стала звонить, испугавшись, что она скажет: возвращайся домой. Вместо этого я послала ей телеграмму и со спокойной душой продолжала развлекаться с Джи-Джи. Мы ходили на мюзиклы, на серьезные спектакли, а по уик-эндам совершали вылазки в Бостон и Вашингтон, округ Колумбия, ну и все такое.
Все кончилось тем, что мама жутко испугалась, что может меня потерять и я предпочту ей Джи-Джи. От страха она уже совсем ходов не писала. Наконец она поймала меня в отеле «Плаза» в Нью-Йорке и заявила, что я только ее дочь, что официально Джи-Джи мне не отец, что она вовсе не собиралась знакомить меня с Джи-Джи, что он нарушил ранее достигнутое соглашение, по которому ему, кстати, еще и заплатили. А потом она стала совсем невменяемой, принялась говорить о смерти своей матери и о том, что ей незачем жить, а еще что если я не вернусь домой, то она наложит на себя руки.
Мы с Джи-Джи, конечно, очень расстроились, но худшее ждало нас впереди. Когда мы сошли с трапа самолета, Джи-Джи уже ждала гора официальных бумаг. Мама предъявила ему судебный иск с требованием запретить видеться со мной. Я чувствовала себя страшно виноватой перед Джи-Джи. Я ведь хорошо знала маму и должна была предвидеть последствия своего легкомыслия, а бедный Джи-Джи, потративший кучу денег на римских адвокатов, абсолютно не понимал истинного положения дел. Для меня это было смерти подобно. И я не могла ни на минуту оставить маму, так как у нее произошел нервный срыв. А Галло застрял на середине картины и просто рвал и метал из-за задержки, впрочем, как и дядя Дэрил. Срочно приехал Блэр Саквелл, но и его слова не возымели действия на маму. Я ругаю себя до сих пор.
После того случая Джи-Джи покинул Европу. И у меня даже возникли некоторые сомнения, не приложила ли мама руку к закрытию парижского салона Джи-Джи. Но мне тогда только исполнилось десять, и как только я поднимала больной вопрос, мама немедленно ударялась в слезы.
Но даже после стольких лет, проведенных на Сент-Эспри, я все равно не могу вспоминать о Джи-Джи без горечи. Естественно, мы старались не терять друг друга из виду. Я знала, что он живет с бродвейским режиссером Олли Буном и ему хорошо в Нью-Йорке. И иногда, когда я бывала в Париже, то старалась связаться с ним по телефону, поскольку из Франции это было легче сделать, чем с нашего греческого острова. И все же меня терзало чувство вины за все, что случилось. Мне даже страшно было подумать, каково на самом деле пришлось бедному Джи-Джи. И в конце концов мы с Джи-Джи разошлись, как в море корабли.
Не знаю, видел ли ты рекламу шампуня или фотографии в журналах, где мы сняты вдвоем. Если видел, то не сможешь не согласиться, что Джи-Джи с его вздернутым носом, пухлыми губами и кудрявыми светлыми волосами очень хорош собой и будет вечно оставаться молодым. Независимо от моды, он всегда коротко стригся, оставляя лишь вьющиеся волосы на макушке. И на самом деле он выглядел как идеальный американский парень. Высокий — шесть футов четыре дюйма, и таких голубых глаз, наверное, больше не встретишь.
Но как бы то ни было, сейчас он тоже шел по набережной Круазетт вместе с Олли Буном и с Блэром Саквеллом из «Миднайт минк», который давно дружил с Джи-Джи.
На Джи-Джи был черный смокинг, а под ним вареная рубашка, Олли Бун был одет так же (Блэра я опишу чуть позже). Когда я с ними столкнулась на набережной, они как раз направлялись на вечеринку.
Олли Буна я видела впервые. Он оказался очень милым, совсем как мой папа. Хотя ему было уже за семьдесят, он хорошо сохранился и выглядел вполне достойно: седая шевелюра, ослепительная улыбка на загорелом лице, блестящие глаза за стеклами очков в серебряной оправе. Что касается Блэра, то он, как всегда, был божественно элегантен, в смокинге цвета лаванды, таких же брюках, в серебристой рубашке и, естественно, в подбитом норкой пальто, и его даже не портило то, что он маленького роста, лысый, с огромным носом и трубным голосом. Словом, вид у него был просто отпадный, хотя и чересчур экстравагантный. Заметив меня, он закричал: «Белинда, дорогая!» — и я остановилась.
