что с каждой секундой ее образ приобретает все больше деталей, становится все реальнее.
Босые ноги, ногти на ногах цвета пожелтевшей кости. Седая шевелюра, теперь четко видная, словно на нее направили луч света. Я даже разглядел вены на ее висках и тыльной стороне безвольно висевшей руки. Так обычно выглядят только очень глубокие старики. Ну и, конечно, возникшее передо мной видение в точности совпадало с тем, что я видел чуть раньше на подъездной аллее. И точно такой же Большая Нанэнн была в день своей смерти. В той же рубашке. И даже пятна на ткани были теми же.
Не в силах оторвать взгляд от призрака, не в состоянии даже пальцем пошевелить, я весь покрылся потом и смог лишь проговорить шепотом:
– Думаешь, я смогу причинить ей вред?
Видение оставалось прежним. Маленький рот продолжал шевелиться, но я слышал лишь едва уловимый шепот, какой разносится по церкви, когда какая-нибудь старуха читает молитвы, перебирая четки.
– Ты полагаешь, я задумал что-то недоброе? – задал я еще один вопрос.
Фигура исчезла. Она давно исчезла. Я разговаривал с пустотой.
Я резко обернулся и в отчаянии взглянул на статую святого. Обычная гипсовая скульптура, не более. Я всерьез подумывал, не разбить ли ее, но мой мозг никак не мог отделить подлинные желания от гипотетических.
И вдруг раздался оглушительный стук в дверь.
Во всяком случае, мне он показался оглушительным. Хотя, подозреваю, стучали не очень громко.
Я безмерно перепугался и, не думая уже ни о чем, резко распахнул дверь и гаркнул:
– Какого черта вам здесь нужно?
К моему изумлению, я увидел перед собой одного из служащих гостиницы, который, естественно, не мог и предположить, что происходило в номере, а потому безмерно удивился моей реакции.
– Ничего, сэр, прошу меня простить. – Речь его отличалась характерной для южан неторопливостью. – Это просили передать даме. – С этими словами служащий протянул мне обыкновенный маленький белый конверт.
– Так, сейчас, минутку, – сказал я и, порывшись в кармане, достал десятидолларовую бумажку. Я всегда припасал несколько банкнот для таких случаев.
Посыльный, насколько я мог судить, остался доволен.
Я закрыл дверь. В конверте оказался кожаный беретик, который я так беспечно снял с Меррик в такси. Кожаный овальчик и длинная, обтянутая кожей булавка, с помощью которой прикрепляли берет к прическе.
Меня охватила дрожь. Все это было ужасно.
Каким образом берет оказался здесь? Невозможно, чтобы шофер такси привез его в гостиницу. Впрочем, откуда мне знать? Когда все случилось, помнится, я сознавал, что следует поднять берет и сунуть в карман, но вообразил тогда, что околдован.
Я подошел к алтарю, выложил берет перед Папой Легбой, тщательно избегая смотреть ему в глаза, затем покинул номер, спустился по лестнице в холл и вышел из гостиницы.
На этот раз я поклялся ничего не замечать, ничего не искать, а идти прямо домой.
Если по дороге мне и попадались привидения, я их не видел, так как не отрывал взгляда от земли и передвигался очень быстро, но так, чтобы не вызвать подозрения среди смертных. Прошагав по всей подъездной аллее, я повернул во двор и поднялся по железным ступеням.
4
В квартире было темно, чего я никак не ожидал, и Луи не оказалось ни в гостиной, ни в его комнате, ни в задней половине дома. Что касается Лестата, дверь в его комнату была закрыта, а звуки клавесина исходили словно бы из самих стен – какая-то очень быстрая и красивая мелодия.
Я зажег все лампы в передней гостиной и устроился на диване с бумагами Эрона, сказав себе, что самое важное сейчас – прочесть записки друга.
Бесполезно было думать о Меррик, о ее заклинаниях и духах, и совсем уж никуда не годилось размышлять о старухе со сморщенным лицом, беспрерывно что-то бормотавшей.
