когда появились первые фотостудии, они были не для нас.
– Кого ты имеешь в виду?
– Дэвид, фотографии делались днем – ты разве не понял? Первые фотографии были доступны только смертным.
– Конечно! А я как-то об этом не подумал.
– Она возненавидела фотографию. – Луи вновь обратил взгляд на портрет. – И однажды ночью, втайне от меня, сломала замок какой-то из новых студий – они тогда попадались на каждом шагу – и украла все снимки, которые смогла найти. Она в ярости расколотила их, разбила вдребезги! И считала отвратительным, что мы не можем заказать свои портреты. «Да, мы видим себя в зеркалах, хотя старая легенда утверждает, что это не так! – кричала она. – Но как же тогда вот это зеркало? Разве это не угроза здравомыслию?» Я убедил ее, что она не права. Помню, Лестат тогда посмеялся над ней, назвал жадной и глупой и посоветовал радоваться тому, что у нее есть. Но она потеряла всякое терпение и даже не удосужилась ему ответить. Именно тогда он заказал ее миниатюрный портрет для своего медальона – того самого, который ты отыскал для него в подземных хранилищах Таламаски.
– Понятно, – отозвался я. – Лестат никогда не рассказывал мне эту историю.
– Лестат многое забывает. – В голосе Луи не было упрека или порицания. – После этого он не раз заказывал ее портреты у живописцев. Здесь когда-то висел один из них – большой, очень красивый. Мы его даже взяли с собой в Европу – наш багаж состоял из многих сундуков... Впрочем... Лучше не вспоминать то время. Не хочу вспоминать, как она попыталась навредить Лестату.
Я промолчал, и Луи продолжил:
– Живописные портреты ее не устраивали. Ей нужны были фотографии, дагерротипы, подлинные изображения на стекле. Невозможность осуществить это желание приводила ее в ярость. Но потом, несколько лет спустя, когда мы уже были в Париже, в одну из чудесных ночей, предшествовавшей нашему посещению Театра вампиров и встрече с ужасными монстрами, уничтожившими ее, Клодия обнаружила, что магические картинки можно делать и ночью, при искусственном освещении...
Луи печально вздохнул – казалось, он заново переживает прошлое. Я не смел нарушить молчание.
– Ты не можешь себе представить, в какое волнение ее привело это открытие, – после паузы вновь заговорил он. – Она посетила выставку известного фотографа Надара, который снимал парижские катакомбы, целые горы человеческих костей. Как тебе, несомненно, известно, Надар был неисправимым ловеласом. Клодию привели в восторг его фотографии. Однажды вечером, предварительно договорившись о встрече, она отправилась к нему в студию, и там был сделан этот портрет.
Луи подошел ко мне.
– Снимок темный. Всех зеркал и искусственных ламп было мало, чтобы добиться качества. Клодия стояла неподвижно как статуя. Но она осталась очень довольна результатом и держала этот портрет на своем трюмо в отеле «Сент-Габриэль» – последнем пристанище, служившем нам домом. Там у нас были чудесные номера. Отель располагался неподалеку от здания Оперы. Кажется, Клодия даже не распаковала живописные портреты. Для нее был важен только этот снимок. Я действительно полагал, что со временем она будет счастлива в Париже. Может быть, так бы все и вышло... Просто не хватило времени. Она считала, что этот маленький портрет только начало, и планировала вернуться к Надару в еще более прелестном платье.
Луи посмотрел на меня.
Я поднялся, чтобы взять портрет, и он передал его мне в руки с чрезвычайной осторожностью, словно тот мог рассыпаться на куски.
Я опешил. Каким маленьким и невинным казалось это дитя со светлыми локонами, полными щечками, темными губками бантиком и белым личиком. Когда я взглянул на затемненное стекло, взгляд Клодии буквально пылал. А меня вновь охватило то же мучительное подозрение, что терзало разум, когда я рассматривал родственников Меррик: казалось, что Клодия меня рассматривает.
