Я достал носовой платок и вытер глаза.
Эрон гладил Меррик по длинным каштановым волосам, приговаривая на французском, что Большая Нанэнн прожила долгую чудесную жизнь и что ее предсмертное желание, чтобы о Меррик позаботились, уже выполнено.
Меррик подняла голову и произнесла только одну фразу: «Холодной Сандре следовало бы прийти». Я помню это, потому что, услышав эти слова, несколько человек покачали головами и обменялись осуждающими взглядами.
Я чувствовал себя совершенно беспомощным. Вокруг были люди – мужчины и женщины, темнокожие и белые, красивые и не очень, необычные и вполне обыкновенные. Но практически ни одно лицо нельзя было назвать заурядным в общепринятом значении этого слова. А еще мне казалось, что невозможно угадать происхождение или принадлежность к той или иной расе любого из тех, кто здесь собрался.
Но никто из этих людей не был близок нашей девочке. Меррик осталась в полном одиночестве. Если, конечно, не считать Эрона и меня. Добросердечные женщины выполнили свой долг, но было ясно, что на самом деле они ее не знали. И очень порадовались за девочку, узнав, что за ней приехали два богатых дядюшки.
Что касается «белых Мэйфейров», которых заметил накануне Эрон, то ни один из них не пришел на похороны.
Эрон назвал это «большой удачей». Узнав, что ребенок из рода Мэйфейров остался один-одинешенек в целом мире, они непременно заявили бы о своих обязательствах перед Меррик и желании взять ее под свою опеку. Теперь я вспоминаю, что никто из них не пришел даже на бдение. Видимо, после разговора с Меррик они сочли за лучшее убраться восвояси.
Мы направились к старому дому.
Грузовик из Оук-Хейвен, который должен был доставить туда скромные пожитки Меррик, уже прибыл. Вещей было немного, но она не пожелала оставлять в доме крестной то, что считала своим.
На обратном пути Меррик перестала плакать, и на ее лице появилось то выражение глубочайшей печали, которое с тех пор мне часто приходилось на нем видеть.
Машина медленно двигалась сквозь беззвучно падавший на землю дождь.
– Холодная Сандра не знает, – без всякого вступления вдруг заявила Меррик. – Если бы она знала, то обязательно пришла бы.
– Она твоя мать? – почтительно поинтересовался Эрон.
Меррик кивнула и неожиданно улыбнулась.
– Так она всегда говорила. – Девочка встряхнула головой и посмотрела в окошко. – Не думайте ничего плохого, мистер Лайтнер. На самом деле Холодная Сандра меня не бросила. Просто она ушла и больше не вернулась.
В тот момент такое объяснение показалось мне вполне разумным. Может быть, мне просто хотелось, чтобы оно было таковым и не ранило Меррик суровой правдой.
– Когда ты видела ее в последний раз? – осмелился поинтересоваться Эрон.
– Когда мне было десять лет и мы вернулись из Южной Америки. Тогда Мэтью был еще жив. Вы должны понять Холодную Сандру. Она единственная из двенадцати детей отличалась.
– Чем отличалась? – спросил Эрон.
– Цветом кожи, – не задумываясь, ответил я.
И снова Меррик улыбнулась.
– А-а, понятно, – кивнул Эрон.
– Она была красива, – сказала Меррик, – никто бы никогда не стал это отрицать. И могла справиться с любым человеком, с каким только пожелает. Никому не удавалось уйти.
– Справиться? – переспросил Эрон.
– Заколдовать, – едва слышно уточнил я.
И снова Меррик улыбнулась мне.
– А-а, понятно, – повторил Эрон.
– Дедушка, увидев смуглый цвет кожи ребенка, заявил, что это не его дочь, и тогда бабушка пошла и оставила Холодную Сандру на крыльце дома Большой Нанэнн. Все бабушкины братья и сестры вступали в брак с белыми. И мой дедушка, конечно, тоже был белый. Теперь они все живут в Чикаго. Отец Холодной Сандры владел там джаз-клубом. Если людям нравится Чикаго или Нью-Йорк, то здесь они долго не задерживаются. Лично мне не понравился ни тот, ни другой город.
– Ты хочешь сказать, что там бывала? – спросил я.
