тихонько спустилась с лестницы и открыла замок. Но не успела еще подняться по ступенькам, когда он ворвался в дом. Было темно, но она отчетливо различала белую рубашку и выстрелила в него. Он упал. Кто-то в бильярдной закричал и побежал. Началась тревога. У нее не было времени подняться наверх. Она спряталась в западном крыле, пока все не спустились вниз. Затем поднялась наверх, выбросила револьвер из окна и снова спустилась вниз, чтобы впустить в дом людей, прибывших из Гринвуд-клуба.
Если Томас что-то подозревал, он никогда не говорил об этом. Когда Энн увидела, что рука, по которой ее ударил Арнольд, распухла и посинела, она дала дворецкому адрес Люсьена в Ричфилде и почти сто долларов. Он должен был платить за Люсьена, пока она не выздоровеет. Ей хотелось видеть меня, чтобы я сообщила миссис Армстронг, что законный сын Арнольда находится в Ричфилде, и уговорить ее признать мальчика. Она умирает. Мальчик — Армстронг, поэтому имеет право на их имущество. Бумаги находятся в ее чемодане в Солнечном. Там же и письма убитого ею отца мальчика к Люси, что подтверждает истину. Она умирает. Земной суд судить ее не будет. А на небе, возможно, Люси выступит в ее защиту. Это она, Энн, спускалась по винтовой лестнице в ту ночь, когда Джеймисон заметил там кого-то. Испугавшись преследования, она открыла первую попавшуюся дверь и угодила в подвал. Внизу стояла корзина с бельем. Это ее спасло.
Я вздохнула с облегчением. Значит, все-таки это была не Гертруда!
Вот такая история. Как ни печальна она была, как ни трагична, умирающая женщина, рассказав ее, получила облегчение. Она не знала, что Томас умер, и я не стала говорить ей об этом. Пообещала позаботиться о Люсьене и сидела с ней, пока она окончательно не потеряла сознание. Ночью Энн умерла.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Когда я возвращалась домой со станции в Казанове, я увидела детектива Бернса, прохаживающегося по улице у дома доктора Уолкера. Значит, мистер Джеймисон все же установил за ним слежку. Я не сомневалась, что скоро все раскроется.
В доме стояла тишина. Были сняты две ступеньки, винтовой лестницы, но безрезультатно. Гертруда прислала телеграмму, что она приезжает вместе с Хэлси домой. Мистер Джеймисон, не найдя тайник, отправился в деревню. Позже я узнала, что он посетил доктора Уолкера под предлогом несварения желудка. Перед уходом спросил о расписании поездов, направляющихся в город, объяснив, что потратил на наше дело слишком много времени, и пожаловался на слишком живое воображение мисс Иннес-старшей. Доктор знал, что дом охраняется день и ночь. Но Джеймисон разуверил его: коль у дома такая скверная репутация, то охрана ему вовсе не нужна. И в этот вечер он и еще два детектива демонстративно отправились по главной улице Казановы к станции, дабы покинуть это злосчастное место.
Никто не знал, что на следующей станции они вышли и в темноте вернулись в Солнечное. Мне лично вообще ничего не было известно. Я, расстроенная исповедью миссис Уотсон, отдыхала у себя после поездки в больницу. Лидди принесла мне чаю. На подносе с чашкой лежала маленькая книжка из библиотеки Казановы — «Невидимый мир». На обложке были нарисованы веселые привидения, обернутые в простыни и танцующие вокруг могилы…
Когда я рассказываю о случившемся, именно здесь Хэлси постоянно замечает: «Женщина всегда считает, что дважды два — шесть». На что я ему отвечаю: «Если дважды два плюс икс равно шести, та найти неизвестное число очень просто. Детективы не могли найти потайную комнату, поскольку все время пытались доказать, что дважды два четыре».
Поглядев на обложку, я рассмеялась — ох и Лидди! Знала бы она, что роли этих веселых привидений довелось прошлой ночью играть доктору Стюарту, Алексу, мистеру Джеймисону и мне, она бы пришла в неописуемый ужас. Около пяти часов вечера Лидди велела мне вздремнуть, напялив на меня серый шелковый халат. Прислушавшись к ее удалявшимся шагам, я быстренько поднялась и направилась в кладовую. Там все было, как прежде. Я снова стала искать потайную дверь. В обоих каминах, как я уже говорила, за решетками ничего не было видно, кроме трех футов кирпичной стены. Не было никаких признаков, что там может быть вход. Никаких ручек, никаких петель. Вход должен был быть или в облицовке, или наверху, на крыше дома, решила я и, потратив полчаса на осмотр облицовки — конечно, без толку, решила исследовать крышу.
