пережитых невзгод красота молодой женщины несколько поблекла и хотя она по-прежнему старалась привлечь внимание Александра, тот уже избегал полусентиментальных, полуполитических бесед с этой неугомонной кокеткой. Уезжая из Петербурга, Луиза в прощальном письме написала царю: «Я Вас мысленно обнимаю и прошу верить, что в жизни и смерти я Ваш преданный друг… Все было великолепно в Петербурге, только я слишком редко видела Вас».
Следует заметить, что Александр был из той породы мужчин, которые степенны дома и ветрены за его стенами. Примером тому может быть Венский конгресс, который состоялся в 1814 г. Со дня открытия конгресса Вена превратилась в некую международную ярмарку, куда съехались со всех концов Европы коронованные особы и легкомысленные женщины, дипломаты и мошенники, принцы и торговцы. Передел Европы велся не только за столом переговоров, где яростно схлестывались заинтересованные стороны, но и в светских гостиных. Самые очаровательные женщины пытались, танцуя, болтая или предаваясь любви, выведать что-нибудь у своего партнера. В театральных ложах и альковах, между двумя улыбками или двумя объятиями они буквально соревновались в добывании секретов.
Александр чувствовал себя здесь в своей стихии. На пороге своего сорокалетия он был еще очень красив и утонченно галантен в обращении с дамами, расточая им витиеватые комплименты. То поочередно, то одновременно он увлекался княгиней Габриэль д’Ауэрсперг — «добродетельной красавицей», графиней Каролиной Сеченьи — «кокетливой красавицей», графиней Софи Зичи — «тривиальной красавицей», графиней Эстергази — «удивительной красавицей» и графиней Юлией Зичи — «ослепительной красавицей». К ним добавились две подруги Меттерниха — герцогиня де Саган и княгиня Багратион, вдова героя 1812 г., павшего в Бородинском сражении, а также немалое количество молодых женщин более скромного происхождения.
Одним словом, Александр забавлялся вовсю. Что, кстати, не ускользало от глаз бдительных шпионов, приставленных по приказу австрийского министра полиции к российскому императору и следящих за каждым его шагом. Так, по свидетельству одного полицейского, «за ужином у Карла Зичи царь Александр и графиня Вбрна спорили, кто переодевается быстрее, мужчина или женщина. Они держали пари и удалились для переодевания в соседние комнаты. Выиграла графиня Вбрна».
Впрочем, вся эта цветистая болтовня и светские игры не имели серьезных последствий. Любитель неуловимых прикосновений, мимолетных влюбленных взглядов и куртуазных намеков, Александр довольствовался лишь легким трепетом чувств и не заходил слишком далеко. Свидетельством тому могут служить те же обильные, но разнообразные донесения полиции: «Княгиня Леопольдина Лихтенштейн больше других светских дам нравится Александру. По этому поводу острят, что он выказывает себя истинно русским человеком, предпочитая женщин холодных, как лед». И еще: «Александр уделяет много внимания графине Софи Зичи и княгине Ауэрсперг. Он много танцует и любезничает с княгиней Лихтенштейн и юной Сеченьи. Обе они убеждены, что поймали его в свои сети; но остальные хорошо понимают, что здесь, как и повсюду, все это для Александра — одно лишь чистое кокетство».
Правда, наблюдательные шпионы отмечали и то, что царь, случается, поздно ночью проскальзывает в особняк княгини Багратион и украдкой выходит оттуда, проведя три часа в обществе своей восхитительной соотечественницы. Некоторые уверяли, что видели императора быстро идущим по темному коридору к комнатам, отведенным двум фрейлинам его супруги.
Но как бы там ни было, после блестящих торжеств в Вене, Штутгарте и Мюнхене Александр почувствовал усталость. Он стал мечтать об уединении, где можно было бы погрузиться в благочестивые размышления. И здесь судьба его свела, как он считал позже, с «ангелом-хранителем», взявшимся указать ему путь к Богу. Это была баронесса Юлия де Крюденер. Дочь лифляндского дворянина старинного рода барона Фитингофа и вдова видного дипломата барона де Крюденера, она провела бурную молодость, исколесила всю Европу, завязала дружеские отношения с французскими литераторами, королевой Гортензией, королевой Луизой. После смерти мужа, потеряв часть состояния, она мало-помалу отдалилась от общества красавцев-офицеров и блестящих дипломатов, до той поры смущавших воображение и будораживших ее чувства, и с возрастом нашла утешение в соблюдении церковных обрядов и религиозной экзальтации. Баронесса страстно увлеклась доктриной Сведенборга и уверовала, что призвана самим Провидением нравственно возродить человечество.
