Лестат попросил разрешения осмотреть какие-нибудь комнаты, и я ответил, что он может заглянуть почти во все. Две из трех спален по правой стороне сейчас пустовали – одна предназначалась для моего маленького дядя Томми, когда тот приезжал из Англии, где учился в Кембридже, а вторую держали наготове для его сестры Бриттани. Эти комнаты можно было демонстрировать с гордостью: в каждой стояла роскошная кровать девятнадцатого века с неизменным балдахином на четырех столбиках, окна скрывались за шторами из бархата или тафты, а удобные, хотя и вычурные кресла и диваны очень походили на те, что украшали спальню тетушки Куин внизу.
В третьей комнате, куда вход был заказан, обитала моя мамочка, Пэтси, с которой, я надеялся, мы не увидимся.
Каждый из мраморных каминов – один белоснежный, а второй черный с золотом – был выполнен в своем стиле, и повсюду, куда ни взглянешь, висели зеркала в золоченых рамах и огромные портреты горделиво приосанившихся предков: Уильяма и его жены, хорошенькой Грейс, Гравье и его супруги, Блаженной Элис; Томаса, нашего Папашки, и Милочки, моей бабушки, чье настоящее имя было Роза.
Под потолком красовались газовые люстры с бронзовыми трубками и хрустальными плафонами – попроще, но тем не менее гораздо более оригинальные и колоритные, чем роскошные хрустальные люстры первого этажа.
Что касается последней спальни слева, то она тоже была открыта и прибрана, но в ней жил мой учитель, Нэш Пенфилд, который как раз сейчас заканчивал работу над диссертацией по английскому языку в одном из университетов на Западном побережье. Его вполне устраивали огромная кровать о четырех столбиках и покрывало с оборочками из голубого шелка. Пустой письменный стол застыл в ожидании хозяина, а вдоль стен, совсем как в моей комнате, выстроились книжные полки. Перед камином с двух сторон, как и у меня, стояли повернутые друг к другу два стула, обтянутые дамастом, – элегантные, но весьма потертые.
– В те времена, когда здесь был отель, гостей всегда размещали только в комнатах правой стороны, – пояснил я. – А комнату Нэша занимали мои дедушка и бабушка – Милочка и Папашка. Последний год или два мы с Нэшем только и делали, что читали друг другу Диккенса. Я до ужаса боюсь выдать ему свою тайну, хотя пока мне удается ее сохранять.
– Но ты ведь любишь этого человека? – поинтересовался Лестат, проходя за мною в комнату и осматривая книги на полках.
– Конечно люблю. Но возможно, рано или поздно он узнает обо мне что-то очень плохое. До сих пор мне просто очень везло.
– Это в значительной мере зависит от выдержки, – сказал Лестат. – Поразительно, но смертные готовы поверить чему угодно, если ты просто будешь вести себя как один из них. Впрочем, ты и сам это знаешь – не так ли?
Он почтительно обернулся к книжным полкам, но ничего с них не достал, а лишь с улыбкой указал на корешки.
– Диккенс, Диккенс и еще раз Диккенс. И, как мне кажется, все до одной его биографии, когда-либо написанные.
– Да, – сказал я, – и я читаю вслух Нэшу роман за романом, иногда вот здесь, у камина. А когда дохожу до конца, обычно открываю какую-нибудь книгу наугад – «Лавку древностей», или «Крошку Доррит», или «Большие надежды» – и просто получаю наслаждение от великолепного языка. Ты правильно сказал тетушке Куин. Очень правильно. Каждый человек – целая вселенная. Да, именно так.
Я замолчал, сознавая, что все еще нахожусь под впечатлением от разговора с тетушкой и от того, как Лестат за ней ухаживал. Что касается Нэша, то мне его очень не хватало, и я хотел, чтобы он поскорее вернулся.
– Он был превосходным учителем, – мягко заметил Лестат.
– Он был моим учителем во всем, – признался я. – Если меня и можно назвать образованным человеком, в чем я, однако, не уверен, то только благодаря троим учителям в моей жизни: женщине по имени Линелль, Нэшу и тетушке Куин. Нэш учил меня правильно читать, смотреть фильмы, находить чудеса даже в точных науках, которые на самом деле вызывают у меня страх и презрение. Мы уговорили его отказаться от преподавательской карьеры, соблазнив высоким жалованьем и большим турне по Европе, и не зря. Когда-то он читал вслух тетушке Куин, и она обожала его слушать.
