиданно схватила Милену за руку. – А ну пойдем. Тебе надо это видеть. – И потащила Милену в соседнюю комнату.
За окнами здесь буйно разрослась крапива. Но зато в этой угловой комнате полностью сохранился пол – совсем ровный, ни одна плашка паркета не испортилась. Паркет был красивый, из хорошего дерева. Потолок, правда, в комнате не сохранился, лишь одна толстенная балка пролегала посередине. А к ней снизу крепился каким-то чудом сохранившийся кусок лепнины: похожий на застывший фонтан округлый выступ, окаймленный лепными же листьями, в середине которого – отверстие под люстру.
– Что это? – спросила Милена, которой этот нарост показался вначале чем-то вроде осиного гнезда.
– Это специально для освещения, – пояснила Роуз. – Называется «роза», потолочная роза. А теперь вот на это посмотри. – И она потянула Милену в смежную комнату поменьше, где повернула за плечи. В арке над выломанной дверью сохранился настенный рисунок: какой-то человек, летящий по воздуху в запряженной лошадьми колеснице или чем-то на нее похожем.
– Это… самолет? – спросила Милена наугад и тут же устыдилась своей глупости. Ага, самолет: с лошадьми в упряжке. Но у нее не было вирусов, которые вовремя подсказали бы, как выглядит самолет, а какую-нибудь книгу о них прочесть она не удосужилась. Роуз Элла, умница, сделала вид, что вопроса не услышала.
За вышибленным дверным проемом слоистой кучей валялся битый шифер, осколки которого напоминали наконечники каких-нибудь доисторических стрел. А на желтой стене возле бывшей двери значилась проставленная красным флюоресцирующим маркером надпись: «Раиса 2050». И ниже, той же рукой, но уже смазанно, угольком: «Раиса (опять!) 2084».
Осторожно пробравшись по завалам шифера, а потом – где прыжками, где перебежками – через заросли крапивы, они были уже возле выхода, когда Милена запнулась о какой-то предмет и, нагнувшись, вытащила его из наноса почвы. Это была мелкая деталь (не то гвоздик, не то шпилька) от металлической кроватной сетки, все еще не утратившая бронзовый цвет и шляпку-венчик. Милена вдруг представила этот гвоздик новым, и все еще частью детской кроватки – с нежным пуховым одеяльцем, с пододеяльничком в синий цветочек. Представился даже ребенок в ней – девочка с каштановыми волосиками, кругленькая, важная, лежит себе и посапывает в кулачок. Милена еще раз взглянула на окна, пустыми бельмами уставившиеся в небо. Что бы та малютка подумала, знай она наперед, как все обернется?
Здание было как будто поездом, уносящим жизни своих жильцов-пассажиров на курьерской скорости – куда? Наверное, к крушению.
ОТЕЦ РОУЗ ЭЛЛЫ отбыл одним ранним летним утром, с товарным поездом. Он и еще семеро мужчин отправлялись на север страны, в Камбрию, за новой партией камня. Проводить их люди собрались со всего Сенного. Все махали – в том числе и Милена, пришедшая сюда спозаранку. Роуз, сама не зная почему, плакала: у нее было какое-то предчувствие. Что-то ужасное, по ее мнению, должно было случиться на пути в Камбрию.
Весь следующий месяц танцы на Сенном проводились по-прежнему регулярно, но, безусловно, сказывалось отсутствие отцов, с которыми было так приятно общаться и танцевать. Даже музыка, казалось, сделалась печальнее. Милена вспоминала Малу, играющую на скрипке. Она играла, положив на инструмент подбородок, а у самой печально-задумчивый взгляд был где-то далеко-далеко, и так же задумчиво звучала скрипка, источая сладковатую грусть старых песен.
То была музыка дома. Милена чувствовала, что обрела семью, близких людей и место, в которое тянет. А вместе с тем обрела и будущее.
ОКЕАНСКИЕ ТЕЧЕНИЯ БЫЛИ НЕСТАБИЛЬНЫ. Гольфстрим время от времени менял направление и смещался в ту или другую сторону. Вслед за ненастным, сырым и ветреным летом могла прийти воющая ветром, слепящая снегом зима.
К концу того лета дожди шли не переставая. Милена все дни проводила на Сенном за чтением, слушая, как барабанит по крыше дождь, в то время как Роуз вязала, а ее сестра мастерила искусственные цветы. Камни на мостовой хлюпали под ногами, выстреливая струйками слякоти. Земля раскисла и стала чавкающей жидкой массой, как болото. Упругим, как матрас, сделался дерн в парках. Деревья уныло поникли своими отяжелевшими от воды кронами, роняя с листьев бесконечные капли.
И вот как-то вечером загудели колокола. Они зазвонили все вместе, по всему городу. По воздуху текли реки колокольного звона.
Согласно правилам, три удара означали вызов врача. Два – пожар, один – наводнение. Здесь же никакого четкого сигнала не было; стоял лишь сплошной гул, от которого тревожно замирало сердце.
Ближайший от Детсада колокол находился на углу Гауэр и Торрингтон, его было видно из окна спальни. Двое ребят на колокольне все еще били в него, когда на улице послышался дробный стук копыт. На Гауэр- стрит появилась женщина-глашатай на лошади. Она не стала спешиваться, а, привстав на стременах, прокричала чистым и пронзительным голосом:
– Всем, всем! Просьба выслушать! Надвигается ураган! Сегодня вечером он достигнет города!
Ребята, свесившись вниз, о чем-то спросили женщину. Та посмотрела на них вверх, затем вниз и наконец прокричала во всеуслышание:
– Его заметили с шаров, и он надвигается! Надвигается ураган! У вас есть примерно четыре часа! Просьба всем закрыть наглухо ставни, забить окна, убрать с улицы все незакрепленные предметы! Уйти в укрытие! Взять с собой запасы провизии! Спасибо! – Затем Башкирия с алым лицом натянула поводья и развернула вставшую на дыбы лошадь. Минута, и стук копыт стих в отдалении.
Директор Детсада распорядился забаррикадировать окна всей имеющейся мебелью. Наиболее храбрые из ребят, держа во рту гвозди, крест-накрест заколачивали снаружи окна бамбуковыми шестами. Одежда и постельные принадлежности сносились вниз, в световые колодцы. Двери запирались и заколачивались. Соблюдались и правила противопожарной безопасности: прежде чем заколачивать дверь, дежурные по этажу бдительно осматривали каждую комнату.
После чего, сгрудившись в спасительных недрах здания, все затаились в тревожном ожидании. Над просветами световых колодцев виднелось небо, внезапно ставшее как-то ниже. В его густеющем вареве
