что по-своему он был сильно к нему привязан. Может быть, Уолли просто вытянул у него это признание? У Уолли были свои проблемы, так что он вполне мог сам отправиться к Амосу.
Следствием этого, однако, был чрезвычайно неприятный разговор, состоявшийся у меня с Уолли через день или два после того, как Джуди обнаружила записку. Теперь-то я знаю, что он тогда был просто напуган, напуган до смерти и, следовательно, разгневан, как это нередко бывает с нервными людьми, когда ими владеет сильный страх.
Итак, он появился у меня поздно вечером в воскресенье, и вид у него был очень странный. Вначале я решила, что он напился.
— Ты не будешь возражать, если я запру дверь? — спросил он. — Мне надо тебе кое-что сказать. И ты не захочешь, чтобы об этом знали другие.
— Тогда я предпочла бы оставить ее открытой. Мне не нужны здесь больше секреты или сцены.
— Отлично! — гневно воскликнул он. — Я просто хотел оградить тебя от излишнего любопытства.
Тем не менее он все же плотно захлопнул дверь, после чего обернулся ко мне.
— Я должен кое-что выяснить. Нет, ну надо же! Из всех этих идиотских неприятностей… Короче, ты взяла коврик из машины Джима Блейка?
— А что случилось? Он что, пропал?
— Да, пропал. И ты, черт возьми, прекрасно это знаешь.
— Мне не нравится твой тон, Уолли.
Он постарался взять себя в руки.
— Извини, — пробормотал он. — Я просто очень взволнован. Да и кто не был бы на моем месте взволнован!? Я спрошу тебя по-другому. Итак, был ли коврик в машине в тот вечер, когда Амос отвозил тебя домой?
— Да.
— И ты оставила его там?
— А почему бы и нет?
— Это не ответ.
— Послушай, Уолли. Не пытайся давить на меня. Я совсем не обязана отвечать на твои вопросы. Если хочешь, можешь обратиться в полицию. И если они сочтут нужным прийти ко мне…
— О, Господи! Да я как раз и пытаюсь избежать этого. Но этот негр выбалтывает им все, что знает. Они еще вытащат это из него. Я только хочу знать, почему взяли этот коврик. Что на нем было? Почему было так важно, чтобы об этом ничего не узнали?
Я окинула его внимательным взглядом.
— Уолли, ты веришь тому, что эти преступления совершил Джим Блейк? Ты намекал на это, как и на то, что тебе известно, почему он это сделал.
— Да, мне казалось, я знаю, что могло его заставить пойти на это. Но убийство Флоренс Гюнтер… Нет, я не верю, что у него хватило бы на это мужества.
— Если, как ты считаешь, тебе известны мотивы преступления, ты должен рассказать об этом. Хотя бы мне. Я все время пробираюсь как бы ощупью…
— А, так ты этим занимаешься! Послушай, что все-таки было на этом коврике? Масло? Кровь? Это ты его взяла, не так ли? Амос уверен, что это сделала ты.
— Почему он так решил?
— Ну, он говорит, что если бы, когда ты садилась в автомобиль, его там не было, ты бы непременно спросила об этом.
И тогда я решила выложить ему все начистоту.
— Да, Уолли. Это я взяла коврик. Взяла и сожгла в топке. На нем был кольцеобразный след от какого-то сосуда, в котором находился керосин.
— О, Господи! — воскликнул он и, казалось, еще глубже погрузился в свое кресло.
Он заметно постарел за последние дни. Я не могу найти других слов для описания произошедшей в нем перемены. Во всяком случае, в нем не осталось и следа той веселости, которая делала его таким привлекательным. Но я не могла заставить себя жалеть его. Ему явно было кое-что известно об этом деле. По-моему, даже слишком многое.
— Как ты думаешь, — спросил он, — Амос знал об этом пятне на коврике?
— Не имею ни малейшего понятия. Но если бы он об этом знал, то рассказал бы об этом в полиции, и они давно бы забрали коврик. Нет, думаю, пока об этом пятне известно только нам с тобой и Джозефу.
