покрывается плесенью.
Не важно.
Так будем же вместе, не забудем ни одного лица, не забудем смеха друг друга, каким он был двадцать или сорок лет тому назад, смеха переливчатого, как музыка призрачной скрипки, неуверенной скрипки, идеальной скрипки, – нашего смеха и нашей музыки, связавшей умы и сердца навсегда.
Мой теплый поющий дождик, пади тихо на эту мягкую, уютную могилу. Что за могила без дождя? Нашего бесшумного южного дождя.
Пади нежными поцелуями, чтобы не разомкнуть того объятия, в котором мы живем – я и они, мертвые, – как одно целое. Эта расщелина наш дом. Пусть капли превратятся в слезы, как в песне, их звук будет убаюкивать – я не позволю, чтобы что-то нарушило этот сладостный покой. Прижмись ко мне теперь, Лили. Мама, позволь мне уткнуться лицом тебе в шею… Впрочем, мы и так едины, и Карл обнимает всех нас, и отец тоже.
Ступайте сюда, цветы! Нет нужды разбрасывать надломленные стебли или алые лепестки. Нет нужды приносить пышные букеты, перевязанные блестящими ленточками.
Земля сама отметит эту могилу: прорастет дикой тонкой травой, кивающими головками простеньких лютиков, маргариток и маков – синих, желтых и розовых, неброских оттенков буйного, неухоженного и вечного сада.
Позвольте мне устроиться рядом с вами, позвольте полежать в ваших объятиях, позвольте уверить вас, что ни один из внешних признаков смерти ровным счетом ничего для меня не значит. Имеет значение только любовь, с которой мы все – вы и я – жили когда-то. И единственное место, где я сейчас хочу оказаться, это с вами, в этом медленном, сыром и мирном разложении.
То, что сознание приводит меня к этому финальному объятию, поистине бесценный дар! Я как никогда близка к мертвым, и в то же время я живу и сознаю это – и наслаждаюсь этим.
Пусть деревья склонят свои ветки и укроют это место, пусть создадут перед моими глазами плотную и густую сеть, но не зеленую, а черную, словно ветви поймали ночь, и закроют меня от последнего любопытного взгляда. И трава вырастет высокой. И мы останемся наедине, только я и вы, те, кого я безмерно обожала и без кого я не могу жить.
Глубже. Глубже в землю. Я хочу почувствовать, как земля смыкается вокруг меня. Пусть комья запечатают наш покой. Ничего другого мы не можем.
А теперь, оставшись с вами, я скажу: «К черту всех, кто попытается встать между нами. Шагайте сюда, незнакомцы, поднимающиеся по лестнице.
Ломайте замок, да, рубите древесину, вытаскивайте свои трубки и заполняйте комнату белым дымом. Не выкручивайте мне руки: меня ведь здесь нет, я в могиле. Вы вторглись не ко мне, а к моему застывшему злобному образу. Да, как видите, простыни чистые! Заворачивайте его, заворачивайте его потуже во множество слоев ткани – все равно это не имеет ни малейшего значения. Видите, ни капли крови, никакой опасности, что вы заразитесь от него. Он умер не от открытых язв – СПИД разрушил его организм изнутри, ему было больно даже дышать. Таково действие этой страшной болезни. Так чего вам теперь бояться?
Я не с вами и не с теми, кто задает вопросы о времени, месте, крови, вменяемости и телефонных номерах, которые следует набрать; я не могу отвечать на вопросы тех, кто готов оказать помощь. Я укрылась в могиле. Я прижалась губами к отцовскому черепу. Я тянусь рукой к костлявой руке матери».
«Родные мои, позвольте мне до вас дотронуться!»
Я по-прежнему слышу музыку. Господи, этот одинокий скрипач прошел по высокой траве сквозь дождь и густой дым воображаемой ночи, несуществующей тьмы, чтобы быть рядом со мной и сыграть свою скорбную песнь, чтобы придать голос этим словам в моей голове, пока земля вокруг становится более влажной и все, что она породила, оживает, становясь все естественнее, добрее и даже красивее.