– Да, я ездила туда с Холодной Сандрой. Конечно, мы не встречались с теми белыми, но нашли их адрес в телефонной книге. Холодная Сандра сказала, что хочет посмотреть на свою мать, а не разговаривать с ней. Как знать, быть может, она наслала на нее порчу. Ей ничего не стоило наслать порчу на них на всех. Холодной Сандре было страшно лететь в Чикаго, а мысль отправиться туда на машине повергала ее в ужас. А как она боялась утонуть! Ей постоянно снились кошмары, что она тонет. Ни за какие коврижки она не проехалась бы на машине по гребню дамбы. Озер боялась так, словно это были болота. Она много чего страшилась... – Меррик замолчала. Лицо ее окаменело. Спустя минуту она слегка нахмурилась и продолжила: – Помнится, Чикаго мне не очень понравился. В Нью-Йорке я не увидела ни одного деревца. Все никак не могла дождаться, когда же мы поедем домой. Холодная Сандра тоже любила Новый Орлеан. Она всегда возвращалась домой, если не считать последнего раза.
– Твоя мать была умной женщиной? – спросил я. – Такой же смышленой, как ты?
Мой вопрос заставил Меррик призадуматься.
– У нее не было образования, – наконец заговорила она. – Она не читала книг. Я вот люблю читать. Можно узнать много нового. Я читаю старые журналы – те, что повсюду оставляют. Как-то мне досталось несколько пачек журнала «Тайм» из какого-то старого дома, предназначенного на снос. Я изучила их все – от корки до корки: статьи об искусстве, науке, книгах, музыке, политике и обо всем на свете, пока не зачитала журналы до дыр. Я брала книги в библиотеке и в бакалейной лавке. Читала газеты и даже старые молитвенники. А еще колдовские книги. У меня хранится много колдовских книг, которые вы еще не видели.
Она слегка пожала плечиками, такая маленькая и усталая, совсем еще ребенок – растерянный, недоумевающий, не до конца осознающий случившееся.
– Холодная Сандра вообще ничего не читала, – сказала Меррик. – Никто не видел, чтобы она смотрела шестичасовые новости по телевизору. Большая Нанэнн рассказывала, что несколько раз отсылала ее к монахиням, но Холодная Сандра плохо себя вела, и они всегда отправляли ее домой. Кроме того, Холодная Сандра была достаточно светлой, чтобы не любить темнокожих. Можно было бы предположить, что ей прекрасно известно, каково это – быть темнокожей, ведь от нее отказался собственный отец. Но ничего подобного! На фотографии видно, что кожа у нее была цвета миндаля, но глаза – светло-желтыми. Они-то ее и выдавали. К тому же она страшно злилась, когда ее называли Холодной Сандрой.
– Откуда взялось это прозвище? – спросил я. – Его придумали дети?
Мы почти доехали до дома. Однако мне хотелось узнать как можно больше про это странное общество, такое непохожее на все, что я до сих пор знал. В тот момент я понял, что мое пребывание в Бразилии было в общем-то пустой тратой времени. Слова старухи больно укололи в самое сердце.
– Нет, все началось в нашем доме, – сказала Меррик. – Наверное, это самое обидное прозвище. Когда соседи и все дети услышали его, они сказали: «Твоя Нанэнн называет тебя Холодной Сандрой». Но прозвище прилипло к ней из-за того, что она делала: все время колдовала, насылала порчу на людей. Как- то раз прямо на моих глазах она снимала шкуру с черного кота. Ужас! Никогда больше не желаю видеть что-либо подобное.
Заметив, как я поморщился, Меррик едва заметно улыбнулась и продолжила:
– К тому времени, как мне исполнилось шесть лет, она уже сама называла себя Холодной Сандрой. Бывало, скажет мне: «Меррик, иди к Холодной Сандре», и я тут же прыгну ей на колени.
Голос Меррик слегка дрогнул, но девочка справилась с волнением.
– Она совсем не походила на Большую Нанэнн, – сказала Меррик. – Все время курила, пила, была какой-то нервной, а если напивалась, то и вовсе становилась злой. Иногда она пропадала надолго, а когда возвращалась, Большая Нанэнн обычно спрашивала: «Что затаилось в твоем холодном сердце на этот раз,