Я плохо переношу высоту. Несколько раз даже на стремянке у меня кружилась голова, и дрожали колени. Взобраться на памятник Вашингтону было для меня так же недоступно, как занять президентское кресло. И все же я без колебаний взобралась на крышу дома. Как собака, идущая по следу, как мой далекий предок в медвежьей шкуре и с копьем в руках, преследующий кабана, я была поглощена страстью охоты, неистовством преследования и предвкушением битвы. Я была вся в пыли, когда вылезла из окна недостроенной залы для танцев на крышу восточного крыла дома.
Мне показалось, что достичь крыши основного здания теперь будет нетрудно. Нужно подняться по небольшой вертикальной железной лестнице, приделанной к стене, всего футов на двенадцать. Двенадцать футов — снизу это казалось не слишком много. Но взбираться по вертикальной лестнице трудно. Я подвязала полы своего длинного халата и все же взобралась наверх. Но при этом совершенно выдохлась и присела на крыше, упершись ногами о ступеньку лестницы. Пояс где-то потерялся, и ветер раздувал полы халата, как паруса. Одна пола, зацепившись, вероятно, за железный конек, разорвалась. Я оторвала кусок шелковой материи, окончательно испортив халат, и завязала им волосы.
Звуки, раздававшиеся снизу, казались особенно четкими. Я слышала, как мальчик, разносивший газеты, засвистел. Но услышала и другой звук: обо что-то ударился камень, затем раздалось мяуканье моей Бьюлы. Я забыла, что боюсь высоты, и подошла к краю крыши. Было около семи вечера. Темнело.
— Эй, парень! — крикнула я. Мальчик обернулся и стал оглядываться. Никого не увидев, он поднял глаза. И тут заметил меня. С минуту он стоял как парализованный, потом заорал, бросил газеты и помчался через поляну к дороге, ни разу не обернувшись.
Таким образом возникла легенда о Серой леди, которая до сих пор в Казанове часто повторяется. И вывод делается такой: нельзя бросать камни в черных кошек.
Я решила поторопиться со своими исследованиями. К счастью, крыша была плоской, и я смогла осмотреть каждый ее участок. Однако опять ничего не обнаружила. Никаких дверей, никаких стеклянных окон — ничего. Только две трубы диаметром два дюйма и примерно восемнадцать дюймов в высоту, стоящие друг от друга на расстоянии трех футов, с крышкой наверху, чтобы туда не попадал дождь. Я подняла камешек и бросила его в одну из труб, прислушиваясь. Он ударился о железо, но на какой глубине, я не могла понять. Тогда, решив оставить это занятие, я спустилась с лестницы и через окно незаметно проникла в дом. Вернувшись в кладовку, я села на ящик и стала думать над возникшей проблемой. Если трубы на крыше служили вентилятором для потайной комнаты, а наверху не было никакой двери, вход должен быть в одной из двух комнат под трубами, если, конечно, он не замурован.
Меня все больше удивляла обшивка камина, сделанная из дерева и украшенная резьбой. В самом деле, подумала я, к чему было так украшать камин в подсобном помещении, где практически никто не бывает и не сможет оценить эту красоту? Какой-то абсурд! Завитки, филенки. Я провела по ним рукой и тут почувствовала, что одна из филенок отъезжает в сторону. Под ней оказалась медная ручка.
Взявшись за нее, я с силой повернула ее в сторону. И тут вся прекрасная обшивка отошла от стены. Она-то и служила дверью в тайник.
Глубоко вздохнув, я вошла в эту секретную комнатку. В полутьме успела заметить маленький сейф, письменный стол и стул. И тут дверь за мной захлопнулась. С минуту я стояла в темноте не двигаясь, не понимая, что случилось. Потом стала бить кулаками по двери. Она не поддавалась. Мои пальцы скользили по гладкой деревянной поверхности. Никаких ручек изнутри на двери не было.
Я ужасно разозлилась — на себя, на дверь, на все. Задохнуться я не боялась. Из двух вентиляционных труб в крыше пробивался свет. Оттуда шел воздух, и это все. Комната оказалась очень темной.
Я села на жесткий стул и попыталась вспомнить, сколько дней можно прожить без пищи и воды. Потом мне надоело сидеть. Я встала и, как это, вероятно, делают заключенные, запертые в темной камере, стала ощупывать стены. Комната была очень маленькой. Я ощупывала стены, покрытые досками. Решив