Должно быть, у меня вырвался какой-то тихий возглас. Не помню. Я закрыл маленькую книжицу и даже защелкнул крошечный золотой замочек.
– Разве она не была красива? – спросил Луи. – Ответь. Дело не во вкусе. Была. Это факт, который никто не станет отрицать.
Я взглянул на него и хотел было заверить, что он прав, что Клодия и в самом деле была прелестна... Но не проронил ни звука.
– Я принес портрет для колдовского обряда, – пояснил Луи. – У нас нет ни локона ее волос, ни крови, ни одежды. Но у нас есть это. После ее смерти я отправился в отель, где мы были счастливы, и забрал портрет, а все остальное оставил.
Луи спрятал снимок во внутренний карман пиджака. С застывшим взглядом невидящих глаз, он выглядел потрясенным, углубленным в себя, но быстро вернулся к действительности, слегка тряхнул головой, словно избавляясь от наваждения, и спросил:
– Как ты думаешь, этого достаточно?
– Да, – только и сказал я. В голове у меня проносилось множество слов утешения, но все они казались пустыми и невыразительными.
Мы стояли и смотрели друг на друга, и меня поразило выражение его лица, в котором читалась подлинная человеческая страсть. Я никак не ожидал, что стану свидетелем столь безграничного отчаяния.
– На самом деле я не хочу видеть Клодию, – признался Луи. – И если честно, думаю, нам не удастся вызвать ее призрак. Поверь, Дэвид, это правда.
– Верю.
– Но если призрак все-таки появится и окажется, что Клодия претерпевает муки...
– Тогда Меррик будет знать, куда и как ее направить, – быстро договорил я. – И я буду знать. Все медиумы Таламаски знают, как следует действовать в таких случаях, как подтолкнуть таких призраков к свету.
– Я как раз на это рассчитывал, – кивнул он. – Но, видишь ли, не думаю, что Клодия где-то заблудилась, – она просто захотела остаться. А в таком случае только такая всесильная колдунья, как Меррик, сможет убедить ее, что за пределами этого мира мучениям наступит конец.
– Вот именно, – подтвердил я.
– Ладно, я и так злоупотребил твоим вниманием, – сказал Луи. – Теперь мне нужно идти. Лестат сейчас на окраине города, в старом сиротском приюте. Слушает музыку. И мне нужно убедиться, что ему не помешают случайные посетители.
Я понимал, что все это выдумки: Лестат всегда в состоянии защитить себя от чего и от кого угодно. Однако я отреагировал на его слова так, как подобает джентльмену, и не произнес ни слова.
– Ты прав. Меня мучит жажда, – добавил он, с легкой улыбкой бросив на меня взгляд. – На самом деле я вовсе не собираюсь навещать Лестата, потому что уже успел побывать в сиротском доме Святой Елизаветы. Лестат там остался один на один со своей музыкой – ему это нравится. А меня мучит жажда, и я должен насытиться, но без свидетелей.
– Нет, – мягко возразил я. – Позволь мне пойти с тобой. После колдовских проделок Меррик я не хочу, чтобы ты отправлялся бродить по улицам один.
Это шло вразрез с привычками Луи, однако он согласился.
6
Мы вместе покинули дом и пошли довольно быстрым шагом, пока не оставили далеко позади освещенные кварталы Рю-Рояль и Рю-Бурбон.
Вскоре Новый Орлеан раскрыл перед нами свое чрево, и мы углубились в район трущоб, напоминавший тот, в котором я когда-то давно впервые увидел Большую Нанэнн. Но если здесь и обитали другие великие колдуньи, то этой ночью я с ними не встретился.
Позвольте мне сделать сейчас небольшое отступление о Новом Орлеане и о его значении для нас.
Первое и самое главное: этот город не так чудовищен, как Лос-Анджелес и Нью-Йорк. Он невелик. И хотя в нем живет довольно большое число опасных деклассированных элементов, они не в силах утолить жажду даже трех вампиров. А уж если здесь собирается целая толпа пьющих кровь, начинается беспорядочная охота и возникает нежелательный ажиотаж.
