«20.11.43. Утро. Жаль расставаться с ребятами, слезы текут из глаз. Ведь это наши братья. Мы выросли в единой дружной семье. Были радости, и было немало горя… Да, хорошие ребята — Коля Жигач, Алексей, Виктор Кулешневский, Шатныгин, Панков. Последние рукопожатия. Они уходили, и мы говорили им: «Бейте еще лучше врага, чем били, до полного уничтожения его».
Сейчас уже 12 часов ночи. Счастливой жизнью мы будем жить. Штаб спит. А я сижу и переживаю».
Падают, кружатся золотые листья. Ветер несет их по аллее. Второклассники собирают из них яркие букетики.
Прозвенел звонок. Снова все на своих местах за партами. В класс входит Елена Александровна — первая учительница мальчишек и девчонок.
— Ребята, посмотрите на эту картинку. Что вы видите на ней? — спрашивает она, показывая репродукцию картины Левитана «Золотая осень».
Хором отвечают:
— Это — осень!
— Каковы ее приметы?
Поднимаются десятки детских рук. А Вова Феоктистов поднял сразу обе.
— Листья опадают, — говорит Лариса Осипова. — Вон их сколько, желтых, под деревьями.
Сережа Юринов заметил, что небо на репродукции «какое-то темное». Мягкий, чуть слышный голос Светы Мельниковой добавляет:
— Трава желтая, озимь зеленеет.
— А чем заняты осенью в деревне люди? — задает вопрос учительница.
И опять много рук.
Елена Александровна учит своих питомцев видеть, любить и беречь окружающий мир, который ее старшие товарищи и она сама отстояли в лихую годину.
ПОГАСИТЬ НИКТО НЕ ВЛАСТЕН
«Слыхали ли вы, как кричат цапли, гнездящиеся по берегам озера Маленец?
Внимали ли тишине заречных далей, открывающихся с крутого берега Сороти?
Сидели ли на «скамье Онегина» в старом Тригорском парке?»
На эти вопросы мудрого ваятеля Сергея Ивановича Конёнкова, посетившего на склоне лет пушкинский край, те, о ком наш рассказ, могли бы ответить:
— Да! Слыхали!
— Да! Внимали!
— Да! Сидели!
И еще бы они могли сказать, что сделали все, что сумели, чтобы будущее поколение могло прийти к могиле великого поэта — на холм, с которого вся Россия видна.
НОЧНАЯ КАНОНАДА
В последний день июня 1941 года над грядой Синичьих холмов появился фашистский самолет. Покружив над поселком, летчик спикировал на Святогорский монастырь. Одна из бомб угодила в купол собора. Обломки кровли упали на могилу поэта.
А вскоре у поселка показались красноармейцы. Они уходили от голубой Сороти, навязывая врагу тяжелые бои. Последняя полубатарея, прикрывая отход товарищей, стреляла по гитлеровцам до тех пор, пока орудия и расчеты не были смяты гусеницами фашистских танков. Случилось это под вечер 13 июля…
Потом наступила тишина — гнетущая, натянутая, как стальная пружина. В поселке обосновались те, кто в исполнение чудовищного нацистского плана освоения захваченных земель должен был насаждать «новый порядок» на берегах Сороти.
— Руссиш капут! — гоготала солдатня военной комендатуры, оскверняя русскую святыню — Пушкинский холм.
— Пушкин — дикарь. Ницше — бог, — философствовали за бутылками шнапса гитлеровцы рангом повыше.
И вдруг… Темной осенней ночью рядом с поселком раздалась пулеметная трель. Затем ухнула пушка. Вторая. Третья.
Нервы гитлеровцев не выдержали. Они открыли беспорядочную стрельбу из автоматов и пулеметов. Всполошились и команды, расквартированные в Михайловском, Колоканове, Подкрестье. Всю ночь палили оккупанты, пугая неведомого противника и подбадривая себя.
Утром в поселке только и разговоров было, что про ночную канонаду.
— Из окружения пробились наши, целый полк, — говорили одни.
— Партизанский отряд пытался ворваться в поселок, — утверждали другие.
Но офицеры комендатуры быстро установили истину: кто-то в полночь забрался в подбитые советские танки, стоявшие на летном поле бывшего аэродрома, и выстрелил из трех пушек. Начались обыски, но виновников найти не удалось.
Происшествие насторожило коменданта. Была усилена патрульная служба. Гестаповец Вильгельм Шварц поучал сотрудников комендатуры:
— Нужно беспощадно карать жителей за малейшее проявление неуважения к новому порядку. Но одновременно следует отвлекать их от политики. Постарше пусть идут в божий храм. Штаб охранных войск в ближайшие дни направит в наше распоряжение священнослужителя из Риги. А те, кто помоложе, — пусть по воскресным дням танцуют, играют в карты, читают.
Когда это распоряжение разъяснялось местным властям — старшине поселка, начальнику гражданской полиции и их помощникам, один из фашистских прихвостней воскликнул:
— Мудро, очень мудро, господин комендант! Да! Да! Пусть лучше сопляки читают Пушкина, чем лазят по танкам.
— Дурак, — осадил его майор Зингер. — Пушкин читать запрещаю. Он не любил строгий порядок.
В следующий воскресный день на горе Закат играл духовой оркестр, а в киосках почти бесплатно продавались иллюстрированные журналы с картинками о победах германского оружия и газетные листки на русском языке с кощунственным названием «За Родину».
«ЧЕМ СИЛЬНЫ МЫ?..»
Был в Пушкинских Горах еще один человек, которого не меньше, чем Шварца и Зингера, встревожила ночная стрельба из подбитых танков. Виктор Дорофеев сразу догадался, чьих это рук дело. Дорофеев за год до начала войны окончил девять классов средней школы, носившей имя Александра Сергеевича Пушкина.