Что касается мыслей о божестве Ошала, то они источали один лишь черный цвет. Те годы, что я провел когда-то в Рио, были заполнены самоотверженной преданностью богам кандомбле и безоглядной верой – насколько я, Дэвид Тальбот, мог вообще во что-то верить. Я отдался этой религии со всей страстью, на какую только был способен, стал последователем Ошала, его служителем. И дотошно исполнял все его заповеди. Он часто завладевал моей душой, хотя впоследствии я почти не помнил, как впадал в транс.
Но все это продолжалось недолго и явилось, так сказать, неким отклонением от основной линии моей жизни, своеобразным интермеццо. В конце концов, я ведь был британским исследователем и всегда им оставался. А когда я вступил в Таламаску, власть Ошала или другого божества надо мной потеряла всякую силу. Тем не менее сейчас я пребывал в смятении, терзаясь чувством вины. Как я мог заявиться к Меррик с просьбой о проведении колдовского обряда, как посмел вообразить, будто сумею контролировать происходящее! Первый же вечер лишил меня всяких амбиций.
Однако мне следовало собраться с мыслями.
«Я обязан ради Эрона, моего старого друга, немедленно взять себя в руки и заняться его бумагами. Все остальное подождет», – уверял я себя.
Но я с нетерпением ожидал прихода Луи: мне никак не удавалось избавиться от воспоминания о старухе и хотелось обсудить с ним происшедшее. Луи обязательно должен был понять, что значит иметь дело с Меррик, но где он мог быть в этот час, я не представлял.
Клавесин дарил покой: музыка Моцарта, независимо от жанра сочинения, неизменно способствует обретению душевного равновесия. И все же я не находил себе места в этих теплых комнатах, где привык проводить многие часы покоя – один, с Луи или с Луи и Лестатом.
«Хватит! – приказал я себе. – Не нужно обращать внимание на мелочи».
Настало самое подходящее время, чтобы ознакомиться с записками Эрона.
Я снял пиджак, уселся за большой письменный стол, удобно расположенный так, чтобы не выпускать из поля зрения всю комнату (никто из нас не любил работать, глядя на пустую стену), открыл конверт и вынул бумаги, которые предстояло прочесть.
Их было совсем немного. Быстро просмотрев листы, я убедился, что Меррик в полной мере изложила мне предсмертные мысли Эрона. Но, несмотря ни на что, я был обязан прочесть эти записи, каждое слово.
Уже через несколько секунд я совершенно забыл о себе, и в голове у меня зазвучал знакомый голос: Эрон говорил по-английски, хотя текст, лежавший передо мной, был выполнен на латыни. Казалось, будто Эрон находится рядом, просматривает вместе со мной страницы, зачитывает мне свой отчет, чтобы я мог его прокомментировать, прежде чем он отошлет бумаги старшинам.
Эрон описал, как приехал во Флориду и нашел состарившееся тело своего друга Дэвида Тальбота мертвым и нуждающимся в захоронении, в то время как душа Дэвида была надежно спрятана в теле незнакомого молодого человека – юноши англо-индийского происхождения, больше шести футов ростом, с волнистыми темно-каштановыми волосами, бронзового цвета кожей и невероятно большими темно-карими глазами, в которых сквозила печаль. Он отличался отменным здоровьем и физической формой, обладал острым слухом и спокойным нравом. Казалось, в его теле обитает только одна-единственная душа – душа Дэвида Тальбота.
Далее Эрон описывал дни, проведенные нами в Майами, когда душа моя часто покидала новое тело, а потом вновь возвращалась в него, не встречая при этом сопротивления со стороны каких-то известных или неизвестных сил.
Наконец, спустя примерно месяц таких экспериментов, я убедился, что могу остаться в этом молодом теле, и решил узнать как можно больше о той душе, что обитала в нем до меня.
Эти подробности я здесь опущу, так как они относятся к лицам, никоим образом не связанным с данным повествованием. Достаточно сказать, что мы с Эроном убедились в одном: душа, некогда правившая моим новым телом, окончательно его покинула. Больничные записи, относящиеся к последним месяцам существования этой души на земле, более чем ясно подтвердили, что «разум» этого человека пострадал в результате психологических катастроф и под действием некоторых лекарств, которые он принимал, хотя никакого вреда клеткам мозга эти средства не причинили.
