Наконец я завершил свой план реконструкции. И отпечатал нужное количество экземпляров. После этого я набросал эскиз роскошной гранитной ванной, которую следовало пристроить к круглой Хижине Отшельника, шириной не более одного окна. Сделав четыре копии эскиза с помощью факса, я покончил с официальной документацией.
В эту самую секунду Гоблин заговорил:
«Это зло, Квинн, – сказал он. – В любом случае, Квинн-Гоблин умрет».
Я обернулся и, взглянув на Гоблина, увидел то же холодное непроницаемое выражение, которое часто замечал у него последние несколько дней. Не было в его лице ни прежней любви, ни теплоты, ни озорства.
«Что это значит – Квинн-Гоблин умрет? – спросил я. – Мы этого не допустим, старина. Ни за что. Обещаю. Ты ведь понимаешь меня? Эти слова идут от сердца».
«Ты всем нужен, – продолжал Гоблин на одной ноте. – Ты нужен Моне. Ты нужен Ревекке. Ты нужен тетушке Куин. Ты нужен Нэшу. Ты нужен незнакомцу. Куда ни поверни – Квинну-Гоблину конец».
«Нас никому не разлучить, – доверительно сказал я. – Возможно, они просто не подозревают, насколько сильна между нами связь. Но мы-то с тобой это знаем».
Он по-прежнему глядел холодно, а потом очень медленно растворился в воздухе.
У меня появилась твердая уверенность, что он ушел по собственной воле, а не потому что был вынужден, и что он хотел уколоть меня своим уходом, – и я действительно почувствовал боль.
«Все, что я сказал тебе, – правда, – вслух произнес я. – Только ты можешь заставить нас умереть, только ты можешь разделить нас, если решишь оставить меня».
Где он тогда был – далеко или близко – слышал он меня или нет, понятия не имею. Впрочем, в ту минуту я так волновался, что мне было не до Гоблина.
Я поспешил вниз, чтобы отдать копию плана тетушке Куин, которая отнеслась к моей идее вполне доброжелательно, а потом отправился к флигелю, где опустил экземпляр в почтовый ящик Аллена. Аллен был бригадиром мастеровых, как я уже говорил. Ему предстояло наблюдать за проведением работ. Из вежливости я оставил копию и в ящике Клема – все-таки Клем выполнял обязанности босса, – затем отправился обратно к дому.
Пересекая заднюю террасу, я почувствовал приступ головокружения. Сейчас, оглядываясь назад, когда я вспоминаю звездное небо и теплый воздух, свет, струящийся из кухонной двери, когда я вспоминаю тот душевный подъем, я вспоминаю заодно, каким я тогда был оживленным, как сильно любил Мону и как глупо разволновался от встречи с таинственным незнакомцем, а еще я почему-то считал себя непобедимым, хотя налицо были все доказательства, что это не так.
Странные слова Гоблина ничего для меня не означали, абсолютно ничего. Скажу больше, я заподозрил его в самой примитивной ревности, а все его недавнее поведение заставило меня усомниться в его любви. Да, я действительно от него отстранялся. Да, Гоблину-Квинну предстояло умереть.
Это должно было случиться, потому что наступал период Возмужания.
И на поле битвы Возмужания Мона была моей Принцессой, а Таинственный Незнакомец превратился в темного рыцаря, скачущего рядом со мной или даже навстречу мне в рыцарском поединке, правила которого я только сейчас начал изучать.
Нам с темным рыцарем еще предстояло как следует познакомиться. Мы обязательно побеседуем в Хижине Отшельника. Я разгадаю секрет той иллюзии, когда тела исчезали в темной воде. Я обнаружу, что это был всего лишь сон. Такое злодеяние ничем другим и быть не могло – только сном. Возьмем, к примеру, Ревекку. Ревекка всегда приходила во сне.
Что еще можно было сделать для бедняжки? Разумеется, я не мог ей дать «жизнь за жизнь, смерть за смерть».
Я вернулся к себе наверх. Окна закрыты. Гудит кондиционер. Никаких признаков Гоблина. Подойдя к окну, я бросил взгляд на западную лужайку и там, вдалеке, при лунном свете разглядел расплывчатые светлые очертания кладбища. Я помолился за Ревекку, чтобы ее душа оказалась на небе с Богом.