Вся кровь из нашей темной прекрасной могилы ушла, ушла навсегда, только моя осталась. И в нашем земном жилище я истекаю кровью так же естественно, как дышу. Если кому-либо зачем-либо сейчас нужна кровь, у меня ее хватит на всех.
Здесь нет места страху. Страх прошел.
Звените ключами, расставляйте чашки. Гремите кастрюлями на железной плите внизу, заполняйте ночь сиренами, если угодно. Пусть вода бежит, бежит и бежит, наливаясь в ванну. Я вас не вижу. Я вас не знаю.
Мелкой скорби никогда не проникнуть в могилу, где мы лежим. Страх ушел – как ушла молодость и вся та прежняя боль, когда на моих глазах вас предавали земле, гроб за гробом: отцовский из прекрасного дерева, материнский, внешний вид которого я уже не помню, и маленький беленький гробик Лили. Старый джентльмен не захотел взять с нас даже мизерной платы, ведь она была просто маленькой девочкой. Нет, вся эта скорбь прошла.
Скорбь мешает слышать настоящую музыку. Скорбь не позволяет обнять кости тех, кого любишь.
Я жива, и я теперь с вами. Только сейчас я осознала, что это означает: быть всегда с вами!
Отец, мать, Карл, Лили, обнимите меня!
Наверное, это грех – просить сочувствия у мертвых: у тех, кто скончался в мучениях; у тех, кого я не могла спасти; у тех, для кого у меня не нашлось нужных слов, чтобы проститься или успокоить, избавить от панического ужаса и боли; у тех, кто не увидел моих слез в последнюю минуту и не услышал моего обета вечно скорбеть.
Я здесь! С вами! Я знаю, что это такое быть мертвым. Меня тоже закрывает грязь, я глубоко увязаю в мягкой могильной земле.
Это видение, мой дом…
До тех, кто пришел сюда, мне нет дела.
– Что это за музыка – слышите?
– Думаю, ей следует снова принять душ! Ее нужно как следует продезинфицировать!
– В этой комнате все следует сжечь…
– О, только не эту роскошную кровать! Глупо уничтожать такую красоту, ведь больничную палату не взрывают, когда в ней кто-то умирает от этой болезни.
– …Это рукопись, не дотрагивайтесь до нее. Не смейте трогать его рукопись!
– Ш-ш-ш, она же слышит…
– Она чокнулась, не видишь?
– …Его мать прилетает утренним рейсом из Гэтвика.
– …Полнейшее буйное помешательство.
– Прошу вас обеих, если любите свою сестру, ради Бога помолчите. Мисс Харди, вы хорошо ее знали?
– Выпей это, Триана. Это мое видение, мой дом…
Я сижу в гостиной, выкупанная, вычищенная, с мокрыми волосами, – словно это меня собираются хоронить.
Пусть утреннее солнце ударит в зеркала. Вытащите блестящие павлиньи перья из серебряной урны и разбросайте их по полу. Не развешивайте отвратительную вуаль на всех ярких вещах. Приглядитесь повнимательнее – и увидите в стеклах призрак.
Это мой дом. И это мой сад, и мои розы ползут по ограде снаружи, и мы все в нашей могиле. Мы здесь, и мы там – как одно целое.
Мы в могиле, мы в доме, а все остальное – игра воображения.
В этом тихом дождливом царстве, где вода поет, падая с потемневших листьев, а земля осыпается с неровных краев над головой, я – жена, дочь, мать, я – все те освященные веками понятия, на которые предъявляю драгоценные права.
«Вы навсегда со мной! Никогда, никогда не позволю вам покинуть меня, никогда, никогда не позволю вам уйти».
Ладно. Итак, мы снова совершили ошибку. Мы сыграли нашу игру. Мы ударились в безумие как в толстую дверь и принялись биться в нее точно так, как эти люди бились в дверь Карла. Но дверь безумия не сломалась, а могила всего лишь сон.
Что ж, сквозь этот сон до меня доносится музыка. Похоже, они ее не слышат. В голове у меня звучит мой собственный голос, а эта скрипка – его голос, звучащий снаружи, и вместе мы сохраним наш секрет, что
