Алдата, и отец снова набрал учеников.
Поскольку сохранить тайну нашей с Годуином любви было жизненно важно для обеих сторон, никто о ней не узнал. Все верили, что мой престарелый супруг умер в другой стране.
Пока мы были в отъезде, я не получала писем от Годуина, так что они ждали меня дома. Я читала их, пока детьми занимались няньки, и горячо спорила сама с собой, надо сообщить Годуину о рождении дочерей или нет.
Должна ли я сказать христианину, что две его дочери вырастут иудейками? Что он на это ответит? Разумеется, он уже мог обзавестись незаконными детьми в Риме — он красочно описывал мне тамошние нравы — или где угодно, от любой из его многочисленных компаньонок, к которым он испытывал неприкрытое презрение.
Но мне не хотелось причинять ему беспокойство, не хотелось признаваться в том, какие муки я вынесла. Наши письма были наполнены поэзией и глубокими размышлениями, пусть и оторванными от реальности. Я хотела сохранить все как есть, потому что, если честно, мир наших писем был для меня более реальным, чем повседневная жизнь. Даже чудо рождения девочек не поколебало мою веру в этот мир. Ничто не могло ее поколебать.
Но пока я тщательно обдумывала, стоит ли сохранить рождение детей в тайне, от Годуина пришло удивительное письмо. Я процитирую его по памяти. Вообще-то оно у меня с собой, но надежно спрятано, Меир никогда его не видел. Мне невыносима мысль о том, что придется доставать это послание и читать, поэтому позвольте передать вам содержание собственными словами.
Я помню послание Годуина слово в слово. Так что позвольте мне просто пересказать его.
Он начал с обычного экскурса в жизнь Священного города.
«Если бы я перешел в вашу веру, — писал он, — и мы стали бы законными супругами, бедными, но счастливыми, это наверняка было бы гораздо лучше в глазах Господа, если Он существует, чем жизнь здешних людей, для которых церковь — лишь источник власти и богатств».
Затем он перешел к описанию странного события.
Его постоянно что-то притягивало к одной маленькой тихой церкви. Он снова и снова приходил туда, садился на каменный пол, прислонившись спиной к холодной каменной стене, и с презрением обращался к Господу, рассуждая о тех жалких перспективах, какие видит для себя в роли распутного и вечно пьяного священника, даже епископа «Как же Ты мог направить меня сюда? — спрашивал он у Бога. — По сравнению со здешними семинаристами мои прежние пьяные друзья из Оксфорда кажутся настоящими святыми». Он произносил молитвы сквозь зубы, он оскорблял Творца Вселенной, напоминая Ему, что он, Годуин, не верит в Него и считает церковь прикрытием для самой грязной лжи.
Он осыпал Всевышнего бессердечными насмешками: «И почему я должен носить облачение Твоей церкви, если не испытываю к ней ничего, кроме презрения, и не желаю служить Тебе? Почему Ты отказал мне в праве любить Флурию, единственное чистое и бескорыстное создание, какого жаждало мое сердце?»
Можете себе представить, как я содрогалась, читая о таком богохульстве. Но он записал все до последнего слова, прежде чем рассказать, что случилось потом.
Однажды вечером он так же мрачно, с ненавистью и яростью, обращался к Богу, требуя ответа, почему Он отнял у Годуина не только мою любовь, но и любовь отца. Как вдруг рядом появился какой-то молодой человек и, ничего не объясняя, заговорил с ним.
Сначала Годуин решил, что это сумасшедший, дурачок вроде большого младенца, поскольку молодой человек был очень красив — так же красив, как ангелы на фресках церкви, — и говорил с обескураживающей прямотой.
Годуин на мгновение подумал, что перед ним женщина в мужском платье. Это не было невероятно, если иметь в виду местные нравы, однако вскоре он понял, что это не женщина, а ангел, спустившийся с Небес.
Как Годуин это понял? Прекрасный молодой человек знал все его молитвы и сразу заговорил с ним о его страданиях, о его тайных и в высшей степени разрушительных намерениях.
