Его расположение к ней ничуть не уменьшилось.
– Знаете, Лестат, я ведь больше не могу путешествовать, – серьезным тоном призналась она, огорчив меня своим признанием. – Иногда в голову мне приходит жуткая мысль, что моя жизнь кончена. Следует, наверное, понимать, что в восемьдесят пять уже нельзя носить любимые туфли на шпильках, разве только прогуливаться в них по комнате.
Она опустила взгляд на свои ноги, на туфельки с блестками, которыми так гордилась.
– Даже поездка в Новый Орлеан к ювелирам, которые давно знают мою страсть к коллекционированию, становится целым событием. Хотя в любое время в моем распоряжении самый огромный лимузин, который только можно себе представить, и, разумеется, самый большой в нашем приходе. И есть кому меня отвезти и сопроводить: личный шофер и, конечно, Жасмин, моя дорогая Жасмин. Кстати, а где ты пропадаешь все дни, Квинн? Почему-то каждый раз, когда я просыпаюсь в урочный час и начинаю отдавать распоряжения, тебя нигде не могут найти.
В голове у меня стоял туман. Этой ночью мне было суждено не раз испытать чувство стыда. Я ощутил себя полностью отрезанным от нее, хотя находился совсем близко, и вновь вспомнил Стирлинга, вкус его крови и то, как я чуть было не поглотил его душу. И тут меня снова посетили сомнения, уж не применил ли Лестат свою магию по отношению ко мне и к тетушке Куин, чтобы мы оба освободились от лжи.
Но мне нравилось то, что происходило. Я доверял Лестату и сознавал, что если бы он задумал какое- нибудь зло, то не стал бы вести столь долгую беседу с тетушкой Куин.
А тетушка продолжала щебетать веселым голоском, хотя слова ее были полны грусти.
– Вот я и сижу здесь со своими маленькими талисманами и смотрю старые фильмы, надеясь, что Квинн меня навестит. – Она махнула рукой в сторону большого телевизора. – Однако не обижаюсь, когда он не приходит. Я стараюсь не думать о своей слабости. Жизнь моя была полноценной. И до сих пор камеи делают меня счастливой. Одержимость ими доставляет мне удовольствие. Так было всегда. Я начала их собирать с того самого дня в далеком прошлом. Вы понимаете?
– Да, – отозвался Лестат, – отлично понимаю. И несказанно рад знакомству с вами. Тому, что вы принимаете меня в своем доме.
– Как старомодно и изящно вы выражаетесь, – заметила тетушка, явно очарованная своим собеседником: ее улыбка сделалась шире, а глубоко посаженные глаза засветились ярче. – Вы действительно здесь желанный гость.
– Благодарю, мадам. – Лестат почтительно склонил голову.
– Пожалуйста, дорогой, называйте меня тетушка Куин, – настойчиво попросила она.
– Тетушка Куин, я люблю вас, – с теплотой произнес Лестат.
– Теперь ступайте, оба, – велела она. – Квинн, поставь стулья на место, раз ты такой большой и сильный, а то бедняжке Жасмин придется тащить их по ковру. Вы свободны, оба, мои молодые друзья. Я очень огорчена, что закончила наш оживленный разговор на печальной ноте.
– На величественной ноте, – отозвался Лестат, поднимаясь. – Поверьте, я крайне польщен вашими откровенными признаниями, – продолжил он. – Вы великая женщина и, если позволите, очаровательная дама.
Я взял оба стула и легко перенес их к письменному столу.
Тетушка зашлась довольным смехом, а я, обойдя вновь вокруг стола, бросил взгляд на ее блестящие туфельки и подумал, что такие ножки поистине неподвластны времени и могли бы перенести ее куда угодно. Поддавшись импульсу, я опустился на колени и склонился, чтобы коснуться губами туфелек.
Наедине с тетушкой я довольно часто гладил ее ступни. Мне нравилось трогать и целовать высокий подъем, затянутый в тонкий нейлон. Но то, что я сделал это в присутствии Лестата, чрезвычайно позабавило тетушку. Она рассмеялась – негромко и тоненько, вызвав в моем воображении образ серебряного колокольчика, звенящего в вышине на фоне ослепительно голубого неба, а когда я поднялся с пола, сказала:
– Теперь ступайте. Я официально освобождаю вас от необходимости присутствовать здесь. Свободны.
