понимал. Деньги перешли из рук в руки. Старик ушел, даже не оглянувшись.
Меня пытались обучать. Вокруг звучала певучая, ласкающая речь. Мальчики приходили, садились рядом и старались улестить меня ласковыми поцелуями и объятиями. Они щипали и поглаживали мои соски, старались добраться до интимных мест, на которые, как меня учили, нельзя было и смотреть, дабы не впасть в страшный грех.
Я пытался молиться, но обнаружил, что не помню слов. Даже образы утратили четкость. Свет, указывающий мне путь на протяжении всей жизни, угас. Стоило мне отвлечься и задуматься, кто-нибудь бил меня или дергал за волосы.
Всякий раз после побоев они приносили притирания и заботливо обрабатывали поврежденную кожу. Однажды, когда какой-то мужчина ударил меня по лицу, другой прикрикнул на него и схватил за руку, прежде чем тот успел нанести второй удар.
Я наотрез отказывался от еды и воды, и никто не мог заставить меня изменить решение. Это не было сознательным объявлением голодовки – просто я не желал делать то, что поддерживало бы во мне жизнь. Я знал, что иду домой. Домой! Я умру и попаду домой! Но переход будет ужасным и болезненным. Если бы меня оставили одного, я бы плакал. Но меня не оставляли ни на минуту. Значит, придется умирать на людях. Я целую вечность не видел дневного света. Даже сияние ламп резало глаза – так глубоко я погрузился в нерушимую тьму. Но рядом всегда были люди.
Периодически свет становился ярче. Они садились вокруг – я видел их смуглые личики, а шустрые, похожие на звериные лапки ручонки убирали с моего лица волосы или трясли за плечо. Я отворачивался к стене.
Моим собеседником и компаньоном был звук. Я думал, что только он и останется со мной до конца жизни: плеск воды, доносившийся с улицы. Я различал, когда мимо проплывала лодка, слышал, как скрипят деревянные опоры, а когда прижимался головой к каменной кладке стен, то ощущал, как раскачивается здание, словно оно стояло не на берегу, а непосредственно в воде. Впрочем, так и было на самом деле.
Однажды мне приснился дом, но что именно – не помню. Я проснулся в слезах, и из темноты раздались негромкие голоса – шквал нежных, вкрадчивых утешений.
Мне казалось, что самое лучшее – это остаться в одиночестве. Я ошибался. Когда меня заперли на несколько дней и ночей в темной комнате без хлеба и воды, я начал кричать и биться о стену. Никто не пришел.
Через какое-то время я впал в ступор, а когда дверь наконец открылась, испытал невероятное потрясение – я резко вздрогнул и сел, прикрывая глаза. Лампа представлялась мне опасным и грозным врагом. Кровь в висках пульсировала, болью отдаваясь в голове.
И тут я почувствовал мягкий, ненавязчивый аромат: смесь запахов душистых дров, горящих в очаге в снежную зиму, раздавленных цветов и какого-то масла.
Меня коснулось что-то твердое, словно сделанное из дерева или меди, однако при этом явно живое. В конце концов я открыл глаза и увидел перед собой незнакомого мужчину, а то, что я принял за нечто деревянное или медное, оказалось его пальцами – очень белые и жесткие на ощупь, они тем не менее поддерживали меня чрезвычайно нежно и бережно. Взгляд голубых глаз незнакомца был пронзительным и в то же время на удивление ласковым.
– Амадео... – прошептал он.
С головы до ног облаченный в красный бархат, он оказался потрясающе высоким. Светлые волосы, тщательно расчесанные на пробор, как у святых, густыми прядями спускались до плеч, где рассыпались по плащу блестящими волнами. У него был гладкий, без единой морщинки лоб и высоко расположенные прямые золотистые брови, достаточно темные, чтобы придать чертам лица четкость и решительное выражение. Ресницы темно-золотыми нитями загибались вверх. А когда он улыбнулся, полные, красиво очерченные губы мгновенно порозовели.
Я узнал его! Я с ним разговаривал! Никакое другое лицо не могло показаться столь чудесным.
Он улыбался мне с такой добротой! Кожа над губой и подбородок были чисто выбриты – на его лице я не разглядел ни единого волоска. Тонкий, изящной формы, но достаточно крупный нос не нарушал пропорции поистине неотразимого лица.
