Как и в любом районе Нового Орлеана, пройдя несколько кварталов, мы оказались на торговой улице. И там тоже наткнулись на множество неработающих, забитых досками лавок. Признаки жизни подавал только так называемый «клуб удовольствий», посетители которого проводили пьяную ночь за игрой в карты и кости.
Однако мы шли все дальше. Я послушно следовал за Луи, так как это была его охота. Вскоре перед нами возник маленький домишко, пристроившийся между двумя старыми магазинами, – полуразвалившийся, одноэтажный, парадное крыльцо его утопало в высоких сорняках.
Я тут же почувствовал, что внутри дома находятся смертные, совершенно разные по своим пристрастиям и наклонностям.
Первой, чьи мысли я уловил, была пожилая женщина, сидевшая возле дешевой маленькой плетеной люльки, где лежал младенец. Женщина не переставая молилась, чтобы Бог избавил ее от тяжкого бремени, подразумевая под ним двух погрязших в пьянстве и наркотиках молодых людей, пребывавших в передней половине дома.
Луи, двигаясь тихо и проворно, повел меня на задворки этой покосившейся хижины и, не издав ни звука, заглянул в оконце над гудящим кондиционером. Отчаявшаяся женщина вытирала личико младенцу, хотя тот и не думал плакать.
Снова и снова я выслушивал бормотание несчастной, которая вслух жаловалась, что те двое разрушили ее жизнь, что несчастный младенец непременно умрет с голоду или от недосмотра, если молодая мать, беспутная пьяница, будет вынуждена заботиться о нем сама. Женщина не знала, как поступить, как справиться с обрушившейся на нее бедой.
Луи, подошедший к окну, походил на ангела смерти.
Заглянув через его плечо, я увидел, что женщина не только приглядывает за младенцем, но и гладит белье, разложив его на низкой доске, что позволяло ей работать сидя и время от времени протягивать руку, чтобы покачать люльку с малышом.
Запах свежевыглаженной ткани казался даже приятным, хотя слегка отдавал подпаленным хлопком.
Потом я разглядел, что белья и одежды, предназначенных для глажения, в комнате очень много, и догадался, что женщина таким образом зарабатывает на пропитание.
– Помоги мне, Боже, – монотонно шептала она, потряхивая головой, – забрал бы ты у меня эту девчонку вместе с ее друзьями. Помоги мне, Боже, забери меня из этой Долины[Имеется в виду долина реки Миссисипи, которую часто называют просто the Valley.], ведь я слишком здесь задержалась.
Сама комната была уютной, удобно и с любовью обставленной, повсюду ощущалось присутствие хорошей хозяйки: кружевные салфеточки на спинках кресел, сияющий чистый пол, похоже совсем недавно натертый.
Сама женщина была грузной, с пучком волос, закрученным на затылке.
Луи прошел дальше, чтобы рассмотреть остальные комнаты, но хозяйка этого даже не заметила, продолжая свою монотонную молитву.
Кухня тоже сияла чистотой: блестящий пол, вымытые тарелки, аккуратно расставленные на сушилке возле раковины.
Совсем иначе выглядела передняя половина дома. Здесь в полном запустении влачила свое существование молодежь. Одно существо растянулось в спальне, на грязном матрасе без простыней, а второе, до обморока накачавшееся наркотиками, лежало в гостиной.
Оба этих жалких создания оказались женского пола, хотя с первого взгляда определить это было трудно: кое-как остриженные волосы, чахлые тела и бесформенная джинсовая одежда делали их словно бы бесполыми. А горы повсюду разбросанных вещей не давали даже намека на принадлежность их хозяев к той или другой половине человечества.
Мне это зрелище показалось невыносимым.
Разумеется, Мариус перед отъездом из Нового Орлеана недвусмысленно предупреждал нас, что если мы не будем охотиться исключительно на негодяев, то очень скоро сойдем с ума. Насыщаться кровью невинных – высшее наслаждение, но оно неизбежно влечет за собой любовь к человеческой жизни и, как следствие, скорую гибель вампира.