Неохотно я лег спать, устроившись рядом с Большой Рамоной, а когда проснулся в рассветных сумерках, меня ожидали нелегкие задачи возмужания.
29
Для начала мне предстояло съездить в Хижину Отшельника, но я был не настолько глуп, чтобы думать, будто сумею в одиночку забрать проржавевшие цепи. Я взял с собой Аллена. Обитатели Флигеля всегда выходили на работу около шести, чтобы к трем освободиться, и, когда я сказал ему, куда мы отправимся, он очень оживился и чуть ли не прыгнул в пирогу.
Аллен по своему характеру всегда был и остается человеком, для которого все в жизни – сплошное удовольствие. Это большой грузный человек с аккуратной седой шевелюрой, зачесанной на одну сторону, он носит очки в серебряной оправе и всегда улыбается. На рождественских вечеринках ему всегда достается роль Санта-Клауса, которого он играет с огромным успехом.
В общем, когда мы добрались до хижины, еще не было и семи. Мы принялись за работу, используя привезенные инструменты, и вскоре вытащили из стены все ржавые цепи и волоком стащили вниз.
Я так сильно был очарован Хижиной Отшельника, что с трудом заставил себя отправиться в обратный путь, но я знал, что мне в этот день предстоит много дел, и поэтому, после короткой прогулки по острову, во время которой я представлял, как все здесь станет хорошо после ремонта, мы с Алленом снова оказались в пироге.
Когда мы подплыли к пристани и я сообщил своему помощнику, что сейчас мы похороним цепи рядом с останками Ревекки, Аллен впал в состояние непреходящего веселья.
Как бы там ни было, я выкопал глубокую яму, нашел шкатулку, расширил могилу и обмотал цепи вокруг шкатулки. А затем Аллен помог мне засыпать могилу и водрузить на место надгробный камень. Я начал молиться, Аллен молился со мной.
Я не почувствовал присутствия Ревекки. И головокружения у меня не было. Но, стоя над ее могилой тем тихим утром, я испытывал жалость ко всем призракам, которых встречал на кладбище в течение многих лет, и гадал, не суждено ли и мне после смерти превратиться в духа-скитальца.
Ничего подобного прежде со мной не случалось. А теперь я об этом задумался. Я произнес про себя еще одну длинную молитву за Ревекку, а затем прошептал: «Ступай к Свету».
Вот так была выполнена моя первая мужская задача.
Я приступил ко второй. Разумеется, Аллен знал, где живет Терри Сью, – туда мы и поехали на «мерседесе». Я сказал Аллену, что войду один, но, еще не переступив порога трейлера, я убедился, что Грейди Брин, наш поверенный, не преувеличил размеры бедствия.
Я увидел заржавленные автомобили, которые он описывал, – старый лимузин и грузовичок, оба без колес, – и двух карапузов-малышей, с грязными личиками, в подгузниках. Дети бесцельно ковыляли по двору.
Я постучал в дверь и вошел. В конце трейлера на кровати лежала пышнотелая женщина с лицом как у большой китайской куклы и нянчила младенца, а маленькая девочка, лет десяти, босая, помешивала в стоявшем на плите горшке варево, в котором по виду и запаху угадывалась овсянка. Руки у девчушки были сплошь в синяках, и держалась она робко, боязливо. Хорошенькая такая девчушка с длинными черными волосами.
В вагончике было душно, тесно, сыро – в общем, невыносимо. И вонь стояла отвратительная. Даже не знаю, как ее описать, – этакая смесь запахов мочи, блевотины и плесени. Пожалуй, с ноткой гнилых фруктов. Ну и, конечно, экскрементов.
«Простите, что так вламываюсь, – сказал я, обращаясь к женщине. Под этим низким потолком я чувствовал себя великаном. – Поздравляю с новорожденным».
«Деньги привезли? – спросила она. Лицо ее было по-прежнему прелестно – она была похожа на Мадонну эпохи Возрождения, – но в голосе ее звучала озлобленность, а может быть, это была просто практичность. – Я на мели, а Чарли снова меня бросил, – сообщила она. – Швы разошлись, поднялась температура».
«Да, привез», – ответил я и вынул из карманов рассованные купюры – тысячу долларов, которую выгреб перед отъездом из кухонной коробки для наличных. Женщина изумилась. Взяла деньги левой рукой и сунула в карман под одеяло. Или просто под одеяло.