– Нет, я не Христос, дитя мое, – сказал он. – Я тот, кто приносит свое собственное спасение и вечное блаженство. Приди в мои объятия.
– Я умираю, мой господин. – Даже сейчас я не могу сказать, на каком языке произнес в тот момент эти слова. Но он понял.
– Нет, малыш, ты не умираешь. Теперь ты переходишь под мое покровительство и, возможно, – если звезды не отвернутся от нас, а будут нам благоприятствовать, – не умрешь никогда.
– Но ты же Христос! Я тебя знаю!
Он опустил взгляд и с улыбкой покачал головой. Полные губы чуть раздвинулись, открыв взору белоснежные зубы. Потом он подхватил меня под мышки, приподнял и поцеловал в шею. От этого поцелуя по коже моей пробежали мурашки, и я застыл словно парализованный. Глаза у меня сами собой закрылись, а он коснулся пальцами моих опущенных век и нежно шепнул в самое ухо:
– Спи. Я отнесу тебя домой.
Проснулся я в огромной купальне. Ни у кого в Венеции такой ванны никогда не было. Однако это я могу утверждать сейчас, после того как многое повидал. Но что я знал об обычаях этой страны тогда? Тем не менее это был настоящий дворец – во дворцах мне бывать доводилось.
Я выбрался из бархатного свертка, в котором лежал, – если не ошибаюсь, это был его красный плащ, – и увидел справа от себя огромную кровать с пологом, а за ней – глубокий овальный бассейн, собственно ванну. Из раковины, поддерживаемой ангелами, в ванну текла вода, от широкой поверхности поднимался пар, а в клубах пара стоял мой господин. На его обнаженной белой груди розовели соски, а волосы, отброшенные со лба, казались еще более густыми, светлыми и прекрасными, чем раньше.
Он поманил меня к себе.
Я боялся воды. Я встал на колени возле самого края ванны и погрузил в нее пальцы.
Удивительно быстрым и грациозным движением он подхватил меня на руки и по плечи опустил в теплую воду, а потом откинул назад мою голову.
Я снова посмотрел на него. Над нами на ярко-голубом потолке словно живые парили ангелы с гигантскими, покрытыми белыми перьями крыльями. Никогда я не видел таких великолепных кудрявых ангелов, вопреки любым правилам и стилям выставляющих напоказ свою человеческую красоту: мускулистые конечности, кружащиеся вихрем одеяния, развевающиеся локоны. Все это казалось мне определенным безумием – пышущие здоровьем и энергией фигуры, их буйные божественные игры в тумане поднимавшегося к потолку и растворявшегося в золотистом сиянии пара...
Я вглядывался в склонившееся ко мне лицо нового господина и мысленно молил: «Поцелуй меня еще раз... да, пожалуйста... тот трепет... поцелуй меня...»
Но он принадлежал к той же породе, что и эти нарисованные существа. Он был одним из них и обитал в своего рода варварском раю, принадлежащем языческим солдатским богам, где все сводится к вину, фруктам и плоти... Я попал в дурное место.
Он запрокинул голову и звонко рассмеялся, а потом зачерпнул пригоршню воды и плеснул мне на грудь. Когда он открыл рот, перед моими глазами на секунду мелькнуло нечто странное и опасное: зубы, больше походившие на волчьи клыки. Но они тут же исчезли, и только губы крепко прижались к моему горлу, а чуть позже коснулись поцелуем плеча и спустились ниже, к груди, которую я не успел прикрыть.
Я застонал и теснее приник к нему в воде, а его губы, скользнув по моей груди, уже прижимались к животу. Он нежно вбирал в себя мою кожу, как будто высасывал из нее всю соль и жар, и даже его лоб, уткнувшийся мне в плечо, наполнял меня теплыми, восхитительными ощущениями... А когда он наконец добрался до самого грешного места, я почувствовал, как оно взметнулось вверх и выстрелило – словно превратилось вдруг в арбалет и выпустило стрелу. Я вскрикнул.
Он позволил мне еще какое-то время оставаться в прежнем положении, затем неторопливо омыл мое тело, куском мягкой складчатой ткани вытер лицо и ополоснул в воде волосы.
А когда он решил, что я достаточно отдохнул, мы снова начали целоваться.
Перед рассветом я проснулся в его постели. Я сел и увидел, что он надевает широкий плащ и покрывает голову. В этой комнате тоже было полно мальчиков, но не унылых, истощенных наставников из борделя.
