– Ты дерзкая, жестокая женщина, – прошептал он порывисто, – а выглядишь как ангел. Эта твоя темная шевелюра, это твое милое личико с огромными глазами, – продолжал шептать он очень искренне и уязвленно, склонив голову набок. – Я и не думал прибегать к обману. – Он в отчаянии взглянул на меня. – Ты сама хотела, чтобы я пришел, ты хотела…
– Ты так подумал? Когда поймал меня на мысли о мертвых? И к какому решению пришел? Утешить меня? Усилить мою боль? Так что же?
Он покачал головой, отошел на несколько шагов назад и выглянул в окошко, подставив лицо свету. Он казался таким нежным… Но уже через секунду вновь набросился на меня в злобной вспышке:
– Все еще очень хорошенькая. Даже несмотря на возраст и полноту. Тебе ведь известно, что сестры ненавидят тебя за хорошенькое личико? Катринка – эта красотка с роскошным телом и умным мужем, до которого у нее была такая вереница любовников, что она даже со счета сбилась, – считает, что ты обладаешь такой красотой, которую ей никогда не обрести, не получить, не нарисовать. И Фей, любившая тебя, – да, Фей любила всех – тоже не смогла простить тебе красоту.
– Что тебе известно о Фей? – вырвалось у меня, прежде чем я успела прикусить язык. – Моя сестричка Фей жива? – Я пыталась остановиться, но не смогла. – Где Фей? И как ты можешь говорить о Катринке? Что ты знаешь о Катринке или о ком-нибудь из моей семьи?
– Я говорю то, что знаешь ты. Я вижу темные закоулки твоего сознания, я досконально исследовал подвалы, в которых ты сама еще не была. И я вижу там, в тех тенях, что твой отец чересчур сильно любил тебя, потому что ты очень походила на свою мать: те же волосы, те же глаза. А также, что твоя сестра Катринка однажды ночью как ни в чем не бывало переспала с твоим молодым мужем Львом.
– Прекрати сейчас же! В чем дело? Ты явился сюда, чтобы сыграть роль моего личного дьявола? Разве я заслужила такое? Это я-то? И ты еще смеешь говорить, что я и наполовину неповинна во всех этих смертях. Как же ты собираешься довести меня до безумия, хотела бы я знать! Как? Ты совершенно в себе не уверен. Взгляни на себя. Дрожишь, а ведь ты призрак. Кем ты был при жизни? Молодым человеком? Возможно, даже добрым по натуре, зато теперь…
– Перестань, – взмолился он. – Твоя точка зрения ясна.
– И какова же она?
– Ты видишь меня насквозь, точно так же, как я вижу тебя, – холодно ответил он. – Ни воспоминания, ни страх не заставят тебя дрогнуть. Я сильно ошибся на твой счет. Ты казалась ребенком, вечной сиротой, ты казалась такой…
– Договаривай. Я казалась слабой?
– Ты жестока.
– Возможно, – кивнула я. – Мне не очень нравится это слово. Зачем тебе нужно, чтобы я испытывала страх или боль? Для чего? Что означал тот сон? Где находилось то море?
Его лицо застыло от потрясения. Он попытался что-то сказать, но потом передумал или, возможно, просто не нашел слов.
– Ты могла бы быть красивой, – тихо произнес он. – Ты почти была красивой. Ты потому питалась отбросами и пивом, чтобы потерять данную тебе Богом фигуру? Ты ведь была худенькой в детстве, такой же, как Фей и Катринка, стройной от природы. Но ты нарочно заплыла жиром – разве нет? От кого захотела спрятаться? Неужели от собственного мужа – от Льва, которого ты собственноручно передала заботам других женщин, помоложе и пособлазнительнее? Это ты толкнула его в постель к Катринке.
Я не ответила.
Внутри меня росла какая-то сила. Даже охваченная дрожью, я чувствовала эту силу и огромное волнение. Как давно меня не посещали такие эмоции, но теперь, видя, что он совершенно сбит с толку, я ясно их ощущала.
– Наверное, и сейчас тебя можно назвать красивой, – прошептал он, улыбаясь, словно нарочно хотел меня помучить. – Но неужели ты станешь такой огромной и бесформенной, как твоя сестра Розалинда?