Баронесса Крюденер посетила российского императора в немецком городке Гейльбронн, где разместилась в то время главная квартира русской армии. И Александр сразу поддался ее влиянию. Конечно, царь, обхаживавший стольких красавиц в Вене, не испытывал никакого влечения к новой знакомой, которая представляла собой увядшее создание с неправильными чертами лица, заострившимся носом и покрытой красноватыми пятнами кожей. В этой пятидесятилетней даме он видел не женщину, которую стоило бы обольстить, а пророчицу, сверкающий взгляд которой наполнял его душу сладким ужасом.
В течение трех часов «спасительница» голосом, в котором звучали металлические ноты, обличала раздавленного угрызениями совести государя, намекая при этом и на убийство Павла. Она довела бедного Александра до слез. В конце концов, спохватившись, что зашла слишком далеко, баронесса начала было оправдываться, ссылаясь на Божью волю. Но он успокоил ее и попросил следовать за ним и укреплять его душу назидательными беседами.
Баронесса, причем не одна, а с дочерью, зятем и своим сотрудником, проповедником Эмпейтазом, последовала за
Александром сначала в Гейдельберг, где готовилось решающее сражение между армиями союзников и новой армией Наполеона, затем, уже после победы над Наполеоном, прибыла в Париж. В первое время российский император проводил у нее почти каждый вечер, читал вместе с ней Библию, вел беседы о спасении души или о посетивших ее видениях, смиренно выслушивал какое-нибудь из яростных обличений, тайной которых она владела. Она была бедна и, хоть и пыталась казаться бескорыстной, охотно принимала от русского царя денежную помощь. При этом баронесса растроганно называла его своим «небесным кредитором», а тот уверял, что возле нее чувствует, как приобщается к благодати и проникается духом Христа.
Благочестивая идиллия продолжилась и в Париже, где Крюденерша, как называли ее злые языки, принимала участие в торжествах, устроенных в честь Александра. Она разъезжала в элегантном придворном экипаже, воображала себя героиней праздника и даже настоящей императрицей, чье место рядом с императором, ее мистическим супругом.
Но расставшись с пророчицей в Париже и вернувшись в Россию, Александр совершенно от нее отдалился. Он, по обыкновению, быстро уставал от человека, которым страстно увлекался. И ее письма- заклинания типа: «Великий император, дитя в душе, открою Вам без страха — не продвинуться Вам без меня по пути к Богу, ибо Господь направляет меня…», которыми она засыпала Александра, хотя и льстили ему, но наводили скуку и остались без ответа.
Так и не дождавшись приглашения в Россию, «спасительница заблудших душ» некоторое время скиталась по Швейцарии и Германии, как всегда, нуждаясь в деньгах. Посеяв везде понемногу слово Божие, она, утратив наконец иллюзии, вернулась на родину в Лифляндию, в свое поместье.
А Александр, в молодости так любивший общество дам, в зрелом возрасте совсем к ним охладел. За годы войны с Наполеоном он отдалился от любовницы, прекрасной Марии Нарышкиной. Та же, в свою очередь, много путешествовала по России и Европе, пережила за это время немало любовных приключений. Возвратившись в Петербург в 1818 г., она поняла, что свою власть над Александром полностью утратила. Душевно надломленный, он больше не поддавался обольщениям плоти. Присутствие бывшей фаворитки вызывало у него лишь стесненность и чувство вины. Их связывала только дочь, София Нарышкина. У Александра не было детей от императрицы, и он души не чаял в этом «дитяти адюльтера» — прелестной восемнадцатилетней девушке, изящной и образованной. Но у Софьи была чахотка, и она умерла в июне 1824 г. накануне своей свадьбы с графом Шуваловым. Узнав об этом, Александр буквально обезумел от горя.
Странным образом горе сблизило Александра не с бывшей любовницей, а с женой. Елизавета, как всегда все понимающая, оплакивала вместе с мужем смерть ребенка, которого ему родила другая. Увядшая, исхудавшая, с проступившей на лице сетью красных прожилок, она понимала, что безвозвратно утратила женскую привлекательность, и надеялась удержать Александра лишь душевной чуткостью. «Я знаю, что с моим лицом мне не на что рассчитывать, — говорила она. — Остаток моего кокетства я посвящаю лишь морали».
