Он на мгновение задумался и продолжил:
— Чистота и добросердечие, присущие Флурии, нечасто встречаются среди женщин чуждой нам веры, хотя я знаком лишь с немногими. Еврейским женщинам, подобным Флурии, свойственна особая серьезность. Она никогда не писала мне ничего такого, чем я не мог бы поделиться с другими — вплоть до последнего письма, пришедшего два дня назад.
Его слова оказали на меня странное воздействие. Ведь я сам увлекся Флурией, но впервые осознал, насколько она серьезна, а если говорить точнее, насколько она значительна.
В который раз она напомнила мне кого-то из знакомых, и опять я не понял, кого именно. С этим человеком были связаны печаль и страх. И снова у меня не осталось времени размышлять об этом. Мне казалось: грешно сейчас думать о моей «иной жизни».
Я окинул взглядом небольшую комнату. Взглянул на многочисленные книги на полках, на листы пергамента, разложенные на конторке. Потом посмотрел в лицо Годуину, застывшему в ожидании моих слов, и начал рассказ.
За полчаса я рассказал ему обо всем, что случилось: как доминиканцы Норвича заблуждались по поводу Лии, как Меир и Флурия не могли открыть никому, кроме собратьев по вере, ужасную правду о смерти обожаемого ребенка.
— Вообразите горе Флурии, — говорил я. — У нее даже не было времени горевать, потому что пришлось срочно выдумать подходящую ложь. — Я намеренно подчеркнул последнее слово. — Точно так же Иакову пришлось обмануть своего отца Исаака, а позже Лавана, чтобы умножить собственное стадо. Настало время обмана, ибо от него зависят судьбы многих людей.
Годуин улыбнулся и кивнул в ответ на мои доводы. Возражать он не стал.
Он поднялся с места и зашагал взад-вперед, насколько позволяло тесное пространство. Потом сел за конторку и, позабыв о моем присутствии, принялся писать письмо.
Я сидел рядом, глядя, как он пишет, промокает чернила, снова пишет. Наконец он поставил подпись, промокнул чернила в последний раз, затем сложил пергамент, запечатал воском и поднял на меня глаза.
— Это письмо сейчас же отправится к моему брату-доминиканцу в Норвиче — брату Антуану. Я знаю его лично. Я написал, что они сбились с правильного пути. Я ручаюсь за Флурию и Меира и признаюсь, что Эли, отец Флурии, когда-то учил меня в Оксфорде. Надеюсь, это возымеет действие, хотя и в недостаточной степени. Леди Маргарет из Норвича я написать не могу, а если бы и написал, она бы сожгла письмо.
— В вашем письме кроется опасность, — заметил я.
— Как так?
— Вы признаете, что знакомы с Флурией, о чем другие доминиканцы и сами могут быть осведомлены. Когда вы посещали Флурию в Оксфорде, когда уезжали оттуда вместе с вашей дочерью, не могли ли тамошние братья узнать об этом?
— О, помоги мне, Господь, — вздохнул он. — Мы с Найджелом сделали все возможное, чтобы сохранить тайну. Лишь мой духовник знает, что у меня есть дочь. Но вы правы. Доминиканцам из Оксфорда хорошо известен магистр Эли, преподающий в синагоге, они сами учились у него. И они знают, что у Флурии две дочери.
— Именно, — сказал я. — Если вы отправите письмо, вы привлечете всеобщее внимание к вашей связи. Тогда обман, призванный спасти Флурию с Меиром, станет невозможен.
Он бросил письмо в жаровню и смотрел, как оно горит.
— Я не знаю, что предпринять, — признался он. — Я никогда в жизни не сталкивался с таким страшным и горестным делом. Как мы можем пойти на этот обман? А если доминиканцы из Оксфорда сообщат братии из Норвича, что Роза — сестра-близнец Лии? Это огромный риск. Нет, моя дочь не поедет.
— Слишком многие знают слишком много. Но мы должны остановить это безумие. Сами вы осмелитесь поехать и защищать Флурию и Меира перед епископом и шерифом?