– Если ты знаешь Розалинду и не видишь ее красоты, то мне даже не стоит тратить на тебя время, – сказала я. – А Фей – само воплощение красоты, но тебе этого не понять.
Он охнул. Потом фыркнул и упрямо уставился на меня.
– Тебе не понять, как много для меня значит такое чистое существо, как Фей. Она навсегда останется в моей памяти. Что касается Катринки, то я ее жалею. Фей была очень молода и потому все танцевала и танцевала, как бы трудно ни приходилось. Катринка многое испытала. А Розалинду я люблю всем сердцем. Ну и что?
Он вглядывался в меня, словно стараясь прочесть самые сокровенные мысли, и ничего не говорил.
– К чему все это? – спросила я.
– В душе ты так и осталась маленькой девочкой. Злой и жестокой, какими бывают дети. Только ты более озлоблена сейчас и нуждаешься во мне, хотя и отрицаешь это. Ведь ты заставила сестру Фей уехать, сама знаешь.
– Перестань!
– Да, ты… Ты заставила ее уехать, когда вышла замуж за Карла. Дело тут вовсе не в тех страницах отцовского дневника, которые она прочла после его смерти. Просто в дом, который она с тобой когда-то делила, ты привела нового хозяина…
– Перестань!
– Почему?
– А тебе-то какое дело? К чему сейчас об этом говорить? Ты промок под дождем. Но не замерз. И теплым тебя тоже не назовешь – разве не так? Ты выглядишь как бродяга-подросток – из тех, что с гитарой в руке увязываются за знаменитыми рок-музыкантами и клянчат четвертаки у входа в концертные залы. Где ты научился так играть? Откуда тебе известна столь невероятная, душераздирающая музыка?..
Он пришел в ярость.
– Язвительный язык, – прошептал он. – Я старше, чем ты можешь себе представить. Я лучше тебя знаю, что такое боль. Я восприимчивее тебя. Я освоил в совершенстве игру на этом инструменте еще до того, как умер. Я научился играть, и у меня был талант, который тебе никогда не понять, несмотря на все твои диски, сны и фантазии. Ты ведь спала, когда твоя маленькая дочь Лили умерла, – не забыла? В больнице в Пало-Альто ты на самом деле заснула и…
Я заткнула руками уши! Меня снова окружила обстановка больничной палаты двадцатилетней давности, вспомнились ее запах и свет.
– Нет! – выкрикнула я. – Ты наслаждаешься этими обвинениями! – Сердце колотилось чересчур сильно, но голосом я пока владела. – Почему? Что я для тебя и ты для меня?
– Но я думаю про тебя то же самое.
– Что именно? Объяснись.
– Я думал, что ты коришь себя и наслаждаешься этими обвинениями, я думал, ты упиваешься ими, примешивая сюда же и страх, и раболепие, и холодность, и праздность, с тем чтобы никогда не чувствовать себя одинокой, а всегда держать за руку какого-нибудь дорогого тебе мертвеца и мысленно распевать поэмы раскаяния, без конца возвращаясь к умершим, дабы отвлечься от правды: та музыка, которую ты любишь, тебе недоступна. То чувство, которое музыка исторгает из твоей души, никогда не получит воплощения.
Я не сумела что-либо сказать в ответ.
Осмелев, он продолжил:
– Вот ты и кормилась обвинениями, если воспользоваться твоим собственным словом. Ты буквально упивалась чувством вины, и это позволило мне надеяться, что мне легко удастся довести тебя до безумия, сделать так, чтобы ты…
Призрак умолк – точнее, заставил себя замолчать – и застыл в неподвижной позе.
– Сейчас я уйду, – после паузы произнес он. – Но вернусь, когда захочу, можешь не сомневаться.
– Не имеешь права. Тот, кто тебя прислал, должен забрать тебя обратно.
Я перекрестилась. Он улыбнулся.
– Ну как, помогло? А помнишь нелепую похоронную мессу по твоей дочери, что отслужили в Калифорнии? Как все там было чопорно и неуместно – все те умники интеллектуалы Западного побережья, которых заставили явиться на такое откровенно глупое мероприятие, как настоящие похороны в настоящей
