заставы и начали семейную жизнь. Однако очень скоро Анна поняла, что «вербочный херувим» вовсе не создан для семейной жизни, поскольку все его устремления связаны с поэзией. Домом он не занимался, деньги, если они имелись, тратил на книги и журналы. Да и с Анной обращался сурово, чуть ли не деспотично.
В конце 1914 г. Анна родила сына, Юрия. Почти сразу после рождения своего первенца Есенин переехал к друзьям, поскольку мужем он оказался, надо сказать, никудышным. Не нужны ему были ни семейный очаг, ни налаженный быт. Единственное, чем он мог заниматься, так это писать стихи. Уже тогда он смутно понимал, что поэзия станет для него всем в этой жизни. Семьи, детей, уюта, покоя — другими словами, всего того, о чем мечтает каждый обычный человек, у него не будет. Женщины, романы, увлечения — другое дело, как же поэту без них?
И все же, несмотря на то что семейная жизнь с Изрядновой длилась всего около года, Есенин сохранил к ней добрые чувства. С большим уважением вспоминали Анну Романовну и дети Есенина, Татьяна и Константин. Татьяна
Сергеевна писала: «Анна Романовна принадлежала к числу женщин, на чьей самоотверженности держится белый свет. Все, связанное с Есениным, было для нее свято, его поступков она никогда не осуждала и не обсуждала. Долг окружающих по отношению к нему был ей совершенно ясен — оберегать…»
С начала сентября 1913 г. Есенин начал посещать народный университет, который организовал Альфонс Львович Шанявский, заработавший огромный капитал на золотых сибирских рудниках. Это заведение так и называлось — «университет имени Шанявского». Полтора года учебы дали Есенину ту основу образования, которой ему так не хватало до сих пор. Вместе с товарищами по учебе молодой поэт наслаждался культурной жизнью Москвы, бродил по Третьяковской галерее, бывал в театрах. Но с кем бы ни встречался, какие бы разговоры ни вел, к концу 1914 г. он все чаще и чаще повторял: «Поеду в Питер, пойду к Блоку. Он меня поймет!»
В столице Есенин появился весной 1915 г. К этому времени он навсегда расстался с мыслью о работе, о службе, о постоянном заработке. Его будущая жизнь виделась ему только как жизнь поэта, свободного художника. Вероятно, именно поэтому был так важен для него отзыв о его стихах самого знаменитого поэта России, каким в те годы был Блок. И Есенин не ошибся в выборе авторитетного критика. Блок прослушал несколько стихотворений, одобрил их, охарактеризовав Есенина как «талантливого крестьянского поэта- самородка».
С легкой руки Блока, давшего Есенину рекомендательные письма к поэту Сергею Городецкому и влиятельному журналисту из «Биржевых ведомостей» Михаилу Мурашову, начался взлет есенинской известности. Вскоре он встретился с Зинаидой Гиппиус и Мережковским, навестил живших в Царском селе Гумилева и Ахматову, осенью побратался с Николаем Клюевым, приехавшим в Питер, чтобы познакомиться с рязанским самородком… «Литературная летопись не отмечала более быстрого и легкого вхождения в литературу. Всеобщее признание свершилось буквально за несколько недель. Я уже не говорю про литературную молодежь, но даже такие „мэтры“, как Вячеслав Иванов и Александр Блок, были очарованы и покорены есенинской музой», — вспоминал Рюрик Ивнев.
В литературных салонах Есенина окружили молодые поэты, представители не столько золотой, сколько «голубой» молодежи. Чаще всего они развлекались на вечеринках у Михаила Кузмина и Рюрика Ивнева. Ухаживали за поэтом-самородком и в богатых буржуазных салонах. Ему удивлялись, им восхищались, дамы угощали его, подавая еду на тарелках коллекционного фарфора, восторгались его стихами, красотой, васильковыми глазами и льняными кудрями.