Я объяснил ему, что шериф уже догадался о смерти Лии.
— Что же нам делать?
— Пойти на обман, но придумать особенную, хитроумную ложь, — ответил я. — Другого выхода я не вижу.
— Объясните, — попросил он.
— Если Роза согласится сыграть роль сестры, мы сейчас же отвезем ее в Норвич. Она будет утверждать, что она Лия, что она гостила у своей сестры Розы в Париже, и выразит крайнее презрение тем, кто обвинил в преступлении ее любящих родителей. Она сразу же объявит о том, что хочет как можно скорее вернуться в Париж. Признав существование второй сестры, принявшей христианство, мы объясним причину ее внезапного отъезда в разгар зимы. Она хочет быть вместе с сестрой, с которой рассталась лишь ненадолго. Что касается отца, зачем о нем вообще упоминать?
— Знаете, что болтают сплетники? — неожиданно спросил Годуин. — Они считают Розу плодом любви моего брата Найджела. Потому что Найджел сопровождал меня тогда. Как я уже говорил, правду знает лишь мой духовник.
— Тем лучше. Напишите вашему брату, если это приемлемо. Расскажите ему обо всем, чтобы он тоже побыстрее отправлялся в Норвич. Флурия говорила, что брат очень вас любит.
— О, это правда. Он всегда меня любил, как ни старался отец нас поссорить.
— Что ж, в таком случае пусть он приедет и подтвердит, что близнецы были в Париже вместе, а мы как можно скорее отправимся в Норвич вместе с Розой. Она заявит о том, что она Лия, что она возмущена и горюет о несчастьях родителей, и выразит горячее желание вернуться обратно в Париж вместе со своим дядей Годуином.
— Да, я вижу, это хитрый ход, — сказал он. — Ведь такое признание означает позор для Флурии.
— Найджелу не обязательно говорить, что отец — это он. Пусть все так думают, но ему нет нужды произносить это вслух. У девочек имеется законный отец. Найджелу достаточно выразить заинтересованность в судьбе Лии, принявшей крещение, поскольку он уже является опекуном Розы, которая в Париже ожидает возвращения сестры.
Пока я говорил, он погрузился в размышления. Я понимал, что он обдумывает дело со всех сторон. Девочки, принявшие крещение, будут исключены из еврейской общины и потеряют состояние, Флурия говорила об этом. Но я представил себе, как пылкая Роза, притворяясь оскорбленной Лией, противостоит тем, кто угрожает евреям. Без сомнений, ни у кого в Норвиче не хватит духу потребовать, чтобы приехала и вторая сестра.
— Неужели вы не понимаете? — спросил я. — Эта легенда удовлетворит всех без исключения.
— Да, весьма изящно, — отозвался он, все еще размышляя.
— Это объясняет отъезд Лии. Под влиянием леди Маргарет она решила принять крещение. Поэтому она захотела быть рядом с сестрой-христианкой. Видит Бог, в Англии и Франции все поголовно желают окрестить евреев. Вот и причина, почему Меир и Флурия пытались сохранить отъезд дочери в тайне: ведь для них это двойной позор. А вы с братом покровительствуете двум новообращенным девушкам. Мне кажется, все логично.
— Мне тоже так кажется, — произнес он медленно.
— Как вы думаете, Роза сумеет выдать себя за сестру? — спросил я. — Как вы думаете, она справится? Протянет ли ваш брат руку помощи? И как по-вашему, захочет ли Роза участвовать в спектакле?
Он задумался на один долгий миг и просто сказал, что мы сейчас отправимся к Розе, хотя был уже вечер и на улице стемнело.
Я выглянул в маленькое окно кельи и не увидел ничего, кроме темноты. Возможно, потому, что снег пошел гуще.
Годуин снова сел и стал писать письмо. Он писал и зачитывал мне вслух:
Мой дорогой Найджел!
Ты мне очень нужен, потому что Флурия и Меир, мои возлюбленные друзья и друзья моих дочерей, в серьезной опасности по причине последних событий, о которых я не могу рассказать в письме, но