Так или иначе, они прямо-таки зацеловали и затискали меня, особенно папа, и тут Блэр сказал, что они идут на вечеринку на яхте шейха из Саудовской Аравии, который мне обязательно понравится, и поэтому я должна пойти с ними. Я заплакала, и папа тоже заплакал. Мы так и застыли, не разжимая объятий, и тогда Олли Бун и Блэр, решив нас развеселить, кинулись обнимать друг друга и притворно всхлипывали.
— И правда, может, пойдешь с нами на вечеринку? — спросил папа.
Но мне не хотелось грузить его своими проблемами и портить ему настроение. Я решила сообщить ему только хорошие новости. И вкратце рассказала о Сьюзен, об устроенной нам овации, о том, что мама собирается сниматься в «Полете с шампанским».
Папа страшно расстроился, что пропустил мой фильм.
— Папочка, но я же не знала, что ты здесь, — попробовала оправдаться я.
— Если бы я знал, то приехал бы в Канны только ради того, чтобы посмотреть фильм с твоим участием.
— Ну а я! — воскликнул Блэр. — Как, по-твоему, я должен себя чувствовать? Пропустить такой фильм! Твоя мать говорила мне, что собирается в Канны. Но она ни словом не обмолвилась об этом фильме.
Тут оказалось, что Олли наслышан о нем. Фильм, говорят, потрясающий. И если Олли поздравил меня весьма формально, то Блэр рассыпался в восторгах.
Но потом Блэр вдруг сразу стал серьезным и спросил, почему мама ничего не сказала ему, когда он звонил ей в Париж. И со мной вдруг случилась странная вещь. Я открыла рот, чтобы извиниться, попытаться оправдаться, но не смогла выдавить из себя ни звука.
— Белинда, пойдем с нами на вечеринку, — повторил приглашение Джи-Джи.
Блэр, который страшно возбудился по поводу маминого участия в «Полете с шампанским», поинтересовался, не согласится ли она еще раз поработать на «Миднайт минк».
Так или иначе, но папа уже тянул меня в сторону яхты.
— Папа, но я же не одета! — попробовала отбрыкаться я.
И тогда он нежно мне улыбнулся.
— Господи, Белинда, с такими волосами, как у тебя, ты всегда хорошо одета, — успокоил меня Джи- Джи. — Ну давай, шевелись.
Яхта оказалась шикарной, арабские женщины, которые дома ходят в хиджабах, плыли по залу в умопомрачительных туалетах, а их мужчины с горящими глазами выглядели так, что вот сейчас возьмут — украдут и увезут в шатер в пустыне. Угощение, как и шампанское, было просто сказочным. Но я чувствовала себя слишком опустошенной, чтобы наслаждаться жизнью. И только ради папы я делала хорошую мину при плохой игре.
Блэр все не мог успокоиться по поводу маминого участия в рекламе «Миднайт минк», и наконец Олли Бун не выдержал и сказал, чтобы тот кончал говорильню и заткнулся. А потом мы с папой пошли танцевать. Для меня это была лучшая часть вечера.
Оркестр играл Гершвина, и мы с папой медленно кружились под печальную музыку. Я вспомнила обо всем, что со мной произошло, и опять чуть было не заплакала. А затем я краем глаза увидела того парня на краю танцпола. Очередной темнокожий араб, думала я, пока не поняла, что никакой это не араб, а Марти Морески из «Юнайтед театрикалз» и он очень внимательно за мной наблюдает.
Когда музыка закончилась, Марти вклинился между мной и папой и повел меня танцевать, прежде чем я сказала «нет».
— Какого черта ты здесь делаешь? — спросила я.
— Я могу задать тебе тот же вопрос. За тобой что, совсем не смотрят? Что, никто не спрашивает, куда ты идешь и что делаешь?
— Конечно нет, — огрызнулась я. — Мне уже пятнадцать, и я сама себе хозяйка. К тому же, если тебе угодно знать, парень, с которым я танцевала, — мой отец.
— Ты не шутишь? — удивился Марти. — Неужели тот самый Джи-Джи?! Он выглядит как старшеклассник!
— Да, — ответила я. — И он ужасно милый.
— А как насчет меня? Ты разве не считаешь, что я тоже очень милый?
— Нет, ты тоже ничего. Но что ты здесь делаешь? Принимаешь заказы на убойный сериал под названием «Шейхи в Ривьере» или что?