Я подошел к окну, выходящему на террасу позади дома, вымощенную каменными плитами, и взглянул на стоящий поодаль двухэтажный дом, растянувшийся в длину футов на двести. Вдоль всего верхнего этажа проходила крытая галерея, опиравшаяся на широко расставленные колонны.
– А вот этот флигель мы называем гаражом, – пояснил я. – А наши рабочие – мастера на все руки: и плотники, и посыльные, и шоферы, и охранники – получили прозвище Обитатели Флигеля. Там у них своего рода убежище, где они проводят свободное время.
Машин у нас две – большой лимузин тетушки Куин и мой автомобиль, которым я больше не пользуюсь. Я и сейчас слышу Обитателей Флигеля. Уверен, и ты тоже. Они по очереди остаются дежурить на ферме – не меньше двух – и готовы сделать все на свете для тетушки Куин. И для меня.
Чуть помолчав, я продолжил:
– Видишь наверху двери? Они ведут в маленькие спальни. Конечно, маленькими их можно считать лишь по сравнению с этими. А обставлены они точно так же: просторные кровати, старинные шкафы и обожаемые тетушкой Куин атласные стулья. В былые времена гости там тоже останавливались, но, разумеется, платили меньше, чем за проживание в большом доме.
Пока я рос, во флигеле жила и моя матушка, Пэтси. Она обитала там с тех пор, как я себя помню, и там же, на первом этаже, впервые начала музицировать. В левом крыле находилась ее студия. Но сейчас она больше не играет и давно уже перебралась в комнату передней половины дома, дальше по коридору. В последнее время она много болеет.
– Ты ведь ее не любишь? – спросил Лестат.
– Я очень боюсь ее убить, – признался я.
– Как-как? – Лестат не поверил своим ушам.
– Я очень боюсь ее убить, – пришлось мне повторить. – Я презираю ее, и мне постоянно снится, как я ее убиваю. Лучше бы мне вообще не видеть снов. Эта дурная мысль прочно засела в моей голове.
– Тогда пойдем, братишка, веди меня туда, где будет удобно поговорить.
Пальцы Лестата мягко сжали мою руку.
– Почему ты так добр ко мне? – спросил я.
– А ты привык, что люди к тебе добры, только если получают за это деньги? Ты и в Нэше никогда не был уверен на все сто? Думаешь, он любил бы тебя в два раза меньше, если бы не получал жалованья?
Он обвел глазами комнату, словно она могла многое ему поведать о своем хозяине.
– Большое жалованье и всяческие привилегии способны любого привести в смятение, – ответил я. – Думаю, деньги не всегда выявляют лучшие черты человеческого характера. Но в случае с Нэшем, мне кажется, все иначе. Он потратил четыре года на диссертацию, зато она получилась отличная, и после того как будут сданы все экзамены, мой учитель будет полностью удовлетворен. – Голос у меня дрожал, и я ненавидел себя за это. – Нэш почувствует себя независимым, и это хорошо. Он вернется и станет компаньоном тетушки Куин. Будет снова читать ей вслух. Ты знаешь, сейчас она уже не может делать это сама и будет в восторге от его присутствия. Я жду не дождусь, когда это случится, чтобы за нее порадоваться. Все это делается только ради нее. Нэш сможет возить ее, куда она только пожелает. К тому же он красив.
– Тебе придется столкнуться с большим соблазном, – произнес Лестат, окидывая меня прищуренным взглядом.
– О чем ты? – Я был потрясен и даже испытывал легкое отвращение. – Неужели ты считаешь меня способным насыщаться теми, кого люблю? Да, согласен, я совершил колоссальную ошибку со Стирлингом. Поступок мой не имеет оправдания. Стирлинг оказался так близко, что я был застигнут врасплох и испугался. Меня охватил страх при мысли о том, что Стирлинг, знавший меня раньше, обо всем догадается...
«Врасплох... Окровавленное свадебное платье... Окровавленная невеста... – проносилось у меня в голове. – Глупец, ты не имеешь права убивать невинных. А тем более невесту в ее свадебную ночь. Ты никогда больше не совершишь что-либо подобное».
