– Запрещенный удар, Мэйв.
– Разве ты не говорил мне, что Анжело – твой друг, что он пытается убедить тебя в том, что ты охотишься за миражом, разыскивая мою внучку?
– Во-первых, я ее не разыскиваю. Дело закрыто. К тому же я в отставке. А во-вторых, Анжело – ослиная задница.
– Неужто? А я-то думала, он твой лучший друг.
Патрик кивнул. Он стоял прямо напротив Мэйв, и она наклонила голову так, чтобы его голова загораживала ей солнце.
– Ну, друг, понятно, – согласился он. – Но когда дело касается расследований, тут уж он полный кретин. Флора! Оставь ты эту чертову водоросль! Снова провоняешь мне всю машину. От тебя разит, как на отливе!
Мэйв засмеялась. Она и сама не знала, почему ее так веселит, когда Патрик Мерфи ругается. Вообще-то она не любила грубость. Может быть, в случае с Патриком она слышала в этом отголоски той страсти, с которой он продолжал поддерживать в себе мечту о том, что Мара жива? Вопреки тому, в чем всячески пытался убедить ее.
– Собакам нравятся мои камни. Вернемся к Анжело.
– Он ни хрена не смыслит в моих делах.
– Он ведь не является представителем правопорядка, верно? Что бы он выяснил, если бы ты вплотную подобрался к разгадке?
– Мало что, – буркнул Патрик. – Это что у вас?
– Это? – спросила она, протягивая ему розовые садовые перчатки. Но он отрицательно замотал головой и указал пальцем на другой предмет:
– Вон то.
– Ах, это, – догадалась Мэйв. – Я только что поливала розы.
– Очень старая лейка, – сказал Патрик. – Желтая. Какая-то необычная.
Неужто? – хмыкнула Мэйв, сдвигая темные очки со лба на нос. И решила, что пора взбодриться. Меньше всего ей хотелось, чтобы этот молодой человек стал свидетелем ее слез. На всякий случай она прокашлялась и скинула желтые сапожки под скамейку. Выбрав момент, Флора оторвалась от луж, оставленных морем при отливе, и от морских водорослей и прибежала за порцией ласки. Сунула носом в сапожки.
– Вкусно? – спросил он, глядя как собака лижет резиновые ботики.
– Весьма, – сказала Мэйв – Патрику, не Флоре.
– Мэйв!
– Или для тебя ничего не значит выражение «поддерживать огонь в домашнем очаге»? Должно же в тебе сохраниться что-то от ирландской сентиментальности?
– Я реалист. (
– Ах, да! Куда вам, ирландским копам, понять надежды на то, что давным-давно потерянная внучка и правнучка когда-нибудь все же вернутся домой. Вы слишком увлечены охотой на привидения.
– В день, когда Мара пропала, на ней были эти сапожки, и цветы она поливала из этой самой лейки, – сказал он, и весь цвет сошел с его лица.
– Правильно.
– Будь моя воля, я бы никогда не вернул их вам из хранилища вещественных улик. Избавьтесь от них – мой вам совет, Мэйв. Ради вашего же блага.
– Никогда.
– Мэйв, мы обнаружили на них пятна крови. Вы предпочитаете жить с этими ботиками и со всем тем, из-за чего Мара их бросила?
– Мара уколола палец о розовый шип, – отрезала Мэйв. Ей претила мысль о том, что Мара и кровь вместе – свидетельство боли, обиды и вообще любого из тех сценариев, которые в свое время выдвигала полиция. Это было невыносимо. Она сжала челюсти, давая Патрику понять, что тема закрыта.
– А как поживает мистер… как бишь его? – спросил Патрик.
– Мистер Замечательный, – поняла Мэйв.
– Почему нам всем претит называть его по имени?
На это Мэйв ответила Питрику свойственным ей безразличным взглядом. Трудно было выразить словами всю глубину той ненависти, которую она питала к Эдварду Хантеру; одна мысль о его имени вызывала у нее спазм в животе и гримасу на лице. Она украдкой провела рукой под скамьей, поглаживая верхний край желтого сапожка. Она успокаивалась, осязая предмет, который некогда носила Мара. От этого у нее возникало ощущение, что Мара жива.
– Он пишет, а иногда, по большим праздникам, звонит. Например, в ее день рождения…
– И как вы с ним разговариваете?
– Лицедействую, дорогой. Благодарю его, спрашиваю, как дела, как семья. – Мэйв пришлось прибегнуть к этому драгоценному слову – «семья», – заключив его в невидимые кавычки, потому что его приходилось употреблять применительно к последним жертвам Хантера; он объявил, что Мары больше нет в живых, обеспечив себе тем самым возможность жениться второй раз. – Я научилась быть осторожной с врагом. Никогда не знаешь, что он может выкинуть. Он живет…
– …в Бостоне.
Мэйв удивленно моргнула:
– Нет, он живет в Уэстоне, с новой женой.
– Она от него ушла прошлой весной, – радостно сообщил Патрик. – Они выставили дом на продажу, и сразу после того, как продали его, жена ушла. Хотя средств у нее оставалось, как я слышал, совсем немного. В основном они были депонированы Хантером, но она пренебрегла потерями, забрала ребенка и ушла. Полагаю, он сумеет окончательно лишить ее денег – тех, которых пока не лишил. Женщины предпочитают не связываться с ним, а просто бегут, бросив все, – лишь бы оказаться от него подальше.
На это Мэйв ничего не ответила, только еще раз провела пальцем по ободку желтого ботика. О, если бы только Мара выбрала сегодняшний день… чтобы вернуться оттуда, где бы она ни находилась, где бы ни скрывалась! Вот так, просто, вошла бы в садовые ворота, которые Мэйв снесла столько лет назад… просто вошла бы, держа на руках ребенка.
И тут она вернулась к реальности: ведь сейчас ребенок далеко не младенец, ему уже девять!
– Сколько потерянного времени, – сказала она. – Это я о годах без внучки. Ведь я ее вырастила, ты знаешь.
– Знаю, Мэйв. После гибели ее родителей в катастрофе на пароме.
– Да, в Ирландии. Такое поэтическое место и такая поэтическая смерть. Так я тогда сказала себе. Но потом у меня на руках осталась Мара, и каждую ночь она плакала, и тогда я поняла, что поэтических смертей не бывает.
– Это уж точно.
– Точно, потому что это говоришь ты – старый сотрудник отдела убийств.
– Майор криминального отдела полиции.
– Я тебе когда-нибудь говорила о том, что ты напоминаешь мне одного моего чудесного приятеля, ирландского поэта – Джонни Мура?
– Всякий раз, когда мы с вами видимся. Только я так и не понял, почему.
– Потому что ты пишешь письма женщине, будучи уверен в ее смерти. Вот почему. Ну, ладно, пойдем в дом, попьем холодного чая. Если я сообщу Кларе о том, что ты здесь, она непременно явится с сахарным печеньем.
– Сахарное печенье – это хорошо, – сказал Патрик, протягивая Мэйв руку и помогая подняться с места. Его взгляд невольно упал на эту старую скамью. Сделанная из кованого металла тем же мастером, который выковал арку над «колодцем желаний», она несколько меньше пострадала от непогоды, потому что металл здесь был толще, и Мэйв относилась к ней внимательнее, ежегодно покрывая ее средством от ржавчины. Мэйв уловила его взгляд.
На этой скамье могли уместиться четыре человека. Середина сиденья слегка прогнулась. Подлокотники