«Повсюду вокруг себя, — произнес ангел, или кем бы ни было это существо, — ты видишь порок. Ты видишь, как легко достигнуть высокого положения в церкви, как легко произносить пустые слова, как легко подчинить свою душу жадности. У тебя уже есть любовница, и ты подумываешь завести еще одну. Ты пишешь письма любимой, от которой отрекся, нимало не заботясь о том, как они повлияют на нее и на ее любящего отца. Ты обвиняешь судьбу в своей любви к Флурии и своих разочарованиях, ты ищешь способ крепче привязать ее к себе, не задумываясь, хорошо ли это для нее. Проживешь ли ты бессмысленную жизнь, полную разочарований, жизнь себялюбца и богохульника, потому что у тебя отняли нечто ценное? Упустишь ли возможность стать честным и счастливым в этом мире, потому что тебе чего-то не дали?»
И в тот миг Годуин понял всю свою глупость. Да, он живет только гневом и ненавистью. Изумленный тем, что незнакомец разговаривает с ним обо всем этом, он спросил:
— Что я могу сделать?
— Препоручи себя Господу, — ответил странный юноша. — Отдай Ему свое сердце, свою душу, свою жизнь. Перехитри всех остальных: себялюбивых приятелей, которые любят твое золото больше тебя, недоброго отца, который отправил тебя сюда, чтобы ты стал порочным и несчастным. Перехитри мир, который обращает тебя в посредственность, хотя ты мог избежать этого. Ты будешь хорошим священником, хорошим епископом. Но прежде откажись от своего богатства. Отдай все, до последнего золотого колечка, и стань самым смиренным нищенствующим монахом.
Годуин был потрясен.
— Если станешь им, тебе будет гораздо проще стать хорошим, — продолжал незнакомец. — Стремись к святости. Есть ли более высокая участь? Но выбор за тобой. Только ты сам можешь отринуть возможность выбора и вечно длить свои бесчинства, свои несчастия. Ты будешь выползать из постели любовницы, чтобы написать чистой и святой Флурии, потому что эти письма — единственное хорошее, что есть в твоей жизни.
А затем молодой человек ушел так же тихо, как появился. Растворился в полутьме маленькой церкви.
Только что он был, и вот его уже нет.
Годуин остался один в холодном каменном углу церкви, глядя на горящие поодаль свечи.
Он написал мне, что в тот миг свет свечей показался ему тусклым светом восходящего солнца, драгоценным вечным чудом, явленным Господом. Глядя на этот свет, Годуин осознал величие Творца, создавшего его самого и мир вокруг него.
«Я изо всех сил буду стремиться к святости, — говорил он себе снова и снова. — Господь, я вручаю Тебе свою жизнь. Я отдаю Тебе все, что я есть, все, чем я могу стать, все, что я могу сделать. Я отбрасываю от себя все орудия греха».
Вот так он написал. Как вы понимаете, я прочитала письмо много раз и запомнила наизусть.
Дальше в письме говорилось, что в тот же день он отправился к братьям-доминиканцам и попросил позволения вступить в орден.
Они приняли его с распростертыми объятиями.
Доминиканцам очень нравилось, что Годуин хорошо образован и знает древнееврейский язык, а еще больше они обрадовались его состоянию в виде украшений и дорогих тканей — он попросил продать все, а вырученные деньги раздать бедным.
На манер Франциска, он отказался от роскошной одежды, отдал братьям золотую трость и прекрасные туфли, расшитые золотом. А взамен получил от них заплатанную, старую черную рясу.
Он даже сказал, что готов позабыть все, чему обучен, и посвятить жизнь молитве, если таково будет их желание. Он будет ухаживать за прокаженными. Он будет утешать умирающих. Он будет делать все, что велит ему настоятель.
Настоятель в ответ засмеялся.
— Годуин, — сказал он, — проповедник должен быть образованным, чтобы молиться правильно, за богатых и за бедных. А мы прежде всего орден проповедников. Твое образование — настоящее сокровище для нас. Слишком многие хотят изучать теологию, не зная никаких наук, а ты изучил их, и мы можем направить тебя в университет в Париже, к нашему великому наставнику Альберту, который там преподает.