По-крестьянски хитроватый Есенин сразу же почувствовал, что интерес к нему в этом обществе не всегда чист и бескорыстен. Он всем улыбался, позволял гладить себя по «бархатной шерсти», но уже тогда понимал, какими средствами достигаются успех и слава. И шел он к ним самым кратчайшим путем, ловко используя журналистов, издателей, хозяев салонов, встречающихся на его пути и неравнодушных к нему. Лишь к немногим из них он сохранил бескорыстные и дружеские чувства. Ивнев в связи с этим отмечал: «Конечно, он знал себе цену. И скромность его была лишь тонкой оболочкой, под которой билось жадное, ненасытное желание победить всех своими стихами, покорить, смять…»
Что касается женщин из литературной богемы, то к ним, по воспоминаниям В. Чернявского, Есенин относился «с вежливой опаской и часто потешал ближайших товарищей своими впечатлениями и сомнениями по этой части. С наивным юмором, немного негодуя, он рассказывал об учащающихся посягательствах на его любовь. Ему казалось, что в городе женщины непременно должны заразить его скверной болезнью. На первых порах ему пришлось со смущением и трудом избавляться от упорно к нему на колени садившейся с ласками маленькой поэтессы. Другая дама, сочувствующая адамизму, разгуливала перед ним в обнаженном виде, и он не мог понять, как к этому относиться, поскольку не знал, что в Питере такие шутки были в порядке вещей. Третья, наконец, оказавшись особенно решительной, послужила причиной его ссоры с одним из приятелей. Он ворчал шутливо: „Я и не знал, что у вас в Питере эдак целуются. Так присосалась, точно всего губами хочет вобрать“. Такова была среда, в которой вращался Есенин и к которой он инстинктивно относился настороженно».
1915 г. стал для Есенина в определенном смысле знаменательным. В октябре он познакомился с известным крестьянским поэтом Николаем Клюевым, оказавшим огромное влияние на молодого Есенина. Это знакомство и положило начало их легендарной дружбе-вражде, в глубинах и тонкостях которой до сих пор разбираются литературоведы и биографы.
Надо сказать, что любовь у Клюева к Есенину была не только любовью поэта к поэту. Выходец из старообрядческой семьи, прошедший послушание на Соловках и искус в хлыстовских и скопческих сектах, Клюев имел наклонность к чувству, которое сегодня называют нетрадиционной любовью. Естественно, что юный красавец Есенин сразу же стал объектом и поклонения Клюева, и его притязаний. По воспоминаниям современников, Николай часто публично демонстрировал свою якобы влюбленность в молодого поэта, например, садился рядом с ним, когда хвалили стихи Есенина, начинал гладить его по спине, приговаривая: «Сокол ты мой ясный, голубень-голубарь» и тому подобное.
Есенин, который сразу же признал в Клюеве своего учителя, оказался в глупейшем положении. Рвать с поэтом, стихи которого он ценил и без которого не мыслил своего дальнейшего пути к завоеванию читательских умов и сердец, ему конечно же не хотелось. Но и потакать Клюеву — он, молодой, красивый юноша со здоровыми мужскими инстинктами — конечно же не мог. Да и приставания друга иногда с трудом выносил. Об этом, в частности, свидетельствовал С. Городецкий: «У всех нас после припадков дружбы с Клюевым бывали приступы ненависти к нему. Бывали они и у Есенина. Помню, как он говорил мне: „Ей-богу, я его пырну ножом, Клюева“».
Скорее всего, Есенин отстоял себя от болезненных притязаний собрата, и именно это позволило ему позже с добродушным смехом относиться к клюевской патологической слабости, видеть в нем не драматические, а именно комические черты.
Современники поэта, касаясь темы его отношений с Клюевым, отмечая, что Есенин «буквально благоговел перед Клюевым как поэтом», сделали запретной тему их личных отношений. Так, В. Чернявский писал: «Эти сложные взаимоотношения двух индивидуально ярких поэтов, о которых опасно говорить в коротких словах, неизбежно станут большой и, вероятно, загадочной темой для будущего исследователя; она потребует тонкого и бережного анализа, которому не пришло еще время».
К сожалению, предостережения Чернявского не были учтены литературоведами. Связь Есенина с Клюевым не раз становилась предметом оживленных дискуссий, не всегда корректных и нередко принимающих однобокий характер. При этом часто упускалось из виду, что именно по инициативе Есенина произошел его разрыв с Клюевым, о чем последний горько сожалел и всячески сокрушался по поводу конца дружбы с «жавороночком». Примечательно, что, расставшись с Клюевым, Есенин тут же сбросил с себя опереточное одеяние (раньше на эстраде он появлялся не иначе как с завитыми в кольца кудряшками золотистых волос, в голубой шелковой рубахе с серебряным поясом, в бархатных навыпуск штанах и высоких сафьяновых сапожках, да еще и с балалайкой) и уже с 1917 г. одевался подчеркнуто аристократично. Кстати, бельгийский поэт Франц Элленс, переводивший на французский язык есенинского «Пугачева» и встречавшийся с Есениным в 1923 г. в Париже, отмечал: «Этот крестьянин был безукоризненным аристократом…»
Летом 1917 г. Есенин познакомился с молодой красивой секретаршей из эсеровской газеты «Дело
