– Лили, – шепнул Лаэм.
Она обернулась, стараясь удержать равновесие. Каменные стены, свинцовые окна, темно-зеленая отделка – нет, это не Хаббардз-Пойнт. Туман в ее сознании постепенно рассеялся, и она поняла, что ей снился пляж. Снилось, как она входит в бабушкин розовый сад, и ноги ее в песке, и бабушка споласкивает их из лейки. Она почти реально видела маленький круг из ракушек и песчаный доллар, залитые цементом.
– Полежи еще немного, – предложил Лаэм. – Ты почти совсем не отдохнула. Тебе наверняка предстоит трудный день.
Лили удалось сообразить, что он имеет в виду предстоящие расспросы полицейского; кроме того, нужно было внимательно следить за тем, как Роуз станет адаптироваться к прежним условиям после больницы. И все же внимание ее сосредоточилось на бабушке. Она чувствовала, как в окна веет теплым ветерком, готова была поклясться, что физически ощущает аромат роз Хаббардз-Пойнт.
Выбравшись из постели, она снова сходила проведать Роуз – чувство бдительности сохранялось в ней подсознательно. Вернувшись, она свернулась в объятиях Лаэма, закрыла глаза и постаралась успокоиться. Тело ее было напряжено, позвоночник натянут, как струна. Лаэм погладил ее по плечу, по спине. Даже одно то, что он был рядом вселяло в нее уверенность и покой и давало возможность что-то обдумать. Сон потряс ее. В последнее время она постоянно чувствовала присутствие бабушки. Начиная с вечера накануне отъезда в Бостон ей то и дело чудилось, словно Мэйв зовет ее, словно ее голос долетает по летнему воздуху.
Зов родного дома на юге Новой Англии был очень силен. Но Лили всецело была поглощена здоровьем Роуз и вытеснила это желание из мыслей. Но сегодняшний сон был так ярок, что долее пренебрегать своими чувствами Лили не могла. Она глядела в темноту и размышляла обо всем этом.
Самые большие опасения и страхи она постоянно связывала с Эдвардом и тем, что от него можно было ждать по отношению к ней самой, бабушке, а теперь и Роуз. Девять лет, прожитые ею на этом скалистом суровом канадском побережье, укрепили ее – так же, как укрепило ее и материнство. Рождение Роуз изменило мир, изменило Лили. С того мгновения, когда Лаэм передал ей на руки дочь, она превратилась в тигрицу. Теперь за своего детеныша она готова была драться до конца.
Лежа сейчас рядом с Лаэмом, Лили думала о том, что же ей делать. Для нее это был вопрос жизни и смерти, и наградой должна была стать их с Роуз свобода. Если она будет храброй и верной и будет следовать зову сердца, то сумеет добыть им свободу. И тогда они смогут ехать, куда и когда им вздумается, и им уже больше не придется беспокоиться об Эдварде.
Все, что с ними произошло до сих пор, привело их к нынешнему положению. Что, если ей просто наплевать на Эдварда, перестать прятаться, перестать тосковать по бабушке? Вернуться в свой родной дом и познакомить бабушку с Роуз?
– Отчего тебе не спится? – снова спросил Лаэм спустя несколько минут.
– Я думаю, – сказала она. – О моем прежнем доме.
– Ты уезжаешь?
– Лаэм… – прошептала она.
Он ничего не сказал, только крепче обнял ее. Лили не знала, как ей быть, поэтому не знала, что сказать. Лили вплела пальцы в его кисть и приподняла ее, чтобы поцеловать тыльную сторону его ладони.
Но заснуть ей так и не удалось. Услышав, что Роуз зашевелилась, она опять встала и пошла в соседнюю комнату, чтобы, как только Роуз проснется, она сразу же увидела ее.
Роуз пыталась сесть; за ночь тело одеревенело, затекло. Левая рука инстинктивно поднялась к шее, защищая сердце. Лили помогла дочери встать с кровати и надеть тапочки. Вместе они спустились вниз, где Лаэм уже суетился на кухне – варил кофе и разливал в стаканы апельсиновый сок.
– С добрым утром, Роуз, – приветствовал он девочку. – Как спалось?
– Так хорошо я еще никогда не спала, – улыбнулась она.