— Джозефу?! Какое отношение, скажи на милость, имеет к этому делу Джозеф?
Он слушал меня с напряженным вниманием, пока я рассказывала ему о своей попытке сжечь коврик и о том, как меня заперли в подвале. По его лицу нельзя было понять, что он обо всем этом думает. Конечно, у него было время, чтобы оправиться от своего изумления, и мои слова о том, что коврик в конечном итоге был все же уничтожен, похоже, совершенно успокоили его. Однако, когда я кончила свой рассказ, он не произнес ни звука и, казалось, погрузился в глубокое раздумье. В конце концов, я нарушила становившееся уже тягостным молчание.
— Не пора ли тебе рассказать, Уолли, все, что тебе известно? Пока это продолжается, мы не можем чувствовать себя в безопасности. Даже Джуди.
— С Джуди все будет в полном порядке, — произнес он довольно небрежно. — Я ничего не знаю.
— Но ведь это не так?
— Ты узнаешь все, что знаю я, но в свое время. — Он поднялся и, бросив на меня украдкой взгляд, принялся перебирать карандаши и ручки на моем столе. — Мне кажется, — продолжал он тем же тоном, — что ты одна из этих неисправимых праведников, которые… Ну, в общем, ложь есть ложь, и все остальное в том же духе?
— Уж конечно, я не буду лжесвидетельствовать, если ты это имеешь в виду.
— К чему эти громкие слова? Что такое, в сущности, лжесвидетельство? Какая разница, кроме как в названии, между твоим притворством, например, что у тебя болит голова, и твоим заявлением, которое могло бы спасти человеческую жизнь?
— Лжесвидетельство — это ложь перед Богом.
— Любая ложь — это ложь перед Богом, если ты в Него веришь. Все, что я хочу от тебя, это сказать, когда возникнет необходимость, что в ту ночь коврика в автомобиле не было. Подожди минуту, — произнес он, увидев, что я пытаюсь заговорить, — ты сама находишься сейчас не в очень-то удобном положении, не так ли? Ты уничтожила важную улику. И что будет с Джимом Блейком, если ты скажешь правду? Говорю тебе, ты знаешь только малую толику того, что за всем этим стоит. И если уж настаиваешь на том, чтобы говорить о лжи, то должен тебе сказать: на свете есть большие грехи, чем ложь. Уверен, если ты скажешь им об этом коврике, Гаррисон арестует Джима. Причем немедленно.
— Я не собираюсь никому ничего говорить.
— Ты должна сделать большее. Ты должна стоять на этом до конца. Кругом всегда полно воров, и что могло помешать одному из них перелезть через забор и забраться к Джиму в гараж через окно? На машине, по утверждению Амоса, никто не ездил с того дня, как Джим заболел или, лучше сказать, слег в постель. Он явно совершенно здоров. Коврик вполне мог пропасть еще неделю назад.
Разговор с Уолли внес еще большую путаницу в мои мысли, и после его ухода, воспользовавшись тем, что Джуди с Диком не было дома — я подозревала, что они опять обследуют Ларимерский участок, — я села за стол и записала все имеющиеся на тот день подозрения против Джима. Я сохранила листок с этими записями, и он сейчас лежит передо мной. В нем записано:
«а) Сара пыталась связаться с ним. Она звонила ему и заходила к нему домой.
б) Наконец, она написала ему письмо, которое он, скорее всего, получил, хотя и отрицает это.
в) В ту ночь, когда ее убили, он не переоделся к обеду, пообедал раньше обычного и вышел из дому, взяв с собой трость с выкидным кинжалом.
г) Откуда-то, но не из своего дома, он позвонил Джуди, использовав в качестве предлога беспокойство ее матери, и спросил Сару.
д) Он вернулся в тот вечер домой довольно поздно. Объяснить, где был эти несколько часов, он отказался, дав понять, что это может повредить репутации женщины.
е) Когда он вернулся домой, трость была при нем, но она исчезла после того, как было найдено тело
