– Э-э-э-э… – зависла Алка. – А что, Эля про нас тебе рассказывает?
– Ну конечно! – обрадовалась Кошка. – Мне же интересно!
Она наклонилась к уху Алки и принялась увлеченно шептать.
Если бы она видела, как на нее смотрит Димка, то поежилась бы. Но Кошка не видела, она была занята.
Анечка сидела в классе и смотрела в окно. Ей было ужасно скучно. Она пыталась занять себя хоть чем-то, но Анастасия Львовна все время мешала. Книжку забрала, рисовать запретила, телефон выключила. Теперь Аня просто смотрела в окно и пыталась найти в проплывающих мимо облаках предметы, у которых первые буквы, последовательно, по алфавиту. Она уже дошла до «Колеса» и «Кастрюли», когда услышала очередной окрик:
– Сивцова!
Аня не понимала, что она тут делает и за что ее так мучают. Страха не было. То есть только у нее страха не было, вокруг все продолжали бояться. Только на Аню это перестало действовать.
– Сивцова, ты слышала, что я сказала?
– Нет.
– Почему?
– Мне неинтересно.
Анастасия Львовна улыбалась. Ее губы были натянуты до предела.
– Может быть, ты расскажешь интереснее?
– Давайте! – Аня немедленно оживилась, глаза заблестели. – Давайте расскажу! У нас как раз перед каникулами группа с Эльбруса приехала, они такие фотографии показывали…
– Сядь, Сивцова! – перебила ее учительница. – Мне бы хотелось встретиться с твоими родителями.
– Пожалуйста, – пожала плечами Аня и опять уставилась в окно.
Л… Вон плывет Лошадь, а вот Луна…
На перемене к Ане подошел мальчик Ваня. Он сидел на последней парте и на уроках вообще не подавал признаков жизни.
– Ты зачем про Эльбрус наврала? – спросил он.
– Я не наврала! – возмутилась Аня. – Хочешь, завтра фотки принесу?
– Надо у Анастасии Львовны спросить, – серьезно сказал Ваня.
– Зачем? Я их тебе на перемене покажу.
– А вдруг нельзя?
– Что нельзя?
– Вдруг она не хочет, чтобы мы смотрели эти фотографии.
Ане показалась, что она играет в какую-то игру и никак не может понять правила. Все происходящее кажется абсолютным маразмом. Но она чувствовала, что этот маразм подчиняется своей логике, нужно только ее понять…
– А дома эти фотографии смотреть можно? – спросила Аня.
Ваня задумался.
– Дома, наверное, можно, – сказал он.
– Тогда приходи, – обрадовалась Аня.
Женька расхаживал по комнате, Молчун с дивана за ним следил, как кот за слишком крупной крысой – внимательно и осторожно.
– У тебя проблема с устной речью, – Женя чувствовал себя выступающим на семинаре, – хотя ты прекрасно излагаешь мысли письменно.
Женька остановился и добавил от души:
– Правда, классно излагаешь. Я в твоем возрасте так не умел. Да и никто не умеет.
Он снова зашагал от окна к двери и назад. Молчун сопровождал его одними глазами, не поворачивая голову.
– И говорить, в принципе, можешь. Только не хочешь. Это психологическая проблема… Большая проблема, раз даже Впалыч ее с ходу не решил… Ладно, и я пытаться не буду. Но!
Женька поднял вверх указательный палец и стал в этот момент похожим на очень умного человека. Во всяком случае, так ему самому показалось. Женька смутился и торопливо опустил палец. С мысли, впрочем, не сбился.
– Как говорит доктор Хаус, «если болезнь нельзя вылечить, ее можно купировать»!
Молчун шевельнул губами, что соответствовало широкой улыбке обычного человека. Сериал про доктора-наркомана он любил. Наверное, потому, что доктор был умный и несчастный, как и сам Молчун. Женька заметил это и вдохновился.
– Не хочешь говорить, – продолжал он с напором, – не говори. Но ведь можно сделать вид, что ты говоришь!
Молчун вспомнил мучения, которым его подвергала добрая Евдокия Матвеевна, и нахмурился.
– Артикуляция? – осторожно спросил он.
– Артикуляция? – удивился Женька и автоматически пригладил волосы. – Хм… Это идея… Хотя нет, не идея это, а глупость!
Молчун неслышно вздохнул с облегчением.
– Давай решать задачу пошагово, – Женька чувствовал прилив вдохновения, хотя идея была придумана давно, теперь он ее просто излагал. – В два этапа. Сначала ты пишешь, а потом читаешь. Вслух. Ты ведь можешь почитать вслух?
Молчун подумал и кивнул. Читать вслух он тоже ненавидел, но это ведь легче, чем говорить. Наверное.
– Супер! – Женьке все нравилось. – Конечно, это не полноценный разговор, но все-таки! По крайней мере, остальным будет проще тебя воспринимать. Давай прямо сейчас попробуем.
Женька кивнул на включенный компьютер. Молчун послушно пересел за клавиатуру, задумался.
– Пиши все, что в голову придет! А потом зачитаешь.
Женька даже отвернулся к окну, чтобы не отвлекать – хотя мог бы этого и не делать. Писать Молчун мог даже в переполненной комнате, когда пять человек заглядывают через плечо. Он почти сразу принялся молотить по клавиатуре. Женька стоял и смотрел в темноту. Время было не позднее – час семейных ужинов и просмотра любимого сериала. Или футбола. Хотя зимой ведь в футбол не играют? Значит, хоккея. Женьке вдруг стало интересно – может, начать за кого-нибудь болеть? Или лучше самому заняться спортом? К физкультуре в 34-й школе всегда относились серьезно, да и тренировали профессионалы (как только их заманили?). Женька вполне мог бы стать отличным бегуном. А лучше биатлонистом: на лыжах он всегда первенство школы брал, да и в тире не последним был. Да, биатлонистом лучше, их все знают и любят. Женька мог бы даже завоевать какую-нибудь медаль. Например, олимпийскую – а что? Плох тот спортсмен, который не хочет стать олимпийцем. То есть олимпиоником, олимпийцы – это боги. И тогда Вика увидит его в новостях…
– Готово! – сказал Молчун.
Женька с трудом вынырнул назад. Оборачиваться не стал, чтобы Молчун не заметил мечтательного выражения его лица.
– Читай!
– «Жень, давай, я про тебя напишу, – с трудом начал Молчун. – Ты пришел мне помочь, спасибо тебе за это. Мне это очень нужно…»
Молчун споткнулся и засопел.
– Давай-давай! – подбодрил его Женька. – Хорошо же получается! Ты главное не вдумывайся в текст. Просто читай и все!
Он услышал тяжелый вздох, покашливание и, наконец, сдавленный голос:
– «Хотя я не очень понимаю, зачем вообще говорить. Писать – это более ответственный и сложный процесс…»
Молчун говорил все медленнее и с все большим усилием. Он то и дело замолкал, и тогда приходилось его снова подбадривать и хвалить. Только к концу он, кажется, смог нащупать простой для себя тон – мерный и безжизненный.