Они уселись за круглым дубовым столом, и тут Лили увидела то, что не заметила в темноте вчера вечером, – рисунки на стенах и холодильнике. На стене, оправленные в рамки, висели школьные рисунки Роуз, а на холодильнике – два совсем старых: один детсадовский, другой – сделанный в первом классе. Лили с трудом припомнила, как Роуз заставила ее пересечь вестибюль, отделявший магазин Лили от офиса Лаэма, чтобы подарить ему эти картинки.
– Ты сохранил их! – удивилась Роуз.
– Конечно, – ответил он. – Неужели ты думала, что я их выброшу?
– Да, – призналась она. – Думала, что выбросишь.
Лаэм усмехнулся. Лили увидела, как Лаэм раскрыл ноутбук, и поняла, что он собирается проверить местонахождение Нэнни. Она исподволь взглянула на Роуз, чтобы посмотреть, поняла ли это дочь, но Роуз углубилась в изучение швов у себя на груди, оттянув ворот ночной рубашки.
– Ну, и как они выглядят? – спросила Лили.
– Нормально, – ответила девочка.
Лили наклонилась, чтобы проверить; все, казалось, заживало благополучно, края длинного разреза ровно смыкались друг с другом, не было признаков ни жидкости, ни желтоватых выделений, ни какой-либо инфекции.
– Ты права, – подтвердила Лили. – Действительно, все нормально.
Они разложили по тарелкам кашу, и Лаэм тоже сел с ними завтракать. Виденное им на экране ноутбука оставалось загадкой, потому что он ни слова не сказал об этом. У Лили екнуло сердце: она чувствовала, что Нэнни, очевидно, продолжала движение на юг. Если бы одну радость сменяла другая. Если бы люди могли обрести то и тех, что они любят, сразу, вместе, одновременно.
Лили думала о той уникальной любви, которая владела ею двадцать четыре часа в сутки, вчера, когда они все еще находились в Бостоне, и весь ее мир был создан из наконец-то обретенной любви и наконец-то здоровой дочери. Она давно примирилась с решением оставить Хаббардз-Пойнт, расстаться с прошлой жизнью. Но теперь этот новый мир поколебался из-за смутного ощущения, что она нужна бабушке.
Лили глядела в кухонное окно на широкий прекрасный голубой залив Святого Лаврентия. Обернувшись, она увидела, что Лаэм пристально смотрит на нее. Глаза его были грустны, словно он читал ее мысли.
Но из-за того что рядом находилась еще и Роуз, не было возможности поговорить. Поэтому они просто сидели и завтракали; что касается Лили и Лаэма, то они скорее не ели, а только ворочали кашу ложками в тарелках.
Раздался стук в дверь, и Лаэм пошел открывать. Лили затаила дыхание. И еще до того, как Лаэм вернулся в кухню, она знала, что сейчас вместе с ним войдет Патрик Мерфи. Так оно и случилось. Однако Лили удивилась, увидев еще и Марису. По выражению их лиц она поняла, что ей следует отправить Роуз в какую-нибудь комнату, откуда она не сможет услышать разговор.
Лили усадила девочку на солнечное крыльцо, снабдив ее книжкой и сумкой с рукоделием. В конце учебного года Роуз начала новую вышивку и теперь, когда уже хорошо себя чувствовала, охотно взялась за нее снова. Поцеловав дочь в макушку, Лили вернулась в кухню. Выражение глаз Патрика Мерфи поселило в ней смутное опасение, что он собирается ее арестовать.
– Что случилось? – спросила она. – Вы намерены надеть на меня наручники?
– Ни на тебя, ни на меня наручников никто надевать не станет, – успокоила ее Мариса. – Мы ничего дурного не сделали. А вот Эдвард сделал.
– Эдвард? – ахнула Лили, чувствуя, как по коже пробежал электрический разряд.
– Тед, – сказала Мариса.
– Тед, то есть твой муж, как я понимаю.
«Тед, Эдвард, – подумала она, внезапно заметив затаенную обиду в глазах Марисы. – Господи, только не это, только не это».
– Только не это, – домыслила она вслух.
– Скажите, почему вы приехали именно в Кейп-Хок? – спросил Патрик.
– Долго рассказывать, – ответила Лили. – Думаю, вы уже почти все знаете. У вас есть газетная заметка о мемориальной плите погибшим на пароме. Вторая причина связана с ложью, которую неоднократно излагал людям мой муж: ему хотелось, чтобы все думали, что он потомок капитана судна.
– Китобойного судна, – уточнила Мариса. – С обледенелыми мачтами и снастями. И скалами вдоль
