посещение Павла для России и для нас. Разве мы можем быть уверены, что Павел не последует примеру Анны Иоанновны?[30]
Офицеры, оставшиеся в комнате, всячески поносили того, от кого натерпелись столько страху, но никто еще не осмеливался коснуться его. Мертвецки пьяный граф Николай Зубов (зять покойного Суворова), человек атлетического сложения, прозванный 'Алексеем Орловым из рода Зубовых', подал пример другим, ударив царя в левый висок массивной золотой табакеркой. После этого ничто не могло удержать пьяную толпу, озверевшую от недавнего испуга. Царя повалили на пол и набросили ему на шею шарф Беннигсена. Однако Павлу удалось просунуть руку между шарфом и шеей. Выпучив глаза, он хрипел:
— Воздуху!.. Воздуху!..
В этот момент он заметил красный мундир одного из офицеров, который носили конногвардейцы, и, думая, что это великий князь Константин, их полковник, распоряжается его убийством, завопил:
— Пощадите, ваше высочество, пощадите из сострадания! Воздуху, воздуху!..
Это были последние его слова. Судьбе было угодно, чтобы он умер, виня в своей смерти того из сыновей, который не имел к ней никакого отношения.
Заговорщики схватили его руку, один из них вскочил на живот царю, другие принялись тянуть за концы шарфа. Даже тогда, когда они убедились, что Павел мертв, многие еще продолжали стягивать петлю, а другие, обезумев, принялись пинать труп.
В это время Беннигсен, слышавший шум и вопли, раздававшиеся из спальни царя, спокойно разгуливал по галерее со свечой в руках, рассматривая висевшие на стенах картины.[31] Вдруг возня и крики стихли, дверь в спальню отворилась и какой-то заговорщик возвестил:
— С ним покончили!
Беннигсен молча кивнул и отправился на поиски Палена.
Простившись вечером с отцом, Александр ушел к себе в спальню. Взволнованный, он не раздеваясь бросился на кровать; у него не было сил даже думать.
Около часу ночи в дверь постучали. Александр вздрогнул: к нему или за ним? Он крикнул, что можно войти.
Вошел граф Николай Зубов, в растрепанном костюме, с взъерошенными волосами, с разгоревшимся от вина и только что совершенного убийства лицом. Он подошел к великому князю, севшему на постели, и хрипло произнес, наполнив комнату винным перегаром:
— Все сделано.
— Что сделано? — вскричал Александр в ужасе.
Повернув к Зубову здоровое ухо, он напряженно ждал, боясь не расслышать или неправильно понять услышанное. Зубов, смутясь, сбивчиво забормотал что-то… Ничего не понимая, Александр тянулся к нему всем телом и вдруг, заметив, что Зубов постоянно говорит ему «государь» и 'ваше величество', отпрянул, почувствовав, словно 'меч вонзился в его совесть'.
В это время в комнату вошли Пален и Платон Зубов, приведший с собой великого князя Константина. Не обращая на них никакого внимания, Александр сидел на кровати и плакал. Пален и остальные поздравили его со вступлением на престол. В ответ плечи Александра затряслись еще больше.
— Не будьте ребенком, — поморщился Пален. — Ступайте царствовать и покажитесь гвардии. Благополучие миллионов людей зависит от вашей твердости.
После долгих уговоров в пятом часу утра Александр, с красными глазами и опухшими веками, вышел к гвардейцам. Генерал Тормасов, командир Преображенского полка, громко объявил, что император Павел Петрович скончался от апоплексического удара и что на престол вступил император Александр Павлович.
Речь эта не произвела никакого впечатления на солдат: они не крикнули 'ура!' и не спешили подойти к поставленному во дворе аналою с лежащим на нем Евангелием, чтобы принести присягу.
С семеновцами дело обошлось легче. Александр сам обратился к ним:
— Батюшка скончался апоплексическим ударом. При мне все будет как при бабушке!
Семеновцы встретили слова Александра громовым 'ура!' и тут же присягнули.
С рассветом Александр приехал в Зимний дворец и принял присягу от придворных. В начале церемонии он выглядел мертвецом. Когда императрица Мария Федоровна подошла и сказала ему довольно язвительно: 'Поздравляю вас, сын мой, теперь вы — император',[32] — Александр без чувств упал на руки свиты.
К девяти часам утра в столице воцарилось полное спокойствие.
Часть третья. Реформы и войны
Мы никогда не стремимся страстно к тому,
к чему стремимся только разумом.
I
Дней Александровых прекрасное начало…
12 марта петербуржцы читали манифест, составленный по поручению Александра сенатором Трощинским: 'Судьбам Всевышнего угодно было прекратить жизнь любезного родителя нашего, Государя Императора Павла Петровича, скончавшегося скоропостижно апоплексическим ударом в ночь с 11-го на 12 -е число сего месяца. Мы, восприемля наследственно Императорский Всероссийский Престол, восприемлем купно и обязанность управлять Богом нам врученный народ по законам и по сердцу в Бозе почивающей Августейшей Бабки нашей, Государыни Императрицы Екатерины Великия, коея память нам и всему отечеству вечно пребудет любезна…'
Эти слова вызвали ликование всего дворянства. 'Все чувствовали какой-то нравственный восторг, — писал современник, — взгляды сделались у всех благосклоннее, поступь смелее, дыхание свободнее'. Даже погода, казалось, радуется вместе с людьми: после предыдущих хмурых, ветреных дней с утра двенадцатого марта выглянуло яркое, настоящее весеннее солнце, весело застучала капель…
Царство Гатчины рухнуло в один день. Косички и букли были немедленно отрезаны, узкие камзолы скинуты; все головы причесались а-ля Титюс, в толпе замелькали панталоны, круглые шляпы и сапоги с отворотами, экипажи в русской упряжке, с кучерами и форейторами, вновь во весь дух мчались по улицам, обдавая зазевавшихся мокрым, грязным снегом. От прошлого уцелел лишь неизбежный вахтпарад. Выйдя к одиннадцати часам к войскам, Александр был более обыкновенного робок и сдержан; Пален держал себя как всегда; Константин Павлович суетился и шумел сверх меры.
Появилась мода причислять себя к деятелям 11 марта: казалось, в столице не осталось ни одного человека, который бы не присутствовал в ночь убийства в спальне Павла или, по крайней мере, не участвовал в заговоре.
Однако, когда общее возбуждение пошло на убыль, стали замечать, что проявление радости от кончины Павла не обеспечивает успеха при дворе. Молодой царь вовсе не выглядел веселым и счастливым, напротив, малейший намек на прошедшие события вызывал на его лице гримасу ужаса и отвращения. Позже Александр говорил, что должен был в эти дни скрывать свои чувства от всех; нередко он запирался в