Не могу утверждать, что я согласен в этом с Мариусом, поскольку многие вампиры, питающиеся кровью невинных, чувствуют себя прекрасно. Однако приверженность к охоте на злодеев помогает мне сохранить душевный покой. А то, что приходится так близко соприкасаться со злом, вытерпеть легче.
Луи прошел в дом через боковую дверь. В домах такого типа, где нет коридоров и комнаты следуют одна за другой, составляя своего рода анфиладу, боковые двери не редкость.
Я остался в заросшем сорняками саду и, чтобы успокоить нервы, время от времени поглядывал на звезды. Неожиданно из маленькой ванной, еще одного чуда порядка и чистоты, потянуло рвотой и фекалиями, недавно оставленными на полу.
Да, похоже, спасти этих двух молодых женщин от самих себя могло лишь чье-то немедленное вмешательство, но Луи пришел не для этого. Охваченный такой жаждой, что даже я ее почувствовал, он сначала прошел в спальню и, присев на полосатый матрас рядом с лежащим на нем подобием человека, мгновенно впился зубами в шею захихикавшей женщины, чтобы сделать несколько смертоносных глотков.
А старуха в задней комнате все продолжала молиться.
Я думал, что Луи сразу уйдет, но ничего подобного.
Как только костлявое тело женщины повалилось обратно на матрас, рухнув на бок, Луи поднялся и постоял секунду, освещенный несколькими лампами, зажженными по разным углам.
Он выглядел великолепно: свет играл бликами в черных кудрявых волосах и вспыхивал в темно-зеленых глазах, свежая кровь придала лицу вампира естественный оттенок. В темно-желтом бархатном пиджаке с золотыми пуговицами он казался прекрасным видением среди грязи и запустения.
У меня перехватило дыхание, когда я увидел, как он медленно прошел в другую комнату.
Вторая женщина, в небрежной позе развалившаяся в мягком кресле, при виде незнакомца издала глухой крик, в котором смешалось недоумение и веселье. Ее ноги были широко расставлены, голые, покрытые болячками руки безвольно свешивались с подлокотников.
Луи постоял несколько секунд, внимательно разглядывая это создание. Казалось, он пребывает в нерешительности, не зная, что предпринять. На лице его, еще секунду назад задумчивом, теперь читался только голод. Наконец он двинулся вперед. От неуверенности не осталось и следа. Приподняв с кресла это омерзительное молодое существо, Луи сомкнул губы на его шее. Никаких оскаленных зубов, никакой жестокости. Обычный последний поцелуй.
Последовал обморок. Мне было хорошо видно в окно, что происходит. Женщина потеряла сознание, но обморок длился лишь несколько мгновений, а потом она умерла. Луи осторожно положил ее обратно в засаленное кресло.
Я смотрел не отрываясь, как он своей кровью запечатал ранки на ее горле. Можно было не сомневаться, что то же самое он проделал с жертвой, лежавшей в другой комнате.
На меня нахлынула печаль. Жизнь показалась просто невыносимой. Я вдруг почувствовал, что никогда больше мне не знать ни покоя, ни счастья, ибо я не имею права ни на то, ни на другое. Но я понимал, что Луи в тот момент испытывал невероятное наслаждение, которое дает монстру только кровь, и должен был признать, что свои жертвы он выбрал безошибочно.
Он вышел через незапертую, оставленную без всякого присмотра парадную дверь, обогнул дом и оказался рядом со мной в боковом дворике. Он неузнаваемо изменился, превратившись в удивительно красивого мужчину, в сияющих глазах светилась неуемная энергия, незатуманенный взгляд был почти яростным, а на щеках играл румянец.
Смерть этих двух несчастных едва ли привлечет особое внимание. Все решат, что они умерли от передозировки наркотиков.
А старуха в задней комнате все продолжала не то молиться, не то напевать колыбельную младенцу, который тихо похныкивал.
– Оставь ей что-нибудь на похороны, – сказал я приглушенным голосом.
Мои слова почему-то привели Луи в смятение.