Я наклонился, чтобы снова ее поцеловать, и почувствовал прикосновение тонкой ручки к своей шее. Сознание хрупкости тетушкиного существования больно кольнуло в сердце. В ушах звучали ее слова о собственном возрасте. Во мне клокотали противоречивые чувства: всю жизнь она дарила мне ощущение безопасности и покоя, но теперь я понимал, что сама она лишена этого ощущения, и печаль моя сделалась еще глубже.
Лестат коротко поклонился, и мы вышли из комнаты.
В холле нас поджидала Жасмин, всегда державшаяся поблизости от тетушки, словно тень. Она спросила, где мы намерены расположиться. Ее сестра, Лолли, и их бабушка, Большая Рамона, были сейчас в кухне и могли приготовить все, что мы только пожелаем.
Я ответил, что мы поднимемся в мои комнаты и не стоит беспокоиться: нам пока ничего не нужно.
Жасмин подтвердила, что позже должна прийти сиделка тетушки Куин, этакий солнечный лучик с прибором для измерения давления, по имени Синди, с которой тетушка Куин, скорее всего, будет смотреть фильм «Гладиатор» режиссера Ридли Скотта. Жасмин, Лолли и Большая Рамона, разумеется, тоже усядутся перед телевизором.
Тетушка Куин всегда устраивала все по своему вкусу, так что к началу показа в ее комнате могла оказаться еще парочка сиделок. У нее вошло в привычку почти сразу делать из сиделок своих подруг, рассматривать фотографии их детей, получать от них поздравительные открытки в день рождения и собирать вокруг себя как можно больше таких молодых помощниц.
Старые друзья тетушки жили и в городе, и за его пределами. Но они были ее ровесниками и потому не могли запросто покинуть родной дом, чтобы вместе с ней скоротать вечерок перед телевизором. Пожилые люди лишь иногда встречались в клубе за ленчем.
Так что ночь безраздельно принадлежала тетушке и ее придворным.
К их числу относился и я, пока не получил Темную Кровь. С того времени мои визиты к тетушке стали нерегулярными, ибо я чувствовал себя чудовищем среди невинных душ. Запах крови преследовал меня повсюду и порождал в душе недобрые чувства.
Мы с Лестатом покинули тетушку.
Несмотря на то что был еще совсем ранний вечер, событий успело произойти много: я чуть не убил Стирлинга, без всяких угрызений совести насытился неизвестной женщиной и навестил тетушку Куин как раз тогда, когда она пребывала в настроении поделиться воспоминаниями о прошлом.
Приблизившись к лестнице, Лестат подал мне знак, чтобы я пошел впереди.
В какую-то секунду мне показалось, что рядом зашуршал Гоблин. Почудилось его неуловимое присутствие. Я замер как вкопанный, всем сердцем желая, чтобы он убрался от меня как можно дальше, словно это был сам сатана.
Действительно ли портьеры в гостиной шелохнулись? Мне послышался тихий перезвон подвесок на люстрах. Какой концерт они могли бы сыграть, если бы вздрогнули все вместе! А Гоблин как раз умел выделывать такие трюки, возможно, даже не нарочно, а оттого, что он, когда-то тихий и бессловесный, теперь являлся и уходил когда заблагорассудится, даже не подозревая о собственной неуклюжести.
Однако сейчас его рядом не было.
Никаких духов, никаких призраков – только чистый прохладный воздух, с тихим шелестом легкого бриза поступавший из вентиляционных отдушин.
– Его с нами нет, – едва слышно произнес Лестат.
– Ты точно знаешь? – спросил я.
– Нет. Но это знаешь ты.
Лестат был прав.
Я повел его вверх по изогнутой лестнице, и меня пронзило острое сознание, что отныне, что бы ни случилось, Лестат будет со мной.
6
В верхнем холле было три двери по правую сторону и две – по левую, поскольку там находилась лестница. Первая дверь слева вела в мои покои, состоящие из двух комнат, а вторая – в спальню задней половины дома.
